Я сразу понял, что в джунглях мое плохое зрение не помеха, ибо больших расстояний там просто не существовало. Невероятной формы деревья, губчатые грибы, плесень, плющ – все находилось в непосредственной близости, теснилось и обступало нас со всех сторон, почти не давая дышать. Балдахин листвы над головой походил на сплошной покров из зеленых облаков, под сенью которого даже в полдень царил зеленый сумрак. Все растущее здесь, даже лепестки цветов, сочилось чем-то теплым, влажным и клейким. Несмотря на сухой сезон, сам воздух джунглей был густым, влажным, и казалось, будто мы дышим туманом. Джунгли источали пряные, мускусные и гнилостные запахи перезревших плодов. Бурно разросшаяся поросль уходила корнями в толстый слой перегноя. С верхушек деревьев до нас доносились вопли обезьян-ревунов и обезьян-пауков, а также трескучие крики возмущенных нашим вторжением попугаев; а вокруг, словно стрелы с разноцветным оперением, мелькали многочисленные яркие птахи. Воздух был полон ярких колибри размером не больше бабочки и причудливо окрашенных бабочек величиной с летучих мышей. В подлеске и в траве у нас под ногами что-то беспрерывно шуршало и шелестело: какие-то мелкие существа при нашем приближении торопливо убегали или уползали прочь. Возможно, среди них имелись и смертельно опасные змеи, но в большинстве своем то были безобидные ящерки итцан, бегавшие на задних лапах, древесные лягушки и пятнистые игуаны с гребнями на спине. Маленькие зверьки с лоснящимся коричневым мехом, они называются джалеб, выскакивали прямо из-под ног, а потом замирали и таращились на нас похожими на бусинки глазами. Появление людей пугало и более крупных и не таких симпатичных обитателей джунглей – громоздкого тапира, лохматую капибару, муравьеда, чьи лапы вооружены внушительными когтями, и даже аллигаторов и кайманов – этих грозных хищников стоит бояться лишь в воде, когда переходишь вброд речушки. Для подавляющего большинства здешних обитателей мы представляли куда большую угрозу, чем они для нас. За время, проведенное в джунглях, мы благодаря метким выстрелам Пожирателя Крови постоянно ели свежее мясо джалеб, игуанов, капибар и тапиров. Вы спрашиваете, мои господа, съедобны ли эти звери? О, вполне. Мясо джалеб неотличимо от мяса опоссума, у игуаны оно белое и слоистое, словно у морского рака, которого вы называете омаром, капибара на вкус напоминает нежнейшую крольчатину, а мясо тапира очень похоже на свинину. Единственным большим зверем, которого нам приходилось опасаться, был ягуар. В этих южных джунглях огромных кошек столько же, сколько во всех прочих землях, вместе взятых. Конечно, только очень старый или больной ягуар, голодный и не способный охотиться на более ловких существ, напал бы на взрослого человека. Но маленький Коцатль вполне мог показаться коту подходящей добычей, так что мы никогда не разрешали мальчику далеко от нас уходить. А когда мы гуськом шли через джунгли, Пожиратель Крови заставлял нас держать копья вертикально, наконечниками вверх, ибо излюбленный способ охоты ягуаров заключается в том, чтобы, развалившись на ветке, лениво дожидаться, пока внизу не появится ни о чем не подозревающая добыча. В Чиапане Пожиратель Крови приобрел для нас два вида специальных приспособлений, без которых в джунглях просто не выжить. Во-первых, легкие, тонкие противомоскитные сетки, которыми мы частенько прикрывались не только по ночам, но и во время дневных переходов, настолько многочисленны и назойливы были летающие вокруг насекомые. Другой совершенно незаменимой вещью оказались подвесные койки под названием гише – сетки из тонкой веревки, сплетенные в форме бобового стручка; такую кровать можно было подвесить между двумя любыми соседними деревьями. Гише гораздо удобнее обычного тюфяка, и с того времени