— Стойте, я не поеду без Якоба! — закричал дедушка с катящейся кровати. Я побежала за ним. — Тише, дедушка. Успокойся. А то еще с тобой и вправду что-нибудь случится… — Габи, забери его к себе, сделай мне одолжение… — Хорошо, — заверила я, продолжая бежать за кроватью. — Не волнуйся. — Ну, так иди к нему. Иди. Он там один. Я прошу, забери его отсюда, а со мной всё в порядке… Якоб как вкопанный стоял на том самом месте, где была дедушкина кровать. — Пошли, Якоб, — я обняла его за талию. — Идем. — Мы направились к выходу, и тут, как ангел-спаситель, перед нами возник Душка. — Где твой дедушка? — спросил он. — Извини, я долго не мог найти место для машины… — Дедушка останется здесь. А я получила Якоба под свою опеку… Даже не знаю, что делать… Кому-то нужно остаться с дедушкой… Душка протянул мне ключи от машины: — Я останусь с ним. Правда, мне не трудно… Забирай Якоба и ни о чем не беспокойся… — Бог тебя наградит… — пробормотала я, обнимая его. — Я сожалею о том, что так вела себя утром… — Гулять? — засмеялся Якоб, когда я завела «форд». — Погуляем завтра, а сейчас шнель цум хаузе. Он включил радио и начал крутить ручку настройки. — Куда вы дели Веру-Лею Курт? — спросил он. Я не ответила, но он опять повторил свой вопрос. Его голос был чист и ясен, как никогда: — Где Вера-Леа Курт? — Кто такая эта Вера-Леа Курт? — Это очень плохой человек. Он пришла забрать моих девочек… — он опять заговорил туманно, как ненормальный. — О чем ты говоришь, Якоб? Какие девочки? Что она тебе сделала? Но он, утонув в сидении машины, молчал, как мобильный телефон, у которого разрядилась батарейка. 11 Я уложила Якоба в папином кабинете. Бой беспокойно кружила вокруг него, и Газета благословил ее, президента Соединенных Штатов и Черчилля. Потом лег на кушетку со своим старым транзистором в обнимку и закрыл глаза. Я опустила жалюзи, хотя снаружи и так уже было темно. Дождя еще не было, но он назревал в воздухе со всей очевидностью. Я сложила в кабинете газеты, собранные по всей квартире, поставила на письменный стол коробку с печеньем, бутылку сока и стакан. Хотела погасить свет — мне показалось, что Якоб заснул. — Ты не должна беспокоиться о Максе, — сказал он вдруг, не открывая глаз. Я смотрела на него, потрясенная. Он открыл глаза — это был спокойный синий взгляд. Еще одно из редких мгновений ясности. Глубоко вздохнув, я спросила: — Кто такая Вера Курт? — Кто? — Вера-Леа Курт. Помнишь, ты о ней говорил. Ты сказал, что она плохая. Что она ищет твоих девочек… — он сразу как-то потух. Закрыл глаза и напрягся, как будто я покусилась на что-то запретное. Ночью мне снилось, что царица Эстер принесла к нашему дому афганский молитвенный коврик. Она сидела в гамаке, который папа повесил во дворе для той, что была когда-то моей матерью, и ела арбуз, жадно терзая зубами его мякоть. Красный сок стекал по ее подбородку на живот и по ногам, и под гамаком собралась красноватая лужа. Вдруг зубы царицы Эстер стали быстро расти. Они торчали у нее изо рта, длинные и острые, вгрызались в кресла, диваны, обои, картины. Ее зубы кусали кухонные шкафчики, ковры и неуклонно приближались ко мне. Я проснулась в холодном поту. Господи! Интересно, что сказала бы по этому поводу скромница-психоаналитик Меира Гурвич, к которой папа по совету школьного психолога отправил меня, когда та, что была моей матерью, уехала, и я сделалась неуправляемой. «Ты переживаешь душевный кризис, тебя бросили и нужно помочь тебе побороть гнев, — с пугающим сочувствием объясняла мне госпожа Гурвич, когда меня поймали на воровстве из школьных портфелей. — Ты должна извлечь на свет лучшее, что в тебе есть, и сделать гнев помощником, а не разрушителем…» Это не помогло. В тридцать лет гнев всё еще продолжает бушевать во мне. Факт! Даже ночью нет мне покоя — царица из свитка[26] пришла ко мне во сне и безжалостно сожрала мой дом. За окном начиналось осеннее серое утро. Стоя у запертой двери, Бой пыталась меня гипнотизировать. — Ладно, пошли, — сказала я, открывая входную дверь. За ней, будто всю ночь там ждал, стоял мой приятель Шамир. — Какая неожиданность! — Вы проснулись? — А как вы думаете? — Вы не отвечаете на телефонные звонки. — Как вы узнали, что я здесь? — Ваш друг — тот, что вчера держал за руку вашего дедушку — сказал, что вы либо на Ахад а-Ам, либо здесь. Джейми поехал на Ахад а-Ам, а я сюда. Мне повезло больше. — Хорошо. Но сейчас я иду гулять с собакой. — Нет, Габи. Собака подождет. Это не займет много времени. Четверть часа, не больше. Мы вошли в дом. Шамир вслед за мной прошел на кухню. — Вам не следовало пугать дедушку. Я же предупреждала, чтобы вы были с ним поосторожнее. — Мы сделали всё, что могли. Мы не собирались на него давить. И всё же — речь идет об убийстве! Ничего не поделаешь, Габи Райхенштейн. — Габи Амит! — Пусть будет Амит… — он улыбнулся. — У меня есть к вам несколько вопросов, и чашечка кофе нам не помешает. — Сахар на стойке, кофе в шкафчике. — Предлагаете мне приготовить?! — Вам, — кивнула я. У меня аллергия на всё, что напоминает фразу «Дорогая, приготовь кофе». Он спокойно поднялся, налил воды в кофеварку и зажег газ, а когда закипело, всыпал туда три полные ложечки черного кофе. Кухню заполнил насыщенный аромат. Крепкий кофе — такой, как я люблю! Поставив на стол две полных чашки, он сосредоточенно уставился на меня. — Теперь по-серьезному, Габи. Я думаю, что ваш дедушка знал убитую женщину. Черт! Я тоже так думала, но не собиралась посвящать Шамира в свои догадки. — Мой дедушка? — удивленно сказала я. — Дедушка Макс знал проститутку? Вы, наверное, смеетесь надо мной… — А кто сказал, что она проститутка? — Ой, Шамир! Вы же лучше меня знаете этот район. Кто там бродит по ночам? Поэтессы? — Она не проститутка. Мы думаем, что ваш дедушка кого-то ждал. Разумеется. Это объясняет, почему он надел пиджак. — Но дедушка сказал, что никогда ее не видел, — изобразила я наивную внучку. — Не уверен, что это правда, — он внимательно изучал мое лицо, пытаясь уловить какой-нибудь знак. Забыл, что имеет дело с учительницей актерского мастерства. — Вы хотите сказать, что мой дедушка убил эту женщину? — сердито спросила я.