Он употребил слово «половинка», поскольку разделит оперативные обязанности со своим школьным другом Тадзио. А если они случайно пересекутся, то проигнорируют друг друга. Я присматриваюсь к лицам в толпе — вдруг увижу знакомое? Валентину, подружку моего Аркадия, во время её пребывания в Триесте, а также когда они отдыхали на Адриатическом побережье, постоянно снимали на видео и фотографировали как московского эмиссара и потенциального двойного агента. Но женщина с правильными чертами за двадцать лет могла проделать со своим лицом всё что угодно. Наш отдел компьютерной графики представил целую галерею вариантов. Любой из этих портретов может оказаться новой Валентиной, или Аннетой, или как её теперь зовут. Я присматриваюсь к женщинам разного возраста, выходящим из автобуса на остановке, но ни одна не направляется к воротам в сторону кафе и парка. Скрытые камеры сходятся на пожилом бородатом священнике в лиловом стихаре с пасторским воротником. — Ты с ним имел дело, Нат? — звучит в наушниках голос Перси. — Спасибо, Перси, но бог миловал. Раздаются смешки. А мы снова сосредотачиваемся. Другая, дрожащая камера скользит по скамейкам по обе стороны битумной дорожки. Предполагаю, что она закреплена на дружелюбном полисмене, отвечающем на улыбки сидящих. Камера задерживается на женщине средних лет в твидовой юбке, широкополой соломенной шляпе и добротных коричневых полуботинках, читающей бесплатную газету «Ивнинг стандард». Рядом с ней хозяйственная сумка. Может, она член женского боулинг-клуба. Или Валентина, ждущая, когда её узнают. А может, просто старая дева, не боящаяся жары. — Возможно, Нат? — очередной вопрос в наушниках. — Возможно, Перси. Камера берёт открытое кафе. Мы видим две пышные груди и покачивающийся чайный поднос. На подносе заварной чайничек, чашка с блюдцем, пластиковая ложечка и пакетик с молоком. А ещё ломтик генуэзского фруктового пирожного в целлофане на бумажной тарелке. Движущаяся камера выхватывает ноги, руки, лица, зонтики. Мы приближаемся вместе с подносом к столику. Женский голос, свойский, дружеский, натренированный самим Перси, спрашивает в спрятанный на шее микрофон: — Простите, мой драгоценный. Этот стул свободен? К вот на нас глядит дерзкое веснушчатое лицо Тадзио. Он говорит прямо в камеру, на безукоризненном английском. Ну разве что угадывается каденция немецкого или, если вспомнить про Цюрихский университет, швейцарского характера. — Боюсь, что занят. Дама отошла за чаем, и я пообещал сохранить за ней это место. Камера выхватывает свободный стул. На спинке висит джинсовая куртка — та самая, в которой Тадзио встречался с Сергеем в пивной на Трафальгарской площади. Включается камера покруче, так сказать, снайперская, расположенная в верхнем окне сломанного двухэтажного автобуса с отпугивающими треугольниками на боку, который Перси велел установить сегодня утром как один из стационарных постов. Эта камера не дрожит. Она берёт крупный план: Тадзио попивает кока-колу через соломинку, листая сообщения в смартфоне. В кадр попадает женская спина. Уже не твидовая и не широкая. Элегантная спина, сужающаяся в талии. С намёком на занятия в спортзале. Белая блузка с длинными рукавами, лёгкая жилетка в баварском стиле. Изящная шея. Мужская соломенная шляпа. Голос, долетающий до нас из двух несинхронизированных источников, — один, подозреваю, это солонка на столе, а второй — направленный микрофон, откуда-то подальше, — сильный, забавный, с акцентом: — Извините, милейший. Этот стул свободен или он предназначен исключительно для вашей курточки? Тадзио вскакивает, словно по команде, и весело восклицает: — Свободен, леди! В вашем распоряжении! С демонстративной галантностью он срывает куртку и, повесив её на спинку своего стула, снова садится. Другой угол, другая камера. Женская спина с оглушительным грохотом ставит свой поднос, переносит на столешницу бумажный стаканчик с чаем или кофе, два пакетика