я непременно брал ее с собой во все путешествия, если путь пролегал по местности, где росли деревья. Эти подвесные койки делали нас недоступными для большинства змей, а противомоскитные сетки защищали от кровососущих летучих мышей, скорпионов и прочих кусачих паразитов. Но вездесущих муравьев ничто не могло остановить. Используя растяжки подвесных коек как мосты, они перебирались к нам и проникали под сетки. Если кому-нибудь из вас, почтенные братья, захочется узнать, насколько болезненно кусаются обитающие в джунглях огненные муравьи, подержите один из кристаллов мастера Ксибалбы, когда на него падает солнечный луч, над своей кожей. Но попадались и твари пострашнее муравьев. Однажды утром я проснулся с ощущением какой-то тяжести на груди и, осторожно подняв голову, увидел там покрытую густой черной шерстью лапу размером вдвое толще моей ладони. «Неужели это обезьяна? – подумал я в полусне. – Не иначе какая-то новая разновидность, больше человека». Но потом до меня дошло, что это вовсе не мохнатая обезьянья лапа, а здоровенный паук-птицеед, от серповидных челюстей которого меня отделяет лишь тонкая ткань противомоскитной сетки. Ни разу в жизни я не вскакивал утром с такой живостью и не выбирался из-под покрывал с такой быстротой. Одним прыжком я оказался возле потухшего лагерного костра, издав вопль, от которого все остальные почти так же стремительно вскочили на ноги. Но далеко не все в джунглях опасно или ядовито. Для путешественника, принимающего разумные меры предосторожности, джунгли могут быть гостеприимными и красивыми. Они изобилуют дичью и съедобными растениями: зачастую даже пугающие с виду губчатые наросты оказывались приятными на вкус. Есть там одна лиана в руку толщиной, которая покрыта коркой и выглядит сухой, словно обожженная глина. Но если от нее отрезать кусок, то увидишь, что внутри она пористая, как пчелиные соты, а в этих сотах скапливается прохладная, свежая, чистая вода. Что же касается красоты джунглей, то все многообразие их красок просто невозможно описать. Скажу лишь, что только цветов там тысячи, и среди этого множества я не припомню и двух одинаковых. Наиболее красивыми из всех встречавшихся нам птиц были, безусловно, разнообразные виды кецаль с яркими хохолками и красочными хвостами. Правда, самую величественную и прекрасную на свете птицу – кецаль тото, чьи изумрудно-зеленые перья на хвосте имеют длину в половину человеческого роста, нам доводилось увидеть нечасто, да и то мельком. Эта птица гордится своим великолепным оперением не меньше, чем те знатные люди, которые украшают ее перьями свои головные уборы. Так, во всяком случае, рассказывала мне одна девушка из народа майя, звали ее Икс Йкоки. По ее словам, кецаль тото строит шарообразное гнездо, единственное из всех птичьих гнезд, где имеются два отверстия, так что птица может залезть в гнездо с одной стороны и вылезти с другой, не имея надобности разворачиваться внутри, рискуя сломать одно из своих дивных хвостовых перьев. А еще, опять же если верить Икс Йкоки, когда кецаль тото лакомится фруктами, она поедает их, не расположившись удобно на ветке, но на лету, чтобы капающий сок, не дай бог, не запятнал ее роскошное оперение. Раз уж я упомянул эту девушку, Икс Йкоки, то заодно замечу, что она, как и все прочие обитавшие там человеческие существа, мало что добавляла к красоте джунглей. Согласно преданиям майя, они некогда создали цивилизацию столь богатую, могущественную и блистательную, что мы, мешикатль, даже отдаленно не могли с ними соперничать, и сохранившиеся руины их древних городов подтверждают правдивость таких рассказов. Существовали также свидетельства того, что майя переняли свои знания и умения непосредственно от несравненных тольтеков, прежде чем великий народ Мастеров ушел