— С Дятлом. Услышать его мнение. Взгляд изнутри. — Ты с ума сошёл. — Возможно. — Ты потерял голову с последними остатками мозгов. Дятел официально признан токсичным. Это значит, что никто в Конторе не может к нему подойти на пушечный выстрел без личного, в письменном виде, разрешения главы Русского отдела, который как раз сейчас затворничает в Вашингтоне, округ Колумбия. Дятел — абсолютно ненадёжный, двуличный, внедрённый русский преступник. — То есть твой ответ «нет»? — Не просто «нет», а только через мой труп. Ныне и присно и во веки веков. Я сию минуту составляю письменный запрет, а копию отсылаю в дисциплинарный комитет. — А тем временем, с твоего разрешения, я бы хотел недельку поиграть в гольф. — Мать твою так, ты же не играешь в гольф. — А если Дятел пожелает со мной встретиться и выяснится, что его взгляд на московские инструкции Камертону представляет интерес, может, ты задним числом решишь, что отдал мне такой приказ. И советую тебе дважды подумать, прежде чем отправлять в дисциплинарный комитет это грубое письмо. Я уже подошёл к дверям, когда он меня окликает, и я оборачиваюсь. — Нат? — Да? — И что, по-твоему, ты сможешь из него вытянуть? — Надеюсь, ничего сверх того, что мне уже известно. — Тогда зачем ехать? — Затем, что никто не обращается к Директорату по оперативным вопросам по велению интуиции, Дом. Они там любят надёжные разведданные, подтверждённые хотя бы дважды, а лучше трижды. Это, если ты не знал, называется «доказательной базой». То есть их не сильно впечатлят своекорыстные рассуждения бывшего полевого агента, застрявшего в камденской глуши, или толком не проверенного главы Лондонского управления. — Ты ненормальный, — бросает мне напоследок Дом и утыкается в бумаги. * * * Я снова в Гавани. Переступив порог и обозрев унылые физиономии сотрудников, я сажусь за стол и начинаю набрасывать письмо своему бывшему агенту Дятлу, он же Аркадий. Пишу как секретарь несуществующего клуба бадминтонистов в Брайтоне. Я приглашаю его привезти смешанную команду игроков в наш чудесный приморский городок. Предлагаю даты, время и обещаю бесплатное проживание. Открытое употребление кодовых слов старо, как Библия, и держится на взаимопонимании между отправителем и получателем. У нас с Аркадием оно основывалось не на каком-то шифре, а на простом принципе: любое утверждение следует воспринимать в обратном смысле. То есть это не я его приглашаю, а жду от него приглашения. На те самые даты, когда он приглашён в несуществующий клуб. Моё радушное гостеприимство читалось как почтительный вопрос, готов ли он меня принять и где именно. А точные временные рамки означали, что меня, в принципе, устроит любое время. В абзаце максимально близком к реальности, насколько это позволяет прикрытие, я напоминал ему о дружеских отношениях, давно связывавших наши клубы на фоне растущей напряжённости в мире, и подписался: миссис Никола Холлидей. Все эти годы Аркадий знал меня как Ника, притом что моё настоящее имя сверкало на официальной странице консульских представителей в Триесте. Миссис Холлидей не дала своего домашнего адреса. Аркадий знал, куда ей написать, было бы желание. Закончив, я откинулся на спинку стула и приготовился к долгому ожиданию — этот парень никогда не принимал поспешных решений. * * * Если затея с Аркадием вызывала у меня некоторое беспокойство, то сражения на корте с Эдом и политические обзоры за Stammtisch всё больше радовали моё сердце, притом что Эд — неохотно в этом признаюсь — укладывал меня на обе лопатки. Всё произошло словно по мановению волшебной палочки. Он заиграл быстрее, свободнее и веселее, и разница в возрасте стала бросаться в глаза. После двух игр я объективно оценил его прогресс и похвалил себя за внесённый вклад. В других обстоятельствах я бы, наверное, выставил против него кого-то помоложе, но когда я ему предложил такой вариант, он настолько оскорбился, что я тут же сдал назад. С более важными вопросами всё обстояло не так хорошо. Каждое утро я проверял разные конспиративные адреса в ожидании ответа от Аркадия. Ничего. Но Аркадий, по крайней мере, не был моей личной