А у меня чётко щёлкнуло, куда девалась разница в пятьдесят рублей. Ах ты, сука. Он и тут меня успел поиметь. С моего кошелька полтинник присвоил. Скандалить не буду, потому что доказательств у меня нет. Бегающие глазки Барсука к делу не пришьёшь. Но зарубку в голове сделаю. — Молодой человек, двадцать пять рублей уплатите за пребывание в вытрезвителе. Где работаете? Справку на работу выпишем, — отмерла Валентина Васильевна. — В уголовном розыске, — мрачно сообщил я, сообразив, что меня лишают последних денег. В кошельке оставалась какая-то позвякивающая мелочь. — Чего? Какой уголовный розыск? А удостоверение где? — Учтите, гражданин, мы проверим ваши сведения, будете отвечать по всей строгости закона за дачу ложных сведений. — Надо позвонить в отделение и выяснить, работает ли у них гражданин Казаков. — Телефон какой? В каком отделении работаете? — требовали у меня ответа. — Кто начальник? И что ответить? Начальник Барсуков Михаил Игнатьевич, гнида и падаль. Вот он передо мной стоит, и судя по всему, вчера из школы милиции, а падалью уже сейчас является. Я-то думал, он с годами ссучился, а он такой изначально был. Сегодня ты бухарей на работе чистишь, а завтра с криминалом закорешишься. Ну я тебе, мудила, крылышки-то пообломаю. — Телефон милиции — ноль-два, это любой ребёнок знает. А начальник — генерал Барсуков, — нагло заявил я. И ведь ни словом не соврал. — Нет у нас таких генералов! — взвился Барсучонок. — А вот тебя мы сейчас за хулиганство на четырнадцать суток задержим. Я не стал дослушивать, схватился за рот обеими руками и побежал в сторону туалета. Типа, сейчас стошнит. Никто, естественно, за мной не побежал. Куда я денусь? Через пять минут, поплескав на лицо, я собрался с мыслями и оглядел руки-ноги. Прикинул, что одного Барсука уделать смогу. Николаич после моего полтинника свалил подальше от нечистого на руку дружка. И правильно. Его мне бить неохота. Открыв дверь с ноги, я приготовился к схватке, но биться оказалось не с кем. Привезли ещё одного шумного клиента, и встречающие были заняты им. Я выглянул из-за угла, удостовериться, что всем пока не до меня и по тихой двинулся на выход. Чёрный ход где-то здесь, мы проходили мимо него, когда шли из спальни за одеждой. Так что покинуть вытрезвитель удалось совершенно беспрепятственно. Глава 2 Через пять минут я шёл по улице, с наслаждением вдыхая свежий воздух и осматриваясь во дворах, куда нырнул сразу после бегства. Ну хоть город тот же самый, а вот времена не те, совсем не те. Нет яркой детской площадки, которую поставил депутат Пупкин и растрезвонил об этом во всех средствах массовой информации. Вместо неё красуется монументальная песочница под не менее монументальным грибом на столбе-ноге. Вкопанные до середины покрышки. Обычные качели — доска на верёвках. А лестницы и рукоходы рассчитаны на баскетболистов, не иначе. И ведь играли дети, лазили на высоте, и никто над ними не трясся. И мамаши не кудахтали и не сопровождали каждый дитятин шаг. А вот и верёвки для сушки белья, и перекладины для выбивания ковров. Людей как-то мало, на работе все наверное. Но даже те, кто встретился, одеты в такой же винтаж, как я сам. И мне любопытно будет вступить в контакт с аборигенами. После того как напьюсь воды. Сушняк давит. Вовремя вспомнилось, что неподалёку есть парк, а в советском парке должны быть автоматы с водой. Парк тоже изменился. Ещё возвышались старые деревья, дающие шикарную тень в жару. Недавно высаженные сосенки на аллее ветеранов высотой с человеческий рост. В наши дни — это целый строевой лес. В парке царило оживление. Бригада рабочих колотила из досок сцену. Вдоль аллеи на верёвках пестрели красные и жёлтые флажки, а у памятника погибшим воинам трепетала на ветру розетка с флагами союзных республик. Настроение у прохожих приподнятое. Какой-то праздник? В конце аллеи виднелась мороженщица с холодильником, но я даже мороженого сейчас не хотел. Газировочки бы, без сиропа. У центрального входа, под сенью огромного плаката с изображением счастливого трудового народа, стояли автоматы с газводой. Стакан — копейка. Я вытряхнул из кошелька остатки былой роскоши, поймал копейку и сунул её в прорезь. Монетка провалилась с металлическим звяком, и в подставленный стакан с шипением полилась прозрачная жидкость. Кажется, вкуснее я ничего в своей жизни не пил. Три стакана проглотились на раз. Хотелось ещё, но пока остановлюсь. Сортиров в нашем парке отродясь не водилось. — Подскажите, какой сегодня день? — спросил я у двух девушек в лёгких брюках и кофточках. — Четверг, — укоризненно взглянув на меня, сжалилась одна. — А число? — понял я, что просто четверг ни о чём мне не говорит. — Двадцать девятое. — Двадцать девятое чего? — Апреля, — засмеялись девчонки. — Год тоже сказать? — Да, пожалуйста. — Восемьдесят второй. А век не надо? — Нет, спасибо, оно и так понятно, что не двадцать первый. Девчонки весело расхохотались и пошли своей дорогой. Я пошёл к ближайшей скамейке. Посижу, подумаю, куда бы мне податься? Восемьдесят второй — это ещё перестройка не началась. Всё ещё