в неизвестность. С одной стороны, майя почитают тех же самых богов, что и тольтеки, которых, кстати, позднее признали и в Мешико: благородного Пернатого Змея, Кукулькана, коего мы называем Кецалькоатль, или, например, бога дождя (у нас он носит имя Тлалок, а у них – Чак). И в этом путешествии, и в последующих я видел немало заброшенных городов майя и не могу не признать, что в пору своего расцвета города эти наверняка производили потрясающее впечатление. На их опустевших площадях и в безлюдных дворах до сих пор можно увидеть достойные восхищения статуи, резные каменные панели, богато орнаментированные фасады домов и даже фрески, краски которых не потускнели за вязанки вязанок лет, миновавшие со времени их создания. Особенно поразили меня дверные и оконные проемы стрельчатой и арочной формы, совершенно неизвестные в нашем зодчестве. Упорный и вдохновенный труд многих поколений художников и ремесленников майя создал эти полные великолепия и чудес города, но ныне все они заброшены и забыты. Развалины не сохранили никаких следов разрушительного вражеского вторжения или какой-либо природной катастрофы, но тем не менее тысячи жителей по неизвестной причине покинули их все до единого. Потомки же майя настолько невежественны и лишены интереса к собственной истории, что не потрудились даже создать правдоподобную легенду, в которой попытались бы объяснить, почему их предки покинули эти города, бросив дворцы и храмы посреди бурно разрастающихся джунглей. Нынешние майя совершенно не в состоянии объяснить, почему они, потомки и наследники творцов всего этого великолепия, ютятся в убогих деревеньках и строят шалаши из травы на окраинах поселений своих славных предков. Обширная страна майя, некогда управлявшаяся из единого центра, столицы под названием Майяпан, давно распалась на отдельные, почти не связанные друг с другом области. Я со своими спутниками путешествовал по самой, пожалуй, интересной из таких областей – краю роскошных джунглей, именовавшемуся Тамоан Чан, что значит Край Туманов, простирающемуся далеко на восток от рубежей Чиапа. Севернее (там я побывал позднее) находится большой, вдающийся в Северный океан полуостров, к берегу которого и причалили ваши первые испанские корабли. По мне, так одного взгляда на те негостеприимные бесплодные земли было вполне достаточно, чтобы уплыть домой на всех парусах и больше сюда не возвращаться. Они, однако, не только не уплыли, но и дали этой стране свое имя, еще более нелепое, чем название Коровий Рог для города Куаунауака или Тортилья для той местности, что раньше звалась Тлашкала. Когда те, первые испанцы высадились на сушу и спросили: «Как называется это место?», жители, никогда раньше не встречавшие испанцев и сроду не слышавшие их языка, естественно, ответили: «Йектетан», что означает лишь: «Я тебя не понимаю». Но ваши мореплаватели приняли это за название полуострова, переиначили его малость на свой манер, и боюсь, что теперь эта местность уже всегда будет именоваться Юкатан. Однако мне едва ли стоит над этим смеяться, ибо первоначальное название Юлуумиль Кутц, что значит Край Изобилия, ничуть не менее нелепо, ибо большая часть полуострова бесплодна и непригодна для проживания людей. Точно так же, как ныне страна их разделена на отдельные области, так и сами майя представляют собой уже не единый народ с единой столицей и правителем, но множество враждующих друг с другом племен, возглавляемых мелкими вождями. Все они относятся к соседям-сородичам с неприязнью и пренебрежением, однако при этом настолько лишены энергии и воли и пребывают в такой апатии, что нисколько не тяготятся своим нынешним существованием, которое их предки сочли бы невероятно убогим. Зато каждое из этих ничтожных племен утверждает, будто ему одному принадлежит