— Аннета. — Вы хотите сказать, что Аннета — это реально существующая женщина, а не какой-то связник из Центра, подписывающийся этим именем? — Я знаю эту женщину. — Реальную женщину? Аннету? Вы её знаете? — Так точно, Питер. Я знаю женщину, называющую себя Аннетой из соображений конспирации. — И каким же образом, позвольте полюбопытствовать, вы сделали это невероятное открытие? Он подавляет вздох, давая тем самым понять, что ступает на неведомую мне территорию. — Каждую неделю, в течение часа, эта женщина учила нас английскому языку в школе для спящих агентов. Она готовила нас к конспиративной работе в Англии. Она приводила разные интересные случаи, давала советы и вселяла в нас уверенность, необходимую в секретной деятельности. — И её звали Аннета? — Как у всех преподавателей и у всех студентов, у неё было рабочее имя. — А поконкретнее? — Анастасия. — То есть не Аннета? — Это несущественно. Я стискиваю зубы и беру паузу. А он вскоре продолжает всё тем же поучительным тоном: — Анастасия — женщина большого ума, способная говорить о физике без упрощений. Я описал её во всех деталях вашим дознавателям. Вы, кажется, не знакомы с этой информацией. Да, он действительно описал им Анастасию. Вот только не в таких конкретных и живописных подробностях и уж точно не как свою будущую корреспондентку под псевдонимом Аннета. По мнению дознавателей, это была просто какая-то аппаратчица Московского центра, заглядывавшая в школу для спящих агентов, чтобы добавить блеска своему образу. — И вы думаете, что женщина, называвшая себя в вашей школе Анастасией, лично написала вам это письмо? — Я уверен. — Только тайнопись или открытое письмо тоже? — И то и другое. Анастасия стала Аннетой. Для меня это опознавательный знак. Анастасия, наш мудрый инструктор из Московского центра, превратилась в мою несуществующую пылкую любовницу Аннету в Копенгагене. К тому же мне знаком её почерк. Когда Анастасия преподавала в спецшколе, она нас учила европейскому почерку без следов влияния кириллицы. Она преследовала единственную цель: помочь нам ассимилироваться с западниками. Она часто повторяла: «Со временем вы станете ими. Вы будете думать, как они. Разговаривать, как они. Чувствовать, как они. Писать, как они. И только в самой глубине души вы останетесь нашими». Она тоже была из чекистской семьи. Дед, отец. Она ими очень гордилась. После своей последней лекции она отвела меня в сторонку и сказала: «Ты никогда не узнаешь моего настоящего имени, но мы с тобой одной чекистской крови, мы — это Россия, и я тебя от души поздравляю с великим призванием». Она меня обняла. Не в этот ли момент в моих ушах аукнулось слабое эхо собственного оперативного прошлого? И инстинкт подсказал мне, что следует повернуть разговор в иную плоскость: — Какой пишущей машинкой вы пользуетесь? — Самой простой, Питер. Никакой электроники. Так нас учили. Электроника — это опасно. Анастасия-Аннета тоже не электронная. Сама традиционная и такими же хочет видеть своих студентов. Пустив в ход отработанные навыки самоконтроля, я игнорирую одержимость Сергея Аннетой или Анастасией и продолжаю чтение расшифрованной тайнописи и перевода. — Вы должны снять комнату или квартиру на июль-август в одном из трёх районов Северного Лондона, которые ваша покровительница… ваша бывшая преподавательница… потом уточнит. Эти инструкции вам о чём-то говорят? — Так она нас учила. Готовясь к конспиративной встрече, надо иметь запасные варианты. Только так можно обезопасить возможные логистические изменения. Это её оперативные правила. — Вы когда-нибудь бывали в районах Северного Лондона? — Нет, Питер, не бывал. — Когда вы последний раз были в Лондоне? — На выходные, в мае. — С кем? — Это несущественно, Питер. — Существенно. — С близким человеком. — Мужчиной или женщиной? — Это несущественно. — Значит, с мужчиной. У него есть имя? Нет ответа. Я продолжаю чтение. — В июле-августе в Лондоне вы будете жить как Маркус Швейцер, немецкоговорящий швейцарский журналист-фрилансер, и получите соответствующие документы. Вам