Графенвельдер позволяет себе погрузиться в жуткую сцену, благо теперь это проще, ведь ему ясен ее смысл. Живой мозг содержится в заполненном жидкостью резервуаре, питание поступает по алым и зеленым шлангам, чьи концы погружены в серо-коричневое тесто – обнаженный мозжечок. Перевернутым вопросительным знаком ниже висит обрубок спинного мозга. Вялая, будто маринованная, вся эта плоть покрыта, точно грибницей, тончайшими нитями механической паутины. Рядом с резервуаром гудит серый ящик, мерцают его многочисленные аналоговые экранчики, отражая текущие ментальные процессы. И это еще не все. Тут десятки прозрачных емкостей, они соединены с другими аппаратами, а те соединены друг с другом, и в каждой емкости содержится нечто такое, что и словами-то не описать. Вот живое глазное яблоко в чем-то вроде искусственной глазницы, оснащенной моторчиками управления. Этот глаз, как и его лишенный век близнец на соседнем столе, смотрит прямо на Графенвельдера. Видны оптические нервы – узловатые канатики из жирной белой ткани. В следующем резервуаре плавают легкие, они ритмично вздуваются и опадают в ритме медленного дыхания, будто два воздушных змея снова и снова пытаются взлететь. – Кто?.. Что?.. – едва хватает сил прошептать. – Карл, разве вы еще не догадались? Взгляните сюда. Вот на эту маску. Он смотрит, куда указывает женщина. Маска стоит вертикально на черном постаменте в конце самого дальнего стола. Скорее даже не маска, а целый череп, отлитый из гладкого серебристого металла. Лицо красивое, с чертами обтекаемыми, будто ветром обточенными; в неподвижных губах, в пустых серебристых плоскостях на месте глаз угадывается легкое веселье. Выдающиеся скулы, волевая крутизна подбородка. Между губами – темная зарешеченная щелка. На маске обозначены человеческие уши, а верхняя часть черепа – в продольных серебристых волнах, имитирующих зачесанные назад и скрепленные лаком волосы. Графенвельдер мигом догадывается, кому принадлежал этот череп. Да разве найдется в окрестностях Йеллоустона живая душа, которая не узна́ет доктора Тринтиньяна? Не хватает только шляпы, неразлучного черного хомбурга. Но Тринтиньяна здесь быть не может. Тринтиньяна не может быть нигде. Он давным-давно умер. – Это абсурд, – говорит Графенвельдер. – Вас наду… Вам продали фальшивку. Это не он. – Это он. У меня железные доказательства. – Но Тринтиньян уже сколько лет… десятилетий не показывался вблизи Йеллоустона! Считается, что он погиб, когда Ричард Свифт… – Я знаю Ричарда Свифта, – перебивает его Урсула. – Встречалась с ним… вернее, с тем, что от него осталось, когда Тринтиньян свернул свой бизнес. Я хотела, чтобы Свифт поприсутствовал на выставке, даже была готова заплатить ему за потраченное время, но он снова покинул систему. Говорят, вернулся на тот самый мир, где предположительно покончил с собой Тринтиньян. Графенвельдер спешит восстановить в памяти то, что узнал о скандале. Тогда несколько недель кряду весь Йеллоустон гудел как потревоженный улей. – Но ведь Свифт привез сюда останки Тринтиньяна. Доктор оставил предсмертную записку и расчленил себя. – Таков был его план, – сухо произносит леди Гудгласс. – Мы должны были поверить, что он, закончив самую важную работу в своей жизни, покончил с собой. – Но ведь расчленил же… – Да, и постарался, чтобы это выглядело как самоубийство. На самом же деле разбирал он себя по хитрой методике – сохраняя части организма так, чтобы их можно было когда-нибудь воссоединить. Слишком уж тщеславен был Тринтиньян, чтобы покинуть этот свет и не узнать, что станется с его детищами через несколько поколений. Но за него плотно взялись власти Йеллоустона, и уйти от них иначе как по частям уже не представлялось возможным. – И