священное право на наследие великого имени майя. А вот по моему глубокому убеждению, древние майя с презрением отреклись бы от таких потомков. И то сказать: эти неотесанные невежды не знают даже подлинных имен городов, созданных их великими предками, и называют их кому как заблагорассудится. В одном из древних городов, например, хоть он и задушен джунглями, еще сохранились высокая пирамида, дворец с башенками и многочисленные храмы. Так только представьте, эти простаки без затей называют его Паленке, то есть словом, которым на их языке обозначается любое святилище. В другом заброшенном городе прекрасные галереи еще не полностью поглощены вездесущими лианами и ползучими растениями, так что на их стенах сохранились искусные фрески, изображающие сцены сражений, дворцовых церемоний и тому подобное. А потомки этих самых воинов и придворных, когда их спрашивают об этом удивительном городе, лишь равнодушно пожимают плечами и называют его Бонампак, что означает всего-навсего Раскрашенные Стены. На полуострове Юлуумиль Кутц сохранился город, почти не затронутый разрушением. Он заслуживает названия Обители Рукотворной Красы, ибо не может не восхищать изысканностью и утонченностью зодчества, однако местные жители называют его Юксмаль, что значит Трижды Построенный. Еще один поразительный город расположен глубоко в джунглях, на вершине холма, господствующего над широкой рекой. Я насчитал в нем несколько сотен фундаментов колоссальных строений, сложенных из внушительных блоков зеленого гранита; мне кажется, то был величайший и самый блистательный из всех древних городов майя. Но ничтожные отпрыски великих предков, обитающие поблизости, именуют его просто Яксчилан, то есть Зеленые Камни. О, я готов признать, что некоторые из этих племен – особенно шию, что живут на севере, – и по сей день проявляют некоторую любознательность и жизнеспособность, искренне сожалея об утраченном величии. У них сохраняется наследственное разделение на свободных людей (знатных и простолюдинов) и рабов, они помнят кое-что из познаний предков. Их мудрецы сведущи в арифметике и ведут календарь, в этом племени немало умелых целителей и костоправов. Они бережно сохраняют обширные библиотеки, состоящие из книг, написанных их предками, правда при этом так мало знают о своей собственной истории, что поневоле усомнишься в том, что даже самые образованные их жрецы хоть раз заглядывали в эти старые книги. Но даже у древних, цивилизованных и культурных майя был ряд обычаев, которые современным людям покажутся по меньшей мере странными. И можно лишь сожалеть о том, что их потомки, вместо того чтобы сохранить достойные восхищения знания, навыки и умения своих предков, предпочли соблюдать эти нелепые традиции. В первую очередь всякого путешественника (и я не стал исключением) удивляет более чем своеобразное представление майя о человеческой красоте. Судя по старинным картинам и рельефам, майя всегда гордились своими крючковатыми, на манер ястребиных клювов, носами и скошенными подбородками; мало того, они всячески старались усилить собственное сходство с хищными птицами. Только представьте: майя, как древние, так и нынешние, намеренно, с самого рождения, деформировали черепа своих детей. Ко лбу младенца привязывали плоскую доску, которая оставалась там первые несколько лет жизни. Когда ее наконец снимали, лоб у ребенка был скошен так же круто, как и подбородок, делая и без того своеобразной формы нос еще более похожим на клюв. Но это еще не все. Мальчик или девочка майя, даже будучи обнаженными, всегда носили вокруг головы повязку, с которой свисал, болтаясь между глаз, глиняный шарик. Делалось это для развития косоглазия, каковое майя, где бы они ни обитали и к каким бы слоям общества ни принадлежали, всегда считали одним из