строим коммунизм со всеми вытекающими. Тут прописка — главное достояние человека. А где я живу — неизвестно. Где работаю — тоже. Кто я вообще такой — чёрт его знает. Без денег, без документов, вот это попал. Впрочем, как раз деньги-то раздобыть можно. А жильё? Ладно, будем решать проблемы по мере поступления. Сначала деньги, заодно осуществлю свою маленькую месть Барсуку. О большой подумаю позже. На углу Коммунаров и Энгельса должна быть телефонная будка. Она там долго стояла, чуть ли не последняя в городе. Смотри-ка, правильно помню. Я дождался, когда внутри наговорится женщина в цветастом платье и с пластиковой жёлтой кошёлкой на сгибе локтя. Дверь будки скрипела и не хотела прилегать плотно, но главное, что телефон работал. Где тут моя припасённая двушечка? Сейчас она мне вернёт прихватизированный Барсуком полтинник. — Алло, горсправка? — набрал я ноль-девять. — Будьте так любезны, подскажите номер вытрезвителя на Титова? Поскольку записать мне было нечем и не на чем, я воспользовался гвоздём, который на такой случай был воткнут в щель. С трудом отыскав свободное местечко на стойке, я процарапал номер: шесть-ноль-три-шесть-пять. Потом прокашлялся, и изобразил характерный кавказский акцент: — Кировский витрезвител? Прокуратура. Младшего лейтенанта Барсукова пригласите. Срочное дело. — Лейтенант Барсуков? Прокуратура. Юрист третьего класса Гегешидзе. — Слушаю вас, — нервно отозвался мой должник. Страшно, сучонок? Сейчас ваще в штаны наложишь. — Ну что, Барсуков, прощайся с погонами. Удостоверение можешь на работе оставить. На том конце провода раздалось слабое блеяние. Уже готов? — Молчишь? Правилно, молчи. Анна Дмитриевна Барсукова — твой жена? — Мой, — невольно скопировал мой акцент Барсуков. Интересно он от страха мог бы сказать «нет»? Там такая грымза, что по характеру, что на внешность. А к старости ваще натуральная баба Яга стала. Как он с ней прожил столько лет? — Находясь при исполнении обязанностей водителя троллейбуса, гражданка Барсукова насмерть сбила человека на переходе. Грубо нарушила правила дорожного движения. — Не может быть, — слабым голоском отозвался сучёныш. — Отчего же не может? Очень может. — Что же теперь будет? — Возбуждено уголовное дело, будет расследование, суд. Получит реальный срок. Ну и на твоей карьере отразится, сам понимаешь, жена сотрудника милиции в тюрьме — несмываемое пятно на репутации. — Ааээ… — Хочешь спасти карьеру и жену? — Да, — наконец вразумительно ответил Барсук. — В таком случае нужны деньги — компенсация родственникам погибшего, дело закроем и спишем на несчастный случай. — Сколько? Надо же, повёлся. Как всё просто. Не зря у телефонных мошенников это любимая схема. — Пятьдесят рублей. Через двадцать минут принесёшь на боковую аллею центрального парка. К тебе подойдут. Я повесил трубку, не дожидаясь ответа. Двадцать минут — это минимальное время, чтобы ему от вытрезвителя добежать и не успеть голову включить. А мне это время на маскировку, думай, голова. Пальто бы мне или плащ. Но нету. Выверну куртку наизнанку, подкладка яркая, жёлтая, останется в памяти как примета. Воротник поднять. В руку газету «Труд», вон киоск, цена три копейки, и дело сделано. Еще бы кепчонку какую на голову, и хрен он меня узнает. Не таких дурил. А вот и головной убор. На скамейке сидел дед, сам с собой играющий в шахматы. А за скамейкой валялась шляпа, которую сдул ветер. Задумчивый дед всё равно ничего не видит, позаимствую ненадолго. Встреча прошла без сучка без задоринки. Барсуков был слишком напуган, глаза беспокойно бегали, и сам он отворачивался и непрестанно оглядывался. Конспиратор хренов. — Вот. Я тут приготовил, — прошептал он, протягивая пачку мятых купюр. — Здесь пятьдесят рублей. Ещё столько же готов добавить. Только вы уж поспособствуйте. «Мне чужого не надо», — хотел я сказать, но вместо этого грозно взглянул на продажного Барсука и приоткрыл сложенную газету. Деньги упали внутрь. — Можешь жить спокойно… на этот раз, — великодушно разрешил я, с отвращением глядя на бывшего начальника. Уж точно не на будущего. Больше я в полицию не пойду. И даже в милицию, где работают такие сволочи, не хочу. Из парка он уходил быстрее, чем я. А чего мне торопиться? Обращаться он никуда не будет, это очевидно, кто же признается в покушении на взятку должностному лицу? А если вернётся, так я его уделаю. С большим удовольствием. — Вы шляпу уронили, — протянул я головной убор хозяину. Тот вскинулся, непонимающе глядя на нас со шляпой. Заозирался, ища свой головной убор. — Действительно, моя. Спасибо, молодой человек. Я и не заметил. Увлёкся. Партию в шахматы? — С удовольствием, но не в этот раз, — отказался я. — Я тут каждый день, приходите, — пригласил добродушный старик. — Приду, — пообещал я и отправился восвояси. Самое время подумать о том, что же я хочу и что буду делать в этом знакомом-незнакомом времени. Документов нет, где живу — без понятия. Даже имени своего не знаю. Пожалуй, осмотрюсь, пошатаюсь по городу. На первое время деньгами разжился, так что с голоду не помру. А дальше по обстоятельствам.