— Вас из дас? И ты тоже? Твой отец тоже спрашивал про эту картину… — Хватит, дедушка! Перестань! — вспылила я. — Это было в кармане твоего пиджака вместе с чеком из такси. Три маленькие морячки. Я спросила тебя о них позавчера вечером, у тебя дома. Ты и тогда не ответил. Может быть, хватит водить меня за нос? — Я никогда не видел этой картины до того, как твой отец мне ее показал!.. — он побагровел от напряжения. — Пойдем, Габи, — сказал он после продолжительного молчания. — Надо подумать. Вернемся в отделение. — Я протянула ему руку, и он, с трудом поднявшись, оперся на нее. Впервые в жизни Макс Райхенштейн опирался на свою внучку! События последних дней вернули ему его настоящий возраст… — Вас ждут, господин Райхенштейн, — сказал полицейский, сидящий у двери дедушкиной палаты. Ну, конечно! Доблестный капитан Шамир! Он с улыбкой посмотрел на меня: — Вы сегодня рано встали, госпожа Амит. Как прошла ночь? — Ночь была беспокойной. Его взгляд выразил вопрос. — Нет, нет, больше никаких взломщиков. В этом смысле всё было тихо, — сухо ответила я. Мне показалось, что он смутился. — Господин Райхенштейн, — подчеркнуто учтиво сказал Шамир. — Вы позволите задать вам несколько вопросов? Шамир протянул дедушке лист бумаги: — Это вам знакомо? Ни один мускул не дрогнул на лице дедушки: — Найн, не знакомо. Шамир передал листок мне: — Может быть, вы знаете? Это был снимок, распечатанный с интернета, — вверху над снимком был адрес сайта. Те же три девушки, только на этот раз не в матросских костюмах, а в роскошных меховых манто. Их волосы были распущены, а босые ноги утопали в белом пушистом ковре, по которому были разбросаны стеклянные шары и синие цветы. На полях листа значилось: 1910, Три девушки в мехах, Зуциус. — Нет, не знаю, — сказала я, возвращая Шамиру листок. — Оставьте себе, — сказал он. — Может быть, вы или ваш дедушка, что-нибудь вспомните… — Почему вы так с ней разговариваете, господин Шамир? — не сдержался дедушка. — Господин Райхенштейн, — Шамир многозначительно на него посмотрел. — Я разговариваю так потому, что этот снимок был у вас. В вашем кабинете. — У меня? Найн! — Я нашел это среди картин, лежавших на кровати. — Картины на кровати? О чем это вы? — Габи вам не рассказала? Черт! Я виновато посмотрела на него. — Вчера кто-то проник в ваш дом, — сообщил сыщик. — Мы думаем, что они искали что-то определенное, возможно — этих девушек. — Понятно, — сказал дедушка дрожащим голосом. В его глазах, обращенных ко мне, было страдание. — Езли изкали, то они ошиблись, — немецкий присвист снова овладел его речью. Он был сильно взвинчен. — У меня нет ничего похожего на эту картину… Габиляйн, твои синяки… Это воры?… Я отрицательно помотала головой. Он облегченно вздохнул: — Понял… Хорошо, но это не моя картина. Хотел бы я, чтоб она была моей… — Вы удивитесь, но на этот раз я вам верю, — сказал Шамир. — Только мне кажется, вы догадываетесь, кто искал эту картину. Я прав, господин Райхенштейн? А может быть, не «искал», а «искала»? — Нет, — дедушка упрямился, а я чувствовала, что силы меня покидают. — Не имею ни малейшего понятия. Господи! Почему он не хочет сказать правду? Это становится невыносимо! Но я не осмелилась произнести ни слова… — Ты действительно не знаешь эту картину, дедушка? — спросила я, когда мы с ним тряслись в «форде», увозящем нас из больницы в дом моего отца. На западе садилось солнце, и небо было окрашено в густо-розовые тона раннего зимнего заката. — Найн, — упрямо повторил он. — Она очень похожа на картину с девушками в матросских костюмах. А вдруг это часть серии… — Хватит, Габи! Оставь меня в покое, я спать хочу, — сказал он и закрыл глаза. Он не возразил, когда я сообщила, что беру его с собой в Рамат а-Шарон, и даже глазом не моргнул, когда я упомянула вскользь, что Мориц тоже туда прибежал. Неужели он действительно так слаб? На пороге дома, кутаясь в черное пальто, сидел Газета. Очевидно, он вернулся с вечерней прогулки, но на сей раз — без газет. Увидев нас, Газета поднялся и, когда дедушка приблизился, встал перед ним на вытяжку, как солдат перед офицером. — Мне необходимо вернуться в Тель-Авив, — расстроено сказала я, когда мы вошли в дом. — Сюзан заставляет меня пойти с ней на какой-то идиотский ужин. Пообещай мне, что останешься дома и будешь отдыхать… И никаких ночных встреч! — попросила я своего горячо любимого деда. Он безучастно кивнул. Если бы я