важнейших признаков подлинной красоты. У некоторых их мужчин и женщин глаза косят так сильно, что создается впечатление, будто лишь возвышающийся посередине наподобие утеса нос не позволяет им слиться воедино. Я уже говорил, что джунгли края Тамоан Чан полны дивных красот, но это едва ли относится к обитающим там людям. Я, пожалуй, вообще не стал бы упоминать об этих женщинах с их птичьими лицами, если бы мне, когда мы остановились в деревеньке Тцотци, не показалось, что одна девушка майя не сводит с меня глаз. Решив, что она влюбилась в меня с первого взгляда, я представился девушке, переведя свое имя, Темная Туча, на их язык, то есть назвавшись Эк Мюйаль. В ответ эта особа смущенно пролепетала, что ее зовут Икс Йкоки, или Вечерняя Звезда. Только оказавшись совсем рядом, я понял, что меня подвела близорукость: обнаружив, как сильно эта девушка косит, я сообразил, что на самом деле она вовсе не смотрела в мою сторону, так что влюбленность, скорее всего, была лишь плодом моего воображения. Даже когда мы стояли лицом к лицу, взгляд девушки, похоже, мог быть с равной вероятностью обращен на дерево за моей спиной, на ее собственные босые ступни или на то и другое одновременно. Это несколько обескуражило меня, но, движимый любопытством, я постарался убедить Икс Йкоки провести со мной ночь. Не скажу, чтобы испытал какое-то извращенное вожделение, предположив, будто у девушки с косыми глазами что-нибудь еще тоже может быть устроено как-нибудь по-особенному. Любопытство носило несколько иной характер: меня уже давно занимал вопрос, каково это – иметь дело с женщиной (неважно, с какой именно) на подвесной койке? Рад сообщить, что это оказалось не только вполне возможным, но даже восхитительным. Я так увлекся, что лишь когда мы, обессиленные, отстранились друг от друга и лежали в сетке, которую раскачали движениями своих тел, вдруг вспомнил, что в порыве страсти несколько раз укусил девушку, причем один раз даже до крови. А ведь целитель Мааш предупреждал, что после его прививки наши зубы стали ядовитыми, как у змей. Я так расстроился, что до утра не мог заснуть, терзаемый угрызениями совести и дурными предчувствиями. Я боялся, что Икс Йкоки сейчас забьется в конвульсиях или что она медленно окоченеет рядом со мной. Я предавался угрюмым размышлениям насчет того, какое наказание предусмотрено местными законами за убийство. Но Икс Йкоки в отличие от меня всю ночь безмятежно посапывала своим большим носом, а когда поутру соскочила с подвесной койки, ее косые глаза светились от удовольствия. Я, разумеется, обрадовался, что не убил девушку, но, с другой стороны, и обеспокоился. Если старый «прощупыватель пульса», утверждая, будто наши зубы стали ядовитыми, как у змей, всего лишь следовал одному из дурацких суеверий своего народа, то весьма вероятно, что ни мы с Коцатлем, ни Пожиратель Крови не имели никакой защиты от змеиных укусов. Я поделился своей тревогой со спутниками, и с тех пор мы, пробираясь сквозь джунгли, гораздо внимательнее следили за тем, куда ставили ноги и за что хватались руками. Несколько позже мне довелось-таки встретиться с одним из целителей майя, прославившимся своим умением врачевать глазные недуги. А ведь надежда поправить зрение и была одной из важнейших причин, по которой я вообще затеял это дальнее путешествие. Звали целителя Ах Чель, и он происходил из племени чоксиль. Я посчитал это добрым знаком, ибо чоксиль означает народ Летучих Мышей, а летучие мыши, как всем известно, славятся способностью видеть в темноте. Целитель Ах Чель обладал также двумя достоинствами, внушавшими мне доверие: говорил на вполне вразумительном науатлъ и сам не был косоглазым. Боюсь, что вряд ли бы решился доверить свое зрение косоглазому врачевателю. Этот лекарь не прощупывал пульса, не