с сахаром, пластмассовую вилку и бисквитное пирожное, кладёт поднос на стоящую рядом тележку и садится возле Тадзио, так что её лица мы по-прежнему не видим. Не говоря ни слова, она берёт вилку, отрезает кусочек пирожного и отпивает из стаканчика. На её опущенное лицо падает тень от шляпы. Но сейчас мы услышим вопрос, и голова поднимется. А между тем Тадзио бросает взгляд на часы и ахает, словно вспомнив о срочной встрече, тут же вскакивает, хватает свою джинсовую куртку и поспешно ретируется. Вот теперь покинутая им женщина нам лучше видна. Стройная, красивая, темноволосая, около пятидесяти пяти, хорошо сохранившаяся. Она в длинной тёмно-зелёной хлопчатобумажной юбке. Выглядит эффектнее, чем требуется от женщины-агента, путешествующей под естественным прикрытием. Ничего нового. Неудивительно, что Аркадий в неё влюбился. Тогда это была его Валентина, теперь она наша. Команда наблюдателей явно пришла к тем же выводам, что и мы: на экранах красной фосфоресцирующей строкой замигало заранее присвоенное ей кодовое имя «Гамма». — Хотите присесть, сэр? — спрашивает она с подчёркнутой игривостью практически в камеру. — Ага. Если здесь свободно, — отвечает Эд и с грохотом ставит свой поднос, после чего садится на стул, который только что занимал Тадзио. * * * Если сегодня я смело пишу, что Эд был мною тотчас и уверенно идентифицирован, то это не совсем отражает мою тогдашнюю реакцию. Нет, это не он. Это агент под кодовой кличкой Дельта. Только с виду Эд. Его подобие. Вроде того, кто появился, засыпанный снегом, на пороге ресторана «Три вершины», когда мы с Прю баловали себя белым вином и сырным пирогом. Такой же высокий, нескладный, с левым плечом выше правого, не желающий распрямиться до конца. А речь? Ну да, вроде как его: невнятная, с акцентом жителя центрального графства, некрасивая, пока не узнаешь его поближе, речь молодого британца, сразу дающего тебе понять, что он не собирается подставлять уши под твою лапшу. Короче, говорит как Эд. Выглядит как Эд. Но это Эд ненастоящий, точно. Хоть его и показывают сразу на двух экранах. И пока я в течение десяти — двенадцати секунд, по моим ощущениям, находился в этом состоянии абсолютного отрицания, я не воспринимал — или отказывался воспринимать — дальнейший обмен светскими любезностями между Эдом и Гаммой, после того как он плюхнулся рядом с ней. Хотя я больше никогда не видел этой записи, уверен, что я не пропустил ничего существенного — обычные банальности, как водится. А ещё мою реконструкцию событий сбивает тот факт, что, когда я вернулся к реальности, электронные часы под экранами отставали на двадцать секунд. Это Перси Прайс решил, что сейчас самый подходящий момент угостить нас флешбэком и показать во всей красе нашу новую добычу. Эд стоит в очереди, в одной руке коричневый дипломат, в другой жестяной поднос. Прошаркав мимо бутербродов, пирогов и кондитерской выпечки, он выбирает багет с чеддером и пикулями. А вот он стоит у стойки с напитками и просит чёрный чай с молоком. Благодаря микрофонам мы слышим металл в голосе: — Ага, большую чашку. Салют! И вот он уже стоит перед кассой, неуклюже балансируя подносом в одной руке, а другой шаря по карманам в поисках бумажника, дипломат зажат между длиннющих ног. А теперь Эд, кодовое имя Дельта, перешагивает порог, по-прежнему вооружённый подносом и дипломатом, обводит взглядом столики во дворе и щурится так, словно надел не те очки. А я вспоминаю, как давным-давно прочёл в одном чекистском руководстве: за едой участники секретной встречи выглядят естественнее. Глава 15 Вспоминаю, как я пытался прочитать что-то на лицах моих chers collegues, но все как заворожённые дружно пялились на экраны. Я поймал себя на том, что единственный смотрю не туда, и поспешил исправиться. Сидящего напротив меня Дома вообще не помню. Кто-то ёрзал на стуле, как зритель на скучном спектакле, кто-то менял положение ног, кто-то откашливался — главным образом наши мандарины, тот же Гай Браммел. Ещё помню, как вечно обиженная Мэрион широким шагом на цыпочках вышла из комнаты в сопровождении своих юристов-копьеносцев в тёмных костюмах. Как можно так передвигаться, да ещё в длинной юбке, я не совсем понимаю, но у неё это получилось. Три силуэта мелькнули в ярко озарённом проёме, и охранники закрыли за ними двери. Помню, как я хотел сглотнуть слюну, но не вышло, а внутри что-то поднималось, как после пропущенного удара в живот, когда ты не успел напрячь мышцы. Я бомбардировал себя вопросами, не имевшими ответа. Как я сейчас понимаю, теми самыми, что посещают любого профессионального разведчика, когда до него вдруг доходит, что агент обвёл его вокруг пальца. Он лихорадочно ищет разные оправдания — и ни одного не находит. Разведка не выключается только потому, что выключился ты. Шоу продолжается. Это касалось моих дорогих коллег. Это касалось меня. Я досмотрел кино до конца, в реальном времени, не сказав ни слова, не позволив себе ни единого жеста, который мог бы каким-то образом испортить удовольствие другим зрителям в зале. Хотя тридцать часов спустя, когда я стоял дома под душем, Прю обратила внимание на кровавые следы, оставшиеся от моих ногтей на левом запястье. Она мне не поверила, что это травма, полученная на корте, и даже — редкий случай! — обвинила меня в том, что это следы чужих ногтей. И я тогда не просто смотрел на Эда, пока на экране разворачивался сюжет. В этом зале я один знал язык его тела — по игре на корте, по нашим посиделкам за Stammtisch. Я знал, как он может меняться в зависимости от приступа гнева, который необходимо выплеснуть наружу, как слова застревают у него во рту, когда он пытается высказать всё разом. Неудивительно, что, когда Перси прокрутил запись назад к моменту, где Эд замешкался на пороге кафе, по короткому кивку я сразу догадался, что он высматривал не Валентину, а Тадзио. И только после того, как Эд его обнаружил, он подошёл к Валентине. То, что Тадзио уже покидал сцену, лишь подтверждает, что даже в моменты кризиса я сохраняю голову и мыслю как опытный оперативник. Эд и Тадзио предварительно договорились. Представив Эда Валентине, Тадзио выполнил свою миссию и быстро удалился, оставив их вдвоём. Теперь они могли непринуждённо вести беседу — двое незнакомцев, сидящие рядом, попивающие чай и закусывающие багетом с чеддером и бисквитным пирожным соответственно. Подытожим: классическая конспиративная встреча, отлично оркестрованная, или, как выразился бы Аркадий, слишком совершенная. И джинсовая курточка сработала как надо. Та же история со звуковой дорожкой. И тут я имел преимущество над остальными зрителями. Эд и Валентина говорили всё время на английском языке. Её английский хорош, но не без сладкозвучного грузинского маркера, который так завораживал Аркадия лет десять назад. Было в её голосе ещё что-то — тембр? акцент? — преследовавшее меня, как давно забытая мелодия, но как я ни старался определить этот феномен, он от меня ускользал. Ну а голос Эда? Вот тут никакой загадки. Та же простецкая речь, с которой он ко мне обращался на первом бадминтонном матче: дробная, ворчливая, сумбурная и временами откровенно грубая. Она будет звучать у меня в ушах до самой могилы. * * * Гамма и Эд, подавшись вперёд, разговаривают. Она настоящий профессионал, и порой её слова с трудом улавливает даже микрофон на столе. А вот он, напротив, кажется, не в силах говорить тише определённого уровня. ГАММА: Всё хорошо, Эд? Никаких проблем по дороге сюда? ЭД: Всё нормально. Если не считать проблемы, где пристроить чёртов велик. Не покупать же здесь новый. С него поснимают колёса ещё до того, как посадишь его на цепь. ГАММА: Не встретили знакомых? Никого неприятного? ЭД: Да вроде нет. Я особенно не приглядывался. Да и поздняк уже. Вы-то как? ГАММА: Удивились, когда Вилли вам помахал с тротуара? [Она произносит «Уилли» на немецкий лад.] Он