проблемой, в отличие от Флоренс. Илья и Дениз были с ней в хороших отношениях, но, сколько бы я на них ни нажимал, выяснялось, что они знают о её делах и местонахождении не больше остальных членов команды. Если Мойре и было известно, как с ней связаться, то со мной она уж точно этой информацией не поделилась бы. Всякий раз, когда я пытался себе представить, как не кто-нибудь, а Флоренс могла бросить своих любимых агентов на произвол судьбы, я заходил в тупик. Пытался реконструировать её историческую встречу с Домом Тренчем — и заходил в тупик снова. После изрядного самокопания я решил проверить удачу на Эде. Маловероятно, конечно. Из моей наскоро придуманной легенды следовало, что мы с Флоренс раз в жизни случайно увиделись в офисе моего приятеля, после чего один раз вчетвером сыграли в бадминтон. А дальше всё держалось на моём интуитивном ощущении, что эти двое с первой встречи положили глаз друг на друга. Но поскольку я теперь знал, в каком эмоциональном состоянии Флоренс тогда пришла в Атлетический клуб, мне трудно было себе представить, что она могла в тот вечер на кого-то положить глаз. И вот мы с ним сидим за Stammtisch. Мы уже распили по одной кружке, и Эд принёс вторую порцию. А перед тем он меня разделал на корте 4:1, к собственному удовлетворению, чего не скажешь обо мне. — Ну и как китайцы? — спрашиваю я, улучив подходящий момент. — Какие китайцы? — переспрашивает он, как всегда погруженный в свои мысли. — Ресторан «Золотая луна» неподалёку отсюда! Где мы должны были поужинать все вместе, но я в последнюю минуту сорвался спасать сделку, помните? — Ну да. Отлично. Лоре утка понравилась. Она такой никогда не ела. Официанты её баловали как могли. — А вторая девушка. Как её звали? Флоренс? Хорошо пообщались? — Флоренс, ага. Вполне. Он так меня затыкает или это его обычная грубоватая манера? Как бы то ни было, я делаю следующий заход: — У вас, случайно, нет её номера телефона? Мне позвонил приятель, у которого она временно работала. Она так ему понравилась, что он хочет ей предложить постоянное место, вот только агентство по трудоустройству на его запросы не отвечает. Эд задумывается. Морщит лоб. То ли ищет подходящий ответ, то ли делает вид. — Обычное дело, — соглашается он со мной. — Эти поганцы держали бы её на длинном поводке до конца жизни, если бы могли. Ага. Боюсь, не могу вам ничем помочь. После чего следует обличительная речь в адрес действующего министра иностранных дел: — Этот нарцисс, эта итонская элитарная сволочь, ни во что по-настоящему не верит, кроме собственного возвышения… — И дальше, без остановки, всё в том же духе. * * * Если в период затянувшегося ожидания меня хоть что-то утешало (не считая вечернего бадминтона по понедельникам), то это Сергей, он же Камертон. Нежданно-негаданно он превратился в нашего чудо-агента. На следующий день после окончания семестра Маркус Швейцер, швейцарский журналист-фрилансер, поселился в первом из трёх районов Северного Лондона. Цель его, тотчас одобренная Москвой, заключалась в том, чтобы внимательно изучить эти районы и доложить по инстанции. За неимением Флоренс я назначил его нянькой шотландку Дениз, получившую государственное образование и с детства помешанную на России. Сергей сразу к ней привязался, как к новообретённой родной сестре. Дабы облегчить ей задачу, я разрешил другим членам команды её подменять. Их прикрытие — не проблема. Пусть себя называют начинающими журналистами, или безработными актёрами, или вообще никак. Даже если московская резидентура в Лондоне поставит на уши всю свою кавалерию и средства наблюдения, они останутся с пустыми руками. Бесконечные требования Москвы по уточнению локаций достали бы самого прилежного спящего агента, но Сергей их выполняет, а Дениз и Илья всегда готовы прийти ему на помощь. Затребованные фотографии он делает исключительно со своего мобильного телефона. Ни одна топографическая деталь не ускользает от внимания Аннеты-Анастасии. Когда поступает очередной запрос из Московского центра, Сергей набрасывает ответ на английском и присылает мне на одобрение. Затем он переводит текст на русский, который