Тот факт, что ее неожиданно задели обвинения Грановского, открыло Глафире то, что Тихон Анатольевич, оказывается, для нее гораздо более близкий и важный человек в жизни, чем ей представлялось. Вот так, подытожила она свои размышления. Вот так. «Ладно», – вздохнула Глаша, заводя машину, надо ехать к детям. Она хоть и не многодетная мать, но опекун трех неугомонных малолеток. Объездив летом с театром полстраны в гастрольном туре со своей постановкой, Глаша оставила труппу в середине июля, приняв предложение сняться в небольшой, но интересной роли своего однокурсника по режиссерскому факультету, который ушел из театральной драматургии и пробовал себя в кинематографе, где-то добыв на эти «поиски себя в большом творчестве» финансирование. И оставшиеся полтора летних месяца провела на съемках. Свезло ей необычайно во всех отношениях. Во-первых, съемки проходили на Черном море – конец лета, бархатный сезон, дикие пляжи, теплая вода, ласковое солнце. Ну а во-вторых, и самых главных, это работать с Аркадьевым! Предложение Глафира приняла сразу же, даже не прочтя сценарий, – он позвонил, спросил, не хотела бы Глафира сняться у него, она тут же сказала «да» не раздумывая, потому как Лешка Аркадьев был потрясающе, до гениальности талантлив, совершенно свободен в трансляции и воплощении своего творческого замысла и порой делал такие вещи, ломая всяческие устои и представления, что дух захватывало от восхищения. Фильм назывался «Преломление» и вышел в прокат во время карантина, но она его еще не смотрела, вот останавливало что-то, скорее всего, не хотела погружаться в переживания той роли, целиком сосредоточившись на постановке спектакля. Да это не важно, главное, что Глафира получила величайшее творческое и, как ни пафосно звучит, духовное наслаждение, работая с Аркадьевым. И прямо смаковала каждую минуту этой работы – училась, впитывала в себя его методы и приемы, честно предупредив: буду применять в своей работе. – Да на здоровье, Пересветова, – посмеиваясь, говорил Лешка, – обращайся, если что. В осень вошла, все еще пребывая в том особенном состоянии души, когда хранишь, стараясь не расплескать восторга и такого вкусного, щемяще-сладкого ощущения от классно сделанной работы, от общения с мощной личностью и полученных потрясающих уроков. Зимой Глафира получила два интереснейших предложения от художественных руководителей столичных театров на постановку интересных пьес в качестве режиссера. Стоит только вдуматься, что именно и кто ей предложил! Ей, молодой соплячке, ничего толком еще из себя не представляющей и не сделавшей, только входящей в профессию, это не просто удача, это какой-то прямо… у-у-ух и о-го-го! Сильно, в общем. Она уже пищала от восторга, просматривая присланные пьесы, с замиранием душевным думая, с кем же из них согласиться работать: и туда хочется, и туда… И вдруг внезапно и так четко подумалось – не-а, не получится. Не то что у нее не получится, а вообще не получится ни один из этих проектов, не сложится по каким-то техническим, организационным причинам или каким-то иным обстоятельствам. И через несколько дней размышлений и сомнений Глафира уже точно чувствовала, что эти постановки не состоятся. И откуда что взялось? И точно такая же уверенность, что и этот проект не состоится, возникла у Глаши, когда ее пригласили на пробы для фильма у достаточно крутого режиссера. И что-то ей стало так от самой себя и от этих своих ощущений-настроений нерадостно, что внезапно так сильно, пронзительно, до щемления в груди захотелось уехать на Новый год на родину. К родным. Там будет классно. Она это точно знала. Слепящие белизной нетронутые сугробы, тайга в снегу, морозец. Их большой, теплый, уютный дом, ее огромная любимая кровать – нигде больше нет такой