говорит, вы чуть не упали с велосипеда. ЭД: Да уж. Стоит на тротуаре и машет ручкой. Сначала я подумал, что он пытается остановить такси. Вот уж не думал, что он из ваших. После того как Мария послала меня подальше. ГАММА: С учётом обстоятельств Мария действовала максимально осмотрительно. Есть повод ею гордиться, вы не находите? ЭД: Ага, точно. Ловко вы всё провернули. Вчера «не подходи ко мне на пушечный выстрел», а сегодня Уилли машет мне ручкой и кричит по-немецки, говорит, что он друг Марии, вы только «за», так что мы снова при деле, вперёд, ребята! Хотя, если честно, сбивает с толку. ГАММА: Может, и сбивает с толку, но совершенно необходимо. Вилли надо было привлечь ваше внимание. Если бы он позвал вас по-английски, вы могли бы подумать, что это местный пьяница, и проехали бы мимо. В общем, я рада, что вы готовы нам помочь. Да? ЭД: Кто-то же должен? Нельзя ж просто сидеть и повторять: «Всё плохо, но это не моё дело, потому что секретка», правильно? Если ты мало-мальски порядочный человек, так? ГАММА: Вы ещё какой порядочный человек, Эд. Мы восхищаемся вашей смелостью и вашим благоразумием. (Длинная пауза. Гамма ждёт, что скажет Эд. Он не торопится.) ЭД: Вообще-то я испытал облегчение, когда Мария послала меня подальше. Камень с души. Но ненадолго. Понимаешь ведь, что либо ты действуешь, либо ты как все. ГАММА (радостно): У меня для вас, Эд, есть предложение. (Заглянув в свой мобильный.) Надеюсь, неплохое. Пока мы с вами, как двое незнакомцев, обмениваемся любезностями за чашкой чаю. Через минутку я встану, поблагодарю вас за приятный разговор и пожелаю хорошего вечера. Ещё через две минуты вы доедите багет, не спеша встанете и, не забыв про дипломат, прогуляетесь до своего велосипеда. Вилли вас найдёт и сопроводит в уютное место, где мы сможем поговорить свободно и наедине. Да? Моё предложение вас никак не напрягает? ЭД: Да нет. Главное, чтобы с велосипедом было всё в порядке. ГАММА: Вилли за ним присматривает. Так что никакие вандалы ему не грозят. Всего хорошего, сэр. (Обмениваются рукопожатием в стиле Эда.) У вас в стране всегда приятно поговорить с незнакомым человеком. Особенно с таким молодым и симпатичным, как вы. Пожалуйста, не вставайте. До свидания. Помахав ему, она направляется к главной аллее. Эд картинно машет ей вслед, откусывает от багета и оставляет недоеденное на тарелке. Отпивает чай, бросает озабоченный взгляд на наручные часы. В течение минуты и пятидесяти секунд мы наблюдаем за тем, как он, опустив голову, крутит в руках стакан — вот так же он любит крутить пивную кружку в Атлетическом клубе. Насколько я его знаю, сейчас он решает вопрос, сделать ли так, как она сказала, или наплевать и поехать домой. По истечении этого времени он хватает свой дипломат, встаёт и после секундного раздумья берёт поднос и, как порядочный гражданин, выбрасывает остатки еды в урну, а поднос кладёт в стопку. Скривив лицо в дальнейшем размышлении, он всё-таки решает принять предложение Валентины. * * * Вторая съёмка (для удобства назовём её так) происходит в полуподвальной квартире Сергея, но сам он участия в ней не принимает. Согласно предписаниям, полученным по новому «незагрязненному» телефону и тайно скопированным для Гавани и Главного офиса, он должен ещё раз проверить сквер перед домом «на предмет вражеского наблюдения» и после этого слинять. Из чего наши наблюдатели делают вывод, что Сергей остаётся в резерве и не должен иметь прямых контактов с Эдом. А вот Тадзио, уже обменявшийся с ним приветствиями, обеспечит ему необходимую оперативную поддержку. Но Тадзио, как и Сергей, не участвует в тет-а-тет почётного эмиссара Московского центра и моего партнёра по бадминтону Эдварда Шэннона в полуподвальной квартире. * * * ГАММА: Ну что, Эд. Привет ещё раз. Теперь мы одни, в безопасности, и можем поговорить наедине. Первым делом хочу вас поблагодарить за то, что вы предложили нам свою помощь в трудные для нас дни.