призывал богов, не произносил заклинаний и не творил никаких колдовских обрядов. Начал он прямо с того, что закапал мне в глаза по несколько капель сока травы камопальксилуитль, чтобы зрачки расширились и он мог получше их разглядеть. Пока мы дожидались, когда снадобье подействует, я, наверное, чтобы заглушить собственное волнение, без умолку болтал, рассказав ему в том числе и о мошеннике Мааше, а также о том, как заболел и умер Десятый. – Кроличья лихорадка! – уверенно заявил целитель Ах Чель. – Радуйтесь, что больше никто из вас не касался того больного кролика. Лихорадка не убивает сама по себе, но ослабляет заразившегося ею человека настолько, что он уже не в силах противостоять другому недугу, который наполняет легкие больного густой жидкостью. Твой раб, возможно, и выжил бы, если бы вы вовремя спустили его с гор в низину, где воздух не разреженный, но густой и насыщенный. А теперь давай посмотрим тебя. Достав прозрачный кристалл, несомненно одно из изделий мастера Ксибалбы, целитель пристально всмотрелся в каждый мой глаз, после чего сел и решительно заявил: – Молодой Эк Мюйаль, с твоими глазами все в порядке... – Ничего себе в порядке! – воскликнул я, с горечью решив, что опять нарвался на такого же невежду и пройдоху, как лекарь Мааш. – По-твоему, если я вижу не дальше, чем на расстоянии протянутой руки, то это совершенно нормально? – Говоря «все в порядке», я имел в виду, что ты не страдаешь никакой глазной болезнью, которую можно было бы лечить. Я выругался на манер Пожирателя Крови, отчего, думаю, у великого бога Уицилопочтли зачесались срамные места. Лекарь, однако, жестом велел мне не богохульствовать, а послушать его. – Ты видишь вещи смазанными из-за формы твоих глаз, но тут уж ничего не поделаешь. Необычной формы глазное яблоко искажает зрение таким же образом, как вот этот необычной формы кристалл. Помести его между глазом и цветком, и ты ясно увидишь цветок. Но если будешь разглядывать через кристалл сад вдалеке, он покажется тебе размытым цветным пятном. – Значит, – печально сказал я, – мне не приходится надеяться ни на какие снадобья? – Мне очень жаль, но они тебе не помогут. Будь у тебя заболевание, которое мы называем черной мушкой, я мог бы, так сказать, «отмыть» твои глаза с помощью целебных настоев. Дефект, именуемый «белой вуалью», можно устранить с помощью ножа, и это если и не восстановит зрение до идеального состояния, то значительно его улучшит. Но не существует никакого средства, позволяющего изменить форму или размер глазного яблока, не разрушив его вовсе. И мы вряд ли когда-нибудь научимся врачевать такие недуги, во всяком случае надежды на это у нас не больше, чем на то, чтобы выведать тайну места, куда уходят старые аллигаторы. – Значит, мне придется прожить всю жизнь, щурясь, подобно кроту? – уныло пробормотал я. – Ну, – промолвил целитель, похоже, отнюдь не сочувствуя моей жалости к себе, – ты можешь прожить остаток дней, благодаря богов за то, что не подцепил вдобавок к своему недостатку также «мошку», «вуаль» или еще какую-нибудь гадость и не ослеп вовсе. За свою жизнь ты сможешь увидеть многих, кого постигла именно такая участь. – Он помолчал, давая мне осмыслить его слова, а затем едко заключил: – А вот они увидеть тебя не смогут. Вердикт целителя поверг меня в такое уныние, что до самого конца нашего пребывания в Тамоан Чан я находился в подавленном состоянии и, боюсь, досаждал этим своим спутникам. Когда проводник из племени покомам, что обитает в дальних восточных джунглях, повел нас полюбоваться тамошними чудесными озерами, я взирал на эти природные красоты так холодно, словно Чак, бог дождя майя, создал их исключительно ради того, чтобы мне досадить. А ведь там было на что посмотреть: объединенные под общим названием Цискао