— Помогите человеку подняться для начала. Так как ваша фамилия, молодой человек? — обратилась напрямую ко мне врачица. Я, кряхтя, поднялся на коленки, переждал, когда стенка встанет на место и, опершись на неё, заполз на кушетку, кутаясь в одеяло. Млять, да что ж такое со мной произошло-то? Неужто группа захвата и автоматная очередь мне в пьяном угаре прибредились? А тогда как объяснить лоснящуюся молодую рожу Барсукова и вытрезвитель, которых у нас десять лет как нет? — Вы меня слышите? — Да, — еле выдавил я, стараясь удержать позывы желудка. — Как вас зовут? — Всеволод. Казаков Всеволод. — Как самочувствие, Всеволод? — Ху… плохо. — Что вчера пили? — Не знаю. — Давайте руку, смерим давление. Я дал обмотать манжетой руку, а сам во все глаза смотрел на второго милиционера, в лихо сдвинутой на затылок фуражке. Это же Степан Николаевич, наш бессменный дежурный. Его месяц назад похоронили. Инсульт на рабочем месте, скончался не приходя в сознание в госпитале ветеранов. Николаич стоял передо мной, понимающе усмехался в усы. И лет ему так двадцать-двадцать пять максимум. А было шестьдесят три. Я зажмурился, аж цветные круги поплыли перед глазами. — Эй, плохо, что ли? Ну-ка ложись. Подставляй ягодицу, укол поставим. Пьёте всякую дрянь, потом отхаживай вас. Почему вчера не увезли в наркологию? Вы же видели, что не наш клиент? Мне кололи что-то болючее, а я дышал глубоко и сосредоточенно. Я за годы службы чего только не навидался. Никогда не говори никогда, такой был мой девиз. Бывает всякое. Поэтому сейчас я смотрел на молодых Николаича и Барсукова в форме советской милиции, и украдкой щипал себя за ногу. Было одинаково больно от укола и щипков, а мираж не рассеивался. Мне срочно надо наружу, чтобы подтвердить или опровергнуть сумасшедшую мысль — я в прошлом. Этого не может быть, но иного объяснения я не вижу. Врачица со свитой пошла дальше, а мне ничего не оставалось как прикидывать варианты дальнейшего развития событий и моего в них участия. Как только появилась цель, я мобилизовался. Похмелье, хоть и дурное, отошло на второй план. Первым делом одеться, голышом далеко не уйдёшь. С Николаичем поговорить, он мужик с понятием. Осмотреться снаружи. А дальше по обстоятельствам. Видимо, я снова вырубился, потому что пришёл в себя от очередной переклички. — Граждане Новиков, Гололобов, Приходько, Мартиросян на выход. — А я? — приподнялся я на локтях. — Казаков, очухался уже? Ну вставай. — Так идти? Мне бы одежду. — Стыдно стало? Уже опозорился, поздно о стыде вспоминать, — ехидно ввернул Николаич. Да похрен, не такой я и страшный в свои сорок пять. Прикрывшись руками, я попытался идти за остальными. Шлось с трудом. Качало из стороны в сторону, а главная беда — я себя не узнавал. Не узнавал длинных в кудрявых волосах ног, впалого живота и главное своё богатство тоже не узнавал. В первый миг я прифигел, но понял, как глупо смотрится голый мужик, изумлённо таращащийся на собственные причиндалы, и побрёл за остальными. К плану прибавился ещё один пункт — посмотреться в зеркало. Как ни готовился я к любому результату, видеть в зеркале чужое отражение было шокирующе. Помятая физиономия, это понятно. Но то, что эта физиономия совершенно не моя и на добрых четверть века меня моложе, вот где вопрос. На меня таращился молодой пацан, который с бритвой едва знаком. На вид двадцать-двадцать два года. Худощавый, среднего роста. Европейский тип лица, волосы тёмные, коротко стрижены, особых примет нет. Я поймал себя на том, что мысленно составляю ориентировку. — Налюбовался? Забирай своё барахло, — пренебрежительно швырнули мне ком одежды. — Это моё? — уточнил я. А вдруг эти куцые брючки и клетчатая