как же Тринтиньян оказался здесь? Неужели властям не хочется заполучить останки так же сильно, как хотелось схватить его живого? – У него всегда были союзники… хотя вы, наверное, предпочтете слово «спонсоры». Это люди, тайком восхищавшиеся его деятельностью. Карл, рынок для фриков всегда был и всегда будет, а уж рынок для фрикоделов и подавно обречен на процветание. После возвращения Тринтиньяна друзья помогали ему снова и снова исчезать из-под носа у того убожества, что осталось здесь от прежней администрации. Он кочевал из коллекции в коллекцию, как фальшивая монета. Похоже, каждому спонсору приносил неудачу. Боюсь, держа здесь доктора, я испытываю судьбу. А еще меньше ей может понравиться эта частичная реанимация. – Урсула улыбается самыми краешками рта. – Ладно, посмотрим, что будет дальше. Если поиздержусь, передам Тринтиньяна очередной добровольной жертве. – Это игра с огнем. – Не одобряете, значит. А я-то надеялась, Карл, что вы поаплодируете моему бесстрашию. Против воли Графенвельдер высказывает нечто близкое к правде: – Спору нет, я впечатлен. Причем куда сильнее, чем вы можете себе представить. Но и встревожен тем, что Тринтиньян находится здесь. – А поконкретнее? – Урсула, вы в этих играх новичок. Я видел малую часть вашего анклава, но этого хватило, чтобы понять: здесь не самые надежные охранные системы. – Карл, у него нет ни малейшего шанса собраться самостоятельно. Или вы верите в телекинез? – Меня другое беспокоит: как поступят его обожатели, если вдруг узнают, где он находится? Некоторые не удовлетворятся тем, что он жив, но пребывает в разобранном состоянии. Они постараются захватить его и скомпоновать. – Сомневаюсь, что кому-то хватит глупости. – Плохо вы знаете людей, Урсула. Таких людей, как мы с вами. Скольким коллекционерам вы его уже показали? Леди Гудгласс наклоняет голову, смотрит на Графенвельдера по-над вздернутым носом: – Десяток наберется. – Ох, много… Не удивлюсь, если окажется, что слухи уже вышли за пределы Кольца. Только не говорите, что и Росситер в этой десятке. – Росситер был вторым. – Пожалуй, и впрямь уже слишком поздно. – Графенвельдер вздыхает с таким видом, будто снимает со своих плеч тяжкую ношу. – Значит, времени у нас в обрез. Надо немедленно организовать транспортировку останков Тринтиньяна в мой анклав. Там куда безопаснее. – С чего вы взяли, что там безопаснее, чем у меня? – Я сам конструирую охранные системы. Этим и зарабатываю на жизнь. Кажется, она обдумывает услышанное по крайней мере несколько секунд. Потом отрицательно качает головой: – Этому не бывать. Он останется здесь. Карл, я же вас насквозь вижу. Что вам до моих охранных систем? И вряд ли вас беспокоит вероятность того, что доктор Тринтиньян сбежит отсюда и вернется в общество йеллоустонцев. Не станете же вы очередной его жертвой. Это бедолагам из Мульчи пришлось бы трястись за свою шкуру, ведь он периодически спускался туда в поисках сырья. Нет, Карл, на самом деле для вас невыносима мысль, что он принадлежит мне, а не вам. Уникальнейший экспонат никогда не попадет в ваши руки – вот что разъедает вас изнутри, точно кислота. – Что ж, дело ваше. – Вот именно, мое. И со своими делами я всегда разбираюсь самостоятельно. Карл, вы совершили роковую ошибку, когда унизили меня. Даже если допустить, что сами не приложили руку к случившемуся с гамадриадой. – Ну что вы несете! Шеллис надул вас, но я-то тут при чем? Графенвельдер видит, что Урсула колеблется. Она уже в шаге от прямого обвинения, но даже здесь, в этом приватном убежище, есть грань, переходить которую себе дороже. – А ведь вы рады, что так случилось, правда же? – напирает она. – В моей коллекции есть экземпляр получше, и меня это вполне