Пройдя всеми уже знакомыми нам коридорами и комнатами, мы попали в кабинет Федора Аполлинарьевича, хотя, если сказать правду, теперь уже это помещение его кабинетом не было. Федор Аполлинарьевич лежал на полу в очень неестественной позе. Было ясно, что он упал с верхней ступеньки лестницы вместе со своим креслом-качалкой. Кресло валялось тут же, справа. Варвара сидела на стульчике у окна, закрыв лицо ладонями, и всхлипывала. Над нею нависал майор и что-то невразумительно бухтел. Он оглянулся на нас. — Вот тебе, Бойкова, результат неосторожности. Никогда не садись в кресло на площадке второго этажа. При этих словах Варвара подняла голову и взглянула на майора. — Вы глумитесь? — спросила она глухо. — Нет, делаю выводы, — отрезал майор. — Бойкова, ты помнишь, что мне обещала? Сейчас ты поторопишь своего Кряжимского, пусть напишет бумажку. Потом ты напишешь. Пока ничего не трогай, эксперты приедут, зарисуют все, что положено, вот тогда и будешь в этой комнате ходить. Пока можешь выйти. Я увидела на столе, за которым мы недавно сидели с Маринкой, авторучку, чистый лист бумаги и фужер из обычного набора богемского хрусталя. Форма фужера имитировала тюльпан, только вот цвет листьев у основания прозрачного цветка был почему-то розовый, а не зеленый. Я, пятясь, столкнулась с Маринкой, Маринка промолчала, поняла, повернулась и вышла. Мы устроились в соседней комнате. Сергей Иванович написал целое сочинение на тему погони за ним неведомого «Фольксвагена», я написала свой текст. Маринка, постоянно вздрагивая и что-то шепча, взяла наши изложения и списала у обоих сразу, то есть по очереди. Когда все было готово, вошел майор, словно он все это время подглядывал под дверью. — Состряпали, что ли, журналюги? — спросил он. — Опыт есть, и расписали, словно передовицу для «Парламентской газеты» мастрячили. — Его убили? — спросила я. — Следствие еще не высказалось, — пробухтел майор и собрался уходить. — Товарищ майор! — позвала я его. — Вы хотите оставить девушек обманутыми? — Чево? — Майор обернулся в дверях, перебежал глазами с меня на Маринку и ухмыльнулся. — А что мне делать с двумя сразу? Кроссворды, что ли, отгадывать? — Хватит шутить! — крикнула Маринка, она подскочила к майору и попыталась вырвать у него из рук исписанные нами листки. Конечно, не получилось. Майор очень ловко и стремительно успел поднять руку вверх, потом опустить ее вниз. Маринку он поймал другой рукой. Она охнула и остановилась. — Ты знаешь, Широкова, сколько лет я тренируюсь на этот прием? Как только в органы пришел. — Майор спрятал бумагу за спину, кашлянул и сказал: — Короче, со старым ничего не ясно. А ясно вот что: машина Варвары, но она говорит, что не ездила на ней уже несколько дней. — Врет, — сказала Маринка. — Вы схватите ее за длинный нос, она наверняка наследила! — Наследила, схватим, — спокойно ответил майор. — А вот у тебя, Бойкова, на квартирной двери обнаружены очень интересные пальчики. Я послал ребят на всякий случай. Что молчишь? Мужиков к себе водишь? Я промолчала и, кажется, покраснела. Маринка заткнулась и с интересом взглянула на меня. — Сколько раз у тебя был Дмитрий Хворин? — спросил майор. — Не знаю такого! — резко ответила я и быстро начала считывать файлы у себя в памяти. — Точно не знаю. А кто это? — Это биограф старого маразматика. Если ты его не знаешь, значит, он просто так приходил пощупать твою дверь. Фетишист, наверное. — Дверной фетишист, — потрясенно повторила Маринка и крикнула: — Это он газ открыл! Я поняла! — Бойкова, сейчас посадишь в свою машину парочку моих ребят и отвезешь к себе. Пусть снимут отпечатки. Какие остались. Часто с тряпкой работаешь? — Очень, — ответила я. — Ну и зря. — Майор снова собрался выходить, но тут уже его задержала я. — А его арестовали? — Хворина здесь не было со вчерашнего дня, — сказал майор. — Так утверждает Варвара Траубе. Эпилог Прошло три дня. За это время следствие по делу об убийстве Федора Аполлинарьевича продвинулось быстро и точно к доказательствам вины Дмитрия Хворина. Я даже больше скажу — мы почти подружились с Варварой Траубе. Она оказалась вполне сносным человеком, правда, со своими маленькими сложностями, но у кого их нет? Согласно показаниям Варвары, она в тот день, оставив отца, ушла в кухню и вдруг услыхала, как