я незаметно проверяю, прежде чем он его зашифрует, пользуясь одноразовым блокнотом из своей коллекции. Таким образом, Сергей номинально несёт ответственность за собственные ошибки, а его последующая язвительная переписка с Москвой выглядит вполне естественно. Наш отдел фальсификации документов предоставил великолепное приглашение от физического факультета Гарвардского университета. На Барри, дружка Сергея, оно произвело должное впечатление. Благодаря стараниям Брина Джордана в Вашингтоне гарвардский профессор физики ответит на любые вопросы, к месту и не очень, если таковые поступят от Барри или кого-то другого. Я шлю Брину персональную благодарность за его усилия, но моё послание остаётся без ответа. И ожидание продолжается. Жду, когда Московский центр прекратит валять дурака и определится уже с районом Лондона. Жду, когда Флоренс выйдет из укрытия и расскажет мне, что заставило её бросить карьеру и своих агентов. Жду, когда Аркадий наконец определится. Или не определится. И вдруг все разом зашевелились. Аркадий подал голос… без энтузиазма, но всё-таки. Написал он не в Лондон, а на свой излюбленный почтовый адрес в Берне: на простом конверте, направленном Н. Холлидей, наклеена чешская марка, шрифт печатный, а внутри открытка с видом чешского спа-курорта в Карловых Варах и брошюрка на русском языке из отеля в десяти километрах от города. А в брошюрке бланк для заполнения: даты пребывания, тип номера, предполагаемое время заезда, аллергические реакции. Проставленные в квадратах крестики дают понять, что меня ждут в 22.00 в ближайший понедельник. С учётом нашей некогда тёплой дружбы трудно себе представить более нерадушный ответ, но лучше такой, чем никакой. Используя свой паспорт на имя Николаса Джорджа Холлидея — вообще-то я должен был его сдать по возвращении в Англию, но у меня не потребовали, — я покупаю электронный авиабилет до Праги и расплачиваюсь персональной карточкой. Затем посылаю мейл Эду, мол, наша запланированная игра отменяется, увы. Ответ короткий: «Трус». В пятницу днём я получаю эсэмэску от Флоренс на личный телефон: «Можем поговорить, если хотите», и далее следует неизвестный мне номер для связи. Я его набираю по предоплатному тарифу и, к своему неожиданному облегчению, натыкаюсь на автоответчик. Я оставляю запись, дескать, позвоню ей через несколько дней, и самому себе кажусь каким-то незнакомцем. В шесть вечера я делаю общую рассылку для Гавани (копия в отдел кадров): ухожу в отпуск на неделю, с 29 июня по 2 июля. За поиском семейных обстоятельств далеко ходить не нужно: моя дочь Стеф после затяжной тишины в эфире объявила, что она до нас снизойдёт в воскресенье на ланч вместе с «другом-вегетарианцем». В жизни порой наступает минута для осторожного примирения сторон. На мой взгляд, это ещё не она, но я понимаю, что долг есть долг. * * * Собираясь в Карловы Вары, я внимательно проверяю вещи — нет ли на них меток из прачечной или других знаков, несовместимых с образом Ника Холлидея. Прю, закончив долгий телефонный разговор со Стеф, поднимается наверх, чтобы помочь мне упаковаться и заодно поделиться услышанным. Но её неожиданный вопрос как-то не располагает к гармонии. — Ты уверен, что надо тащить в Прагу всё снаряжение для бадминтона? — Это любимая игра чешских шпионов, — отвечаю я. — Друг-вегетарианец — мальчик или девочка? — Мальчик. — Мы с ним уже знакомы или будем знакомиться? Из многочисленных бойфрендов Стеф я только с двумя сумел найти общий язык. И оба оказались геями. — Это Джуно, если помнишь такое имя. Они к нам проездом в Панаму. Джуно — уменьшительное от Джунаид, как она мне объяснила, что означает «боец». Уж не знаю, делает ли его это более привлекательным в твоих глазах. — Поглядим. — Они вылетают из Лутона в три часа утра. Так что ночевать у нас не будут, можешь расслабиться. Да уж. Новый бойфренд в спальне дочери и запашок дури из-под двери плохо монтируются с моим представлением о семейной идиллии, особенно когда я собираюсь в дорогу. — Кого, чёрт возьми, интересует Панама? — теперь уже я спрашиваю раздражённым тоном. — Например, Стеф. Ещё как интересует.