устраивает. Вновь испытывая отвращение – смешанное, надо признать, с чем-то вроде благоговения, – Графенвельдер оглядывает рассредоточенные останки знаменитого врача. – Так говорите, он слышит нас? – Каждое слово. – Лучше бы вам его прикончить. Возьмите молоток и шарахните по мозгу. Чтобы Тринтиньян никогда не воскрес. – А вас бы это устроило? – Именно так поступили бы власти, если бы до него добрались. – Надо полагать, власти сначала учинили бы над ним суд. – Судить Тринтиньяна не за что. Его жертвы, все до единой, вели преступный образ жизни. – История благополучно забыла о том, – говорит леди Гудгласс, – что многие из его так называемых жертв пришли к нему добровольно. Для них Тринтиньян был не чудовищем, а зачинщиком перемен, которых они жаждали. Он был гением, лучшим трансформационным хирургом своей эпохи. Что с того, что общество сочло его труды аморальными? Что с того, что некоторые плоды этих трудов впоследствии пожалели о своем выборе? – Теперь вы его защищаете? – Не защищаю, а лишь напоминаю о том, что мы живем не в черно-белом мире. Годами Тринтиньян работал с молчаливого попустительства властей, которым он не нравился, но которые считали его деятельность нужной для общества. Графенвельдер качает головой – он увидел и услышал достаточно. – Урсула, раньше я думал, что вы приобрели в коллекцию очередного монстра. А теперь считаю иначе: вы укрываете беглого преступника. – Уверяю вас, это не так. Если я смотрю на деятельность Тринтиньяна рационально, это не значит, что я его не презираю. Позвольте вам кое-что продемонстрировать. – Пальцы леди Гудгласс набирают в воздухе команду, и охранная система отключается. Теперь можно просунуть руку сквозь лазерную сетку, не вызвав падения бронированного экрана. – Подойдите к мозгу, Карл, – предлагает она. – Не бойтесь, это не ловушка. – Мне будет гораздо приятней сделать это в вашей компании. – Как скажете. Он ловит себя на том, что слишком медлит – женщина может заметить его страх. Затем переступает порог. Леди Гудгласс отстает от него лишь на шаг. За их продвижением следят глазные яблоки, поворачиваясь с плавностью моторизованных камер. Графенвельдер подходит к булькающему контейнеру с мозгом. Вблизи этот мозг совсем мал, даже не верится, что когда-то он был источником великого зла. – И на что же я должен смотреть? – Не смотреть – делать. Причините ему боль, если хотите. Рядом с мозгом кнопка. Она пошлет электрический ток прямиком в переднюю поясную кору. – А разве сейчас ему не больно? – Думаю, нет. Он заблаговременно перестроил свой организм специально для расчленения. Возможно, получил при смене состояний какую-то экзистенциальную травму, но вряд ли это был очень уж серьезный дискомфорт. У Графенвельдера будто по собственной воле рука приближается к электростимулятору. Он чувствует магнетическое притяжение, побуждающее опуститься зависшую над кнопкой ладонь. Интересно, откуда это первобытное желание причинить боль? Тринтиньян не заставлял страдать ни Графенвельдера, ни кого-либо из его знакомых. В том, что власти терпели, если не сказать поощряли, деятельность этого врача, сомневаться не приходится. В йеллоустонском обществе он заполнил собой брешь, которая обычно предназначается для сатаны. – Что ж вы медлите, Карл? Побаиваетесь? – Откуда мне знать, что эта штука не пошлет заряд прямо в центр удовольствия? – Смотрите на спинной мозг. Он задергается. – Спинной мозг не может дергаться. – Этот может. Миниатюрные механизмы… Довод придает Графенвельдеру смелости. Ладонь опускается, замкнув контакт на добрые пять-шесть секунд. Под мозгом виляет, судорожно трясется, как хвост у гремучей змеи, обрубок спинномозговой плоти. Слышно, как он шкрябает по стеклу.