примерно шесть десятков водоемов разного размера – от маленьких прудов до настоящих озер; хотя в них вроде бы не впадает не только рек, но даже ручьев, но водоемы эти никогда не пересыхают в сухой сезон и никогда не выходят из берегов в сезон дождей. Но самое удивительное, что вода во всех них разного цвета. Когда мы поднялись на возвышенность, откуда открывался вид на шесть или семь таких озер одновременно, наш проводник горделиво сказал: – Смотри, молодой путешественник Эк Мюйаль. Вот это озеро темное, зеленовато-голубое, а вон то – цвета бирюзы, третье – ярко-зеленое, словно изумруд, четвертое имеет тускло-зеленый цвет жадеита, а следующее – бледно-голубое, как зимнее небо... Я пробурчал: – Да хоть красное, как кровь, толку-то что? Однако озера и впрямь были чудесны, просто я взирал и на них, и на все прочее сквозь мрак собственного отчаяния. Правда, некоторое время я лелеял надежду исправить дело с помощью зажигательного кристалла мастера Ксибалбы. Мне казалось, что с его помощью, если только правильно держать кристалл, можно зрительно приблизить и лучше рассмотреть отдаленные объекты. Я держал кварц на расстоянии длины руки и пытался разглядеть сквозь него стоявшие в отдалении деревья, но они выглядели еще более размытыми, чем когда я смотрел на них невооруженным глазом. Неудивительно, что эти неудачные опыты лишь усугубляли мое уныние. Я держался угрюмо и неприветливо даже с теми состоятельными майя, которые покупали наши дорогостоящие товары, но, к счастью, поскольку они пользовались спросом, местные богатеи больше интересовались покупками, чем поведением купца. Когда речь заходила об оплате, я бесцеремонно отказывался принимать шкуры ягуаров, оцелотов и других животных, равно как и перья тукана или арара, однако вожделенные золотой песок и медные слитки в стране майя были редкостью. Поэтому мне пришлось объявить, что наши товары – ткани, одежда, украшения, безделушки, притирания и благовония – будут обмениваться только на перья кецаль тото. Вообще-то по закону любой охотник-птицелов, добывший, эти изумрудно-зеленые перья длиной в ногу, был обязан под угрозой смерти немедленно подарить их своему племенному вождю, который использовал их либо как личное украшение, либо для расчетов с другими вождями майя и более могущественными правителями иных народов. Но на самом деле (думаю, это можно не объяснять) птицеловы отдавали своим вождям лишь часть этих редчайших перьев, а остальное оставляли для собственного обогащения. А поскольку я решительно отказывался принимать в уплату что-либо, кроме оперения кецаль тото, то покупатели, у которых этих перьев вроде бы и быть-то не могло, где-то их находили. По мере того как мы избавлялись от наших товаров, я постепенно распродавал и рабов, которые их несли. В этой стране лентяев даже среди знати было немного людей, которым нашлось к чему приставить рабов, да и мало кто имел возможность их содержать. Однако каждый вождь племени считал, что чем больше у него рабов, тем выше его положение над прочими, и потому стремился обзавестись толпой совершенно бесполезных и лишь опустошающих его кладовые невольников. Благодаря этому суетному тщеславию мне удалось выгодно, за золотой порошок, продать по паре своих рабов вождям племен чоксиль, куиче и чельталь, так что назад, в страну чиапа со мной отправились лишь двое. Один тащил большой, но почти невесомый тюк перьев, а ноша другого состояла из тех немногих товаров, которые мы пока не распродали. Верный своему обещанию, мастер Ксибалба выполнил работу в срок, и ко времени нашего возвращения в Чиапан нас уже дожидалось сто двадцать семь кристаллов различного размера, за которые я благодаря продаже рабов смог, как и обещал, заплатить ему чистым золотым порошком. Пока ремесленник бережно заворачивал