известен Маркус Швейцер? — Я не знаю такого человека, Питер. — Вы уже пользовались этим псевдонимом? — Нет, Питер. — Никогда не слышали о таком? — Нет, Питер. — Маркус Швейцер, случайно, не является близким человеком, которого вы брали с собой в Лондон? — Нет, Питер. И я не брал его с собой. Он меня сопровождал. — Вы говорите по-немецки? — Довольно прилично. — По словам ваших дознавателей, не просто прилично. Бойко. Меня всё-таки интересует, как вы объясняете полученные из Москвы инструкции? Я снова его потерял. Он погружается в раздумья, наподобие Эда, уставившись в заливаемое ветровое стекло. И вдруг следует громкое заявление: — Питер, мне очень жаль, но я не смогу выступить в роли этого швейцарца. Я не поеду в Лондон. Это провокация. Я выхожу из игры. — Я вас спросил, почему Москва желает, чтобы вы прожили два летних месяца в одном из трёх конкретных районов Северного Лондона как независимый немецкоговорящий швейцарский журналист Маркус Швейцер, — настаиваю я, игнорируя эту эмоциональную вспышку. — Чтобы легче было меня убрать. Это ясно любому, кто знаком с практикой Московского центра. Вам, наверное, этого не понять. Сообщая центру свой адрес в Лондоне, я посылаю им инструкцию, где и как меня ликвидировать. Обычное дело, когда речь идёт о подозреваемом предателе. Москва с удовольствием придумает для меня наиболее изощрённую казнь. Я не поеду. — Несколько затейливый способ, вы не находите? — говорю я, ничуть не растроганный его признаниями. — Вытащить вас в Лондон, чтобы там убить. Почему бы не привезти в безлюдное место вроде этого, пристрелить и закопать в яме? А потом дать утечку вашим друзьям в Йорке, что вы уже дома, в Москве, после выполненного задания? Что вы молчите? Может, эта смена настроения как-то связана с вашим другом, о котором вы не хотите мне рассказать? С вашим лондонским спутником? У меня такое чувство, что я с ним знаком. Это возможно? Я включил интуицию. Сложил два и два и получил пять. Я вспоминаю нашу непринуждённую встречу в общежитии, когда Джайлс передавал мне агента Сергея. Мы ещё не успели постучать, как дверь открылась и выглянул весёлый парень с серьгой в ухе и «конским хвостом». Он успел сказать кому-то: «Эй, Серж, у тебя есть..», потом увидел нас и с тихим «упс» закрыл дверь, словно давая нам понять, что мы его не видели. Я включаю память. Анастасия-Аннета и кто она там ещё — не просто беглая тень из моего полузабытого прошлого, а фигура во плоти, важная и весьма компетентная, очень похожая на ту, кого мне только что описали. — Послушайте, Сергей, — говорю я неожиданно задушевным тоном, — что мешает вам провести лето в Лондоне под именем Маркуса Швейцера? Может, вы запланировали отдохнуть в другом месте со своим другом? После напряжённого семестра? К таким вещам мы относимся с пониманием. — Они хотят меня убрать. — Расскажите мне про свои планы и про вашего друга, и, может быть, мы придём к обоюдному соглашению. — Нет у меня никаких планов, Питер. Это ваши фантазии. У вас наверняка свои планы. Я про вас ничего не знаю. Норман был ко мне добр, а вы стена. Вы просто Питер. Вы не мой друг. — Тогда кто он, ваш друг? — напираю я. — Ну же, Сергей. Все мы люди. Только не говорите мне, что за год жизни в Англии вы ни с кем не подружились. Вообще-то вы должны были нам сообщить, но это мелочи. Будем считать, что у вас с ним ничего серьёзного. Просто решили вместе провести лето. Обычный спутник. Почему нет? Сергей разворачивается ко мне и с русской свирепостью выпаливает: — Он не обычный спутник! Он мой сердечный друг! — В таком случае, — вкрадчиво продолжаю я, — именно такой человек вам нужен, и мы постараемся сделать всё, чтобы он был счастлив. Пусть не в Лондоне, найдём другое место. Он студент? — Аспирант. Он культурный, — Сергей говорит это по-русски и, чтобы я его понял, поясняет: — Прекрасно разбирается в искусстве. — Изучает физику, как и вы? — Нет. Английскую литературу. Ваших великих поэтов. Всех поэтов. — Он знает, что вы русский агент? — Он стал бы презирать меня, если бы узнал.