Федор Аполлинарьевич с кем-то разговаривает. Она признает, что не обратила на это внимания, подумав о старости и болезнях старого художника. Хотя я знаю как минимум несколько человек, умеющих разговаривать сами с собою, а между тем они и моложе, и здоровее. Но это к слову, и ни на кого я не намекаю. Следствие доказало, что в автомобиле Варвары Дмитрий Хворин совершил попытку наезда на Кряжимского, хотя она ему ключей от автомобиля не давала. Тот же Хворин совершил и хищение документов, а затем и картин у Траубе, замаскировавшись до неузнаваемости. Мы с Маринкой написали заявление о попытке моего убийства. Как мне ни стыдно признаваться, но признаюсь: после моей уборки в кухне были обнаружены три замечательно четких отпечатка пальцев Ховрина. Наверное, на следующий день я не очень хорошо себя чувствовала, поэтому и допустила сохранность этих отпечатков. Безобразие, конечно. Признаюсь. Мы напечатали серию статей про это дело. Траубе назвали по имени, его биографа обозначили, как и положено, буквами Д. Х., не выдавая этим никакой тайны, и стали успокаиваться. Хворин был объявлен в розыск, ему инкриминировались одно убийство, одна попытка убийства и хищение путем мошенничества. Неплохой букет для литературного работника, правда? Закончив рабочий день, мы с Маринкой по старой традиции, уже начавшей меня напрягать, поехали вместе ко мне домой. У Маринки есть своя комната в коммуналке, но она предпочитает вечерами отираться у меня. И оставаться ночевать. Не каждый раз, конечно, потому что и у меня свое терпение есть, но все-таки. Мы приехали, я отперла дверь, по привычке, появившейся у меня с первого же раза, нюхнула воздух и вошла. Маринка шагнула следом за мною. Я заперла дверь, обернулась и увидела то, что видеть мне ну никак не хотелось. В дверях кухни стоял Дима-биограф, в руках он держал пистолет. — Привет, — сказал Дима. — Здрасьте, — ответила Маринка и уронила сумочку на пол. — Не могу понять, что вам от меня нужно, — сказала я, стараясь выглядеть максимально спокойной. Я ведь тоже хоть и из Карасева, да иногда по телевизору голливудскую стряпню посматриваю. Самое главное, что я усвоила из дурацких американских фильмов, так это то, что преступника нужно разговорить, заговорить, а там, глядишь, и появится очаровательный Брюс Уиллис с недельной небритостью на щеках. Уиллисы у меня в знакомцах не ходили, но что же оставалось делать? Вот я и начала разговор, прекрасно помня, что это все рекомендации из фильмов малосерьезных, но жутко навороченных. — В прошлый раз вы пытались меня отравить газом, теперь планируете пошло пристрелить? — Не оставляете мне выбора, — вздохнул Дмитрий. — Проходите, не жмитесь в коридоре. Я тут не собираюсь устраивать тир. Стрелять буду наверняка и с небольшого расстояния. Маринка на эти слова как-то странно булькнула, я промолчала, но видок у меня наверняка был не самый лучший. Мы прошли в кухню. Интересно, а чем лучше убивать в кухне? Или это сработала подсознательная мужская тяга к съестному? Дмитрий повел стволом пистолета, и мы с Маринкой упали на табуреты. — Мне не нравится, что обо мне пишут в газетах, и не нравится, что обо мне думают менты, — сказал Дмитрий. — Готов признаться, что газу напустил, — на этих словах он улыбнулся, — и вашему Кряжимскому по голове один раз ударил. Ну, в багажнике его покатал. Хулиганство, не больше. При чем тут убийство Траубе? При чем тут покушение на Кряжимского? От такого удара не умирают. Дмитрий помолчал и осмотрел нас с Маринкой очень внимательно. — А жить хочется? — тихо спросил он. — Дай пистолет и поймешь, — ответила я. — Она шутит, — вылезла Маринка. — Я понял. Спасибо. Дмитрий помолчал. — Я вот тут подумал, что если вы обе напишете бумажку, что сами оставили горелки включенными, а потом поддались на уговоры ментов, то мне будет легче дышать на этом свете, — сказал он. — Напишем, — быстро проговорила Маринка. — У меня в сумке ручка есть. Я принесу. Она встала, но Дмитрий жестом опять приказал ей сесть. — А зачем вам это? — спросила я. — А это все, что против меня есть, — ответил он. — Не будет этого, останется только нападение на Кряжимского, которое еще нужно доказать. Я — чистый. А то, что я брал картины, — ерунда, я их даже не трогал. Я покачала головой. — Вы что-то путаете.