попросила поджарить мне медузу или связать купальник с «косами», он бы тоже согласился. Его мысли были далеко. — Мирьям — домработница — придет утром, — сказала я, помогая ему снять пальто. — Она купит продукты и приготовит вам что-нибудь. А мне нужно идти… — Иди, Габиляйн, не беспокойся, битте, мы не пропадем, — и он погладил меня по голове. Игрун ждал на ковре в гостиной, чтобы сразу показать мне, где он оставил подсохшую кучку. Это у котов такой примитивный способ выражать свое недовольство жизнью и уровнем обслуживания. — Что ты наделал, глупый котяра! — заорала я, когда он стал тереться о мою ногу. Игрун опрокинулся на спину, предлагая погладить его по холеной шерстке. Наскоро приняв душ, я озабоченно перебрала свой гардероб. Интересно, что надевают на встречу со спонсором? Черное годится на любой случай, решила я и влезла в черные брюки с искрой и черный джемпер. Без четверти восемь раздался стук в дверь. На пороге, затянутая в брючный костюм цвета бордо, стояла Сюзан. — Ты что, на похороны собралась?! — спросила она и повела меня прямо в спальню. — Где твоя зеленая шелковая шаль? Будь похожа на человека! — она обернула меня блестящей тканью и удовлетворенно оглядела. — Как там твое юное дарование? — спросила я, стараясь отодвинуть ее от шкафа, чтобы ей не захотелось продолжить работу над моим внешним обликом. — Она потрясающая! Тебе понравится, вот увидишь! Когда она открывает рот, душа поет! И никакого отца в мэрии у нее нет! Клянусь тебе — ни отца, ни зятя, ни двоюродного брата! — она протянула мне фотографию кудрявой девочки с глазами-финиками и кожей кофейного цвета. — Ее зовут Одайя. Поверь мне — это находка! Эфиопка прекрасно впишется в нашу концепцию. Но к чему слова? Завтра она придет на первое чтение пьесы. А сейчас давай спускаться. Нехорошо заставлять спонсора ждать… Возле дома нас ждало такси с двумя мужчинами в вечерних костюмах. — Гуте нахт, — произнесла Сюзан, усаживаясь на заднее сиденье рядом со старшим из них. — Ихьт бин… — Гуд ивнинг, — ответил мужчина по-английски. Сюзан с облегчением улыбнулась. — Я профессор Фон Шмидт, а это Илия Коэн, мой личный помощник в Израиле. — Личный помощник, который сидел рядом с водителем, повернул к нам строгое лицо, обдав сладким запахом афтершейва. — Илия заказал нам места в греческом ресторане в Яффо, — заморожено улыбнулся Фон Шмидт. — Надеюсь, вы не возражаете?.. Возражаем ли мы?! Сюзан считала, что это просто замечательно! Греческая кухня, сказала она ему на своем совершенном английском, это кухня, которую она любит больше всего, а Яффо — это ее дом! И тут же стала рассказывать о Яффо и о своем районе и, главным образом, о Культурном Центре и чудесных, но обиженных судьбою, детях, которые посещают Центр, и с которыми — она надеется — он в скором времени познакомится поближе. Шмидт слушал ее молча, не задавая вопросов. Но Сюзан не нуждалась в проявлении интереса с его стороны. Она продолжала говорить и тогда, когда таксист высадил нас у входа в «Филамолоклус» — маленький ресторан в Яффском порту, и тогда, когда нарядный официант проводил нас к столику с видом на море и наполнил бокалы прозрачным узо[28], и тогда, когда стол заполнился множеством тарелочек с острыми закусками. И только появление маленьких хлебцев с темной, блестящей от соленого масла, корочкой, заставило ее умолкнуть. Спонсор воспользовался наступившим затишьем: — Я понял, что у ваших родителей венские корни, — обратился он ко мне. — Я сабра, — сказала я со старательной улыбкой, на мгновение войдя в роль, которую навязала мне Сюзан. — Вену я не знаю, только Тель-Авив и Яффо… — Кто родился в Вене? — оборвал меня профессор. — Мать или отец? — Дедушка, — ответила я, опрокидывая третью рюмку узо. — Макс, отец моего отца. — А где был дедушка во время войны? Вот так? Без предисловий? Прямо в эпицентр твоих угрызений совести и трагедии нашего народа? — удивилась я про себя, а вслух сказала: — Он был в Израиле. Родители отправили его сюда, а сами остались там. — Йа, йа, ферште ихь[29], — ни один мускул не дрогнул на его лице. — А что ваш дедушка привез оттуда с собой? — Диплом шлифовальщика алмазов, — сухо ответила я и жестом призвала официанта возобновить поставки узо. — И картины, — добавила Сюзан. — Он привез довольно приличную коллекцию больших картин маслом. Правда, Габи? — спросила она, пиная меня под столом точным ударом в голень. Я послушно кивнула.