кровати, как в том доме. Долгие прогулки на лыжах, игры на снегу, снежки, копошение с детьми в сугробах, катание на санках, хохот, веселье, красные щеки от мороза, заледеневшее дыхание, сосульки на варежках. Банный жар с веничками, неспешные, расслабленные посиделки с потягиванием травяных напитков за столом в предбаннике. Дом, полный доброго пирогового духа… печева, и такое большое, сверкающе-радостное и уютно-теплое счастье единения с самыми близкими. Все, решено – едет! Что в той Москве высиживать?! И все, что представлялось Глафире красочными картинками, это нетерпеливое, радостное предчувствие и ожидание праздника – все сбылось. И было намного-намного лучше, чем даже представлялось в фантазиях. В их большом семейном доме собрались все родные: понятное дело, хозяин, старший брат Глафиры Андрей с женой Ольгой и тремя детьми – сыном Андрея от первого брака Саввушкой восьми лет и двумя детьми Ольги от ее первого брака – сынишкой Макаром семи лет и доченькой Агатой пяти лет. Общих детей у Андрея с Ольгой пока не было, но они мечтали и планировали и активно «работали» над этим вопросом. Ну разумеется, был и средний брат – Игорь с женой Вестой и их детьми: десятилетней Анжеликой и пятилетним сыном Потапом. И Кира Павловна, помощница по хозяйству, давно ставшая членом семьи, и самые близкие друзья. Какие-то гости приехали на Новый год и остались на несколько дней, какие-то приезжали на день-два, кто-то лишь с ночевкой или на денек поздравить-отметить. И такой получился замечательный праздник, давно Глаша не отдыхала вот так здорово, на полную катушку, отводя душу так, чтобы каждый день сплошная радость, и куча занятий-приключений, и полный расслабон, хохот, смех, радость, веселье. Настоящий Новый год! Ни одной мысли о работе, никаких тревожных ожиданий, размышлений, не отпускающих дел. Отрыв в чистом виде. От всего. Но долго ей расслабляться не дали: позвонил Грановский и пригласил на встречу. И ошарашил, предложив поставить в его театре пьесу Антона Веленского, молодого начинающего, но очень интересного драматурга. Глафира сразу согласием не ответила, попросила время для принятия решения и прочтения пьесы. Целый день крутила в голове неожиданное предложение, а ложась спать, внезапно почувствовала, услышала тот самый свой внутренний голос – «надо соглашаться, все получится». Утром позвонила Тихону Анатольевичу и дала свое согласие. Понятное дело, что поставить спектакль – это вам не в затылке почесать. Мало кто из зрителей отдает себе отчет и понимает, что за игрой актеров, за тем действием, которое происходит на сцене и так увлекает их воображение, стоит огромный, колоссальный труд множества людей. Художников, декораторов, костюмеров, художников по костюмам и портных, работников сцены, звукооператоров, рабочих, выстраивающих декорации, администраторов, помощников режиссера, гримеров и еще многих и многих. А то, что вы видите, это только верхушка айсберга, пусть и сияющая позолотой. И всех этих людей объединяет в одно целое, сплачивает в коллектив единомышленников, нацеленный на достижение результата, руководит ими и направляет режиссер. Его мысли, его видение картины, мощность его воли и умение воплотить свою идею в нечто реальное. Желательно грандиозное. Понятное дело – назвался груздем, ну так и не трынди! Но если бы кто знал, какой это стремный момент – входить в новую работу, в постановку. Прекрасный, потому что ты полностью погружен в мир своей пьесы, и это настолько сильно, ярко и великолепно, что не передать никакими словами. И вместе с этим душевным фееричным подъемом чувствуешь себя полным нулем, профаном и неумехой, не знающим ничего про какую-то там режиссуру, с ужасом думая, сколько же в тебе наглости, чтобы браться за такую глыбину, ни