каждый кристалл по отдельности в хлопок и складывал их все вместе в ткань, чтобы получился аккуратный узел, я через переводчика обратился к нему с вопросом: – Мастер Ксибалба, эти кристаллы заставляют предмет, на который смотришь, выглядеть больше. А удавалось ли тебе сделать такой кристалл, который уменьшал бы предметы? – Конечно, – ответил он с улыбкой. – Такими вещами забавы ради занимался еще мой предок, да и я тоже этим баловался. Тогда я поведал мастеру о своем слабом зрении и добавил, что, по мнению целителя майя, причиной тому особое устройство моего глазного яблока, сходного по форме с увеличительным кристаллом. Я объяснил Ксибалбе свою задумку: если я невооруженным глазом вижу мир, как через увеличительный кристалл, то не попробовать ли мне взять уменьшительный?.. Мастер посмотрел на меня с интересом, потер подбородок, хмыкнул и удалился в глубь своей мастерской. Вернулся он, неся деревянный поднос с мелкими ячейками, в каждой из которых находилось по кристаллу. Они были разной формы, некоторые даже походили на миниатюрные пирамиды. – Я держу их только как диковинки, – объяснил Ксибалба. – Пользы в этих камнях никакой, но некоторые из них обладают удивительными свойствами. Этот, например. – Он поднял маленький трехгранный брусочек. – Это не кварц, но прозрачный вид известняка. Подержи его на солнце и увидишь, что он отбрасывает свет на твою ладонь. Я так и сделал, уже отчасти приготовившись, что сейчас вздрогну от ожога. Вместо этого я вскрикнул от удивления. Солнечный луч, пройдя сквозь кристалл, разукрасил мою ладонь крохотным подобием разноцветной радуги, которую можно увидеть в небе после дождя. – Но ведь тебе нужны не игрушки, – сказал ремесленник. – Вот, держи. И он дал мне кристалл, обе поверхности которого были вогнутыми: камень походил на два блюда, скрепленных днищами. Я поднял его над вышитой каймой своей накидки, и ширина узора съежилась наполовину. Я поднял голову и, все еще держа кристалл перед собой, посмотрел на мастера. Черты его лица, до сих пор размытые, внезапно обрели четкость, хотя само лицо сделалось настолько маленьким, словно Ксибалба вмиг перенесся на ту сторону площади. – Вот так диво! – изумленно воскликнул я, положив кристалл и потирая глаза. – Я видел тебя... но очень далеко. – А, значит, этот уменьшает слишком сильно. Они все действуют по-разному. Попробуй другой... вот. Этот кристалл был вогнут только с одной стороны, тогда как другая поверхность была идеально ровной. Я осторожно поднял его. – Вижу, – произнес я так, словно возносил благодарственную молитву самому благодетельному из богов. – Я могу видеть далеко и близко. Немного мешают крапинки и какая-то рябь, но в остальном я вижу так же ясно и четко, как когда был ребенком. Мастер Ксибалба, ты сделал то, что оказалось не под силу прославленным целителям майя. Ты вернул мне зрение! – А мы-то хороши, – пробормотал мастер, похоже потрясенный не меньше меня. – Ведь долгие вязанки лет мы думали, что от этих штуковин нет никакого толку. Ну и ну... – Затем он заговорил деловито и решительно: – Стало быть, для этого требуется особый кристалл – плоский с одной стороны и вогнутый с другой. Но не можешь же ты ходить повсюду, держа эту штуковину перед собой, как сейчас. Это все равно что постоянно пялиться в замочную скважину. Попробуй поднести его совсем близко к глазу. Я так и сделал, но тут же вскрикнул: – Больно, как будто мой глаз вытягивают из глазницы! – Значит, опять попался слишком сильный кристалл. К тому же ты говорил о точках и ряби. Стало быть, нужно поискать камень, в котором меньше изъянов, чем в самом тончайшем кварце. – Он улыбнулся и потер руки. – Благодаря тебе у меня, первого в долгой череде поколений мастеров Ксибалба, появилась по-настоящему новая задача. Приходи завтра.