рубаха не первой свежести не мои всё же. Трусы-семейники, сто лет таких не носил, белая майка. Куртка опять же на широкой резинке по подолу. В ответ прилетело стандартное про алкашей. Понятно, значит мои. Придётся брать, что дают, не голышом же ходить. После одевания полагалась лекция о вреде пьянства. Всех уже загнали в аудиторию, а я ещё копался. Так хреново с похмела мне ещё не было. А опыт у меня богатый. Так что с уверенностью могу сказать, что вчера это тело употребляло какую-то дрянь, имеющую очень отдалённое родство с этиловым спиртом. Меня колбасило по-страшному, поэтому я никак не мог попасть в рукава и застегнуться. Завязать шнурки и вовсе казалось невыполнимой миссией, поэтому я их просто упихал за борта ботинок. И вот я копался под неодобрительными взглядами технички, которая три раза прошла мимо, а дежурные Николаич с Барсуковым принимали очередного постояльца. Тот активно протестовал и нарушал общественное спокойствие, поэтому его вязали по рукам и ногам. — Менты позорные! — орал гражданин. — Держи его, держи, — пыхтел Николаич. — Готово! — наконец выдохнул Барсуков и уселся на поверженного буяна. Мне было видно его в то самое зеркало, куда я перед тем таращился, пытаясь постичь, что со мной приключилось. — Что там? — спросил Барсуков. — Документы на имя Дмитриева Петра Ивановича. Сантехник жэка номер пять. — Плевать мне на документы. Деньги есть? — Неа. — У, жирный боров. А в штанах смотрел? — Штаны с твоей стороны. — Так, что тут у нас. Трёшка, рубь, ещё рубь о, пятёрка. — Негусто. На оплату не хватит. Барсуков повертел купюры, поделил их на двоих, и сунул свою часть в нагрудный карман. — Ты чего? — изумился Николаич. — Сам же сказал, тут даже на оплату вытрезвителя не хватит. А мы с этим боровом столько провозились. Считай, премия за труды. — Ты это брось, так же нельзя! — пытался протестовать Николаич. — Да перестань. Я же говорил, тут можно неплохо зарабатывать. — Это не заработок, это воровство. А если он пожалуется? — Кто? Этот? Да он же не соображает ничерта. Завтра он и не вспомнит, сколько пропил, а сколько потерял. Так что не бойсь. Бери. — Нет, Миша, я так не могу. Сейчас доктор придёт… Я так напряжённо вслушивался, что завалился вместе с лавкой в угол. На грохот примчались доблестные стражи. — Опаньки! Это ж тот мультик. Ты почему не на лекции? — По-моему, рано его отпускать, — скептически прокомментировал Николаич мои барахтанья. — Нормально, — справившись с лавкой, встал я. — Где тут ваша лекция? — Знаешь, чего, иди-ка ты отсюда подобру-поздорову. — Погоди, он ещё не расписался поди. Гражданин, пройдёмте. Барсуков вывел меня к стойке дежурного. — Валентина Васильевна, гражданина оформите, домой его отпускаем. — А лекцию прослушал? — Прослушал. Только не расписался. Выдайте его вещи, ключи-кошелёк, что там при нём было. — Как фамилия? — А он без фамилии поступил. По номеру ищите — тридцать шесть. — Кто заполнял журнал? Пишут, что попало. Почему начёркали? Сумма какая? Было семьдесят пять рублей, зачёркнуто, двадцать пять. — Двадцать пять там было. Ошибка, потому и зачёркнуто, — уверенно вступил Барсук, тыкая пальцем в журнал. — Сейчас проверим. Открывай кошелёк. С заклёпкой я с горем пополам справился, а считать содержимое было выше моих сил. Это не мой кошелёк, и внутри не мои деньги. И вообще не наши российские. Это советские, образца шестьдесят первого года. Барсук нетерпеливо выхватил у меня купюры, пересчитал. — Двадцать пять. Говорил же. Не ту сумму записали вначале. И внушительно посмотрел на каждого по очереди, убеждая, что так и было. Николаич поймал взгляд напарника, точно хотел возразить, но оставил разборки на потом. Развернулся и вышел.