фига не умея, судорожно пытаясь сообразить, как с этим всем разбираться, одновременно справляясь с паникой. И надо как-то удержать себя от этой захлестывающей паники, собраться, войти во внутренние настройки, в определенные вибрации, совпадающие с уровнем произведения, чтобы не состряпать со страху какую-нибудь душещипалку, не опуститься до вульгарности и пошлого натурализма, которые, что не удивительно, по законам рынка, лучше всего и продаются. Выдержать этот первый, самый страшный момент, вдохнуть, дать себе свободу, поверить в себя, выключить тревожное сознание и разрешить себе слиться с уже разворачивающейся в твоем воображении картиной. Слиться, почувствовать ее всеми рецепторами, стать ею, наполниться ее энергией, запахом, музыкой, ритмом настолько, чтобы хватило до полного воплощения замысла. А потом выдохнуть. И делать дело, не отступая ни на шаг, не признавая компромиссов. Просто делать свое дело. И когда в этот процесс вмешиваются обстоятельства неодолимой силы – при всех трудностях, при всех даже самых фатальных раскладах сохранять в себе эти настройки, силу и энергию твоего замысла, раздваиваясь на трепетное удержание в себе своего еще не воплощенного детища, и на жизнь обычную, со всеми ее проблемами и трагедиями, даже когда это кажется невозможным. Репетиционный процесс остановился на полном ходу карантином и закрытием на неопределенный срок театра, когда уже и костюмы начали делать, такие классные, что Глаша даже и не ожидала (и из-за них первоначальную идею декораций пришлось немного изменить, но, на ее взгляд, конечный вариант был даже лучше прежнего), и актеры «поймали» нужный настрой… И сколько им так сидеть – хрен знает. Все в растерянности от этого непонятного коронавируса, от каких-то жестких ограничений. Только Андрей с Игорем работали. Нет, понятно, что и в их бизнесе много чего позакрывали, но большая часть производства обслуживала госзаказы, да и логистика не останавливалась, а мелкое производство они решили срочно перепрофилировать на выпуск масок и санитайзеров. Вот и приходилось Андрею мотаться из поселка в город. Как-то вечером сидели за ужином всем семейством, смеялись, шутили, угорали от детских выступлений, это их детвора очень любит – что-нибудь рассказать, причем сразу втроем, перебивая друг друга, активно помогая повествованию жестами и уморительной мимикой. Глафира в какой-то момент вдруг выпала из общего веселья – голоса, смех, разговоры как будто отдалились, словно ее погрузили в некую сферу, что ли, отделившую сознание от окружающего пространства и… – Андрей, ты завтра утром не спеши ехать, хорошо? – произнесла она. – Что? – смеясь, переспросила Ольга. – Не стоит Андрею завтра утром ехать, – возвращаясь в обычное состояние, повторила Глаша. – Почему? – удивилась Оля, напомнив: – Мне тоже в город надо. Нам заказ должны доставить на городской адрес. – Подожди, Оль, – остановил жену Андрей, внимательно присмотревшись к сестре. – Глашуня, – осторожно спросил он, – почему нельзя ехать? – Мне кажется, что лучше поехать днем или вообще не ехать, – уклончиво ответила она. – Тогда поедем днем, – принял решение брат. – А как же заказ? – растерялась Ольга, не поняв, что вообще происходит. – Ничего, позвоним в доставку и дадим наш поселковый адрес, доплатим за выезд за город, – как всегда находя простейшее из лучших решений, постановил Андрей. Но утром его срочно вызвали в офис, какой-то там у них случился форс-мажорный переполох, потребовавший его обязательного и немедленного присутствия как хозяина фирмы, а Ольга таки увязалась с мужем за компанию, решив все-таки перехватить ту доставку в городе, раз все равно поехали. Глафира стремительных сборов и отъезда брата с женой не застала – долго, с наслаждением плескаясь в душе, потом так же долго, неспешно-старательно сушила и укладывала волосы, обмазывалась всякими кремами. А когда спустилась на первый этаж, Кира Пална сообщила, что ребята уехали. – Как уехали? – замерев в недоумении, она округлила на Киру Палну глаза. – Что за галиматья? – Что-то серьезное у Андрея Артемовича случилось на работе, он сильно расстроился и собрался в момент, а Ольга с ним увязалась. И вот уехали, толком даже не позавтракав. Сказали только, чтобы вы с детьми днем к друзьям приезжали, как и договаривались. Почему Андрей поехал, забыв вчерашний разговор и свое решение? И почему никто из них не услышал предупреждения синоптиков, хоть его повторяли по разным телевизионным каналам, да и на смартфоны предупреждение от МЧС пришло всем троим. Как, почему пропустили, не обратили внимание, проигнорировали СМС?! Но вот так: не услышали, не прочли, не вспомнили. Провидение. – Да какого хрена?! – взорвалась Глафира. Сердце бешено заколотилось. Ее словно кипятком изнутри обдало, и, выхватив из кармана телефон, торопливо, дрожащими, неуклюжими пальцами она набирала и набирала номер брата… Через десять километров от поселка Андрея с Ольгой догнал и накрыл обрушившийся снежный буран, как часто бывает в Сибири, налетевший внезапно. У них и летом снег запросто может выпасть, бывало и такое, а уж весной только и жди всякого рода погодных катаклизмов. …Практически в полной нулевой видимости, словно рухнувшей на мир в одночасье, Андрей начал тормозить, осторожно смещаясь к обочине и отдавая себе отчет, что ехать дальше нельзя, и в этот самый момент в их джип врезался несущийся на приличной скорости внедорожник «Мицубиси», от удара которого машину Андрея раскрутило и выбросило на середину дороги, где им в правый бок тут же врезался грузовик, в зад которого в свою очередь въехала легковушка, а в ту следующая… Двадцать машин. Из-за того козла на «Мицубиси», лихо рассекавшего по непроглядной от снежного бурана трассе, в аварии разбилось двадцать машин, одна из которых загорелась. …Равнодушные, равномерные длинные гудки повторялись и повторялись, голову вдруг обдало жаром, а перед глазами встала нечеткая, размытая картина каких-то непонятных резких, сумбурных рывков, движений, словно кого-то нещадно швыряло из стороны в сторону, и внезапно Глафира увидела, в буквальном смысле почувствовала всем своим нутром дикую необратимость беды и как рвет, ломает и калечит тело брата корежащийся металл машины… Ноги подкосились, кровь ударила в голову, и Глаша обессиленно опустилась на пол, прислонившись спиной о стенку. Она не слышала, что говорила перепуганная Кира Пална, опустившаяся возле нее на колени и трясшая ее с перепугу, не видела ничего вокруг; преодолевая парализующую слабость, она подняла руку с зажатым в ней смартфоном, и, заставляя себя двигаться, набрала номер среднего брата. – Игорь… – выговорила она с трудом сухим, осипшим горлом, сглотнула, вдохнула-выдохнула и повторила попытку: – Игорь… Он понял, он сразу понял, что происходит с ней и почему. – Глаша, Глашуня, – сдерживая напор, произнес он ровным голосом, – что случилось? С кем? – Андрей… – Жив? – торопливо-напряженно спросил Игорь. – Жив, – выдохнула Глаша. – Ты видела, – понял он и постарался хоть как-то ее поддержать: – Ничего, Глаш, ничего, главное, жив. Сможешь рассказать, что случилось? И она рассказала. И от собственного голоса ее потихоньку отпустило, и первое, что увидела и осознала Глаша, это расширившиеся от ужаса глаза Киры Палны, которыми та смотрела на нее, прижав пальцы к губам. – Ехать нельзя, ты же понимаешь, Глаш, – твердым начальственным тоном говорил Игорь. – Дороги все закрыты. Метет. Оставайся с детьми. Я позвоню в МЧС, своему хорошем знакомому, все узнаю. Сам поеду и буду звонить тебе.