– А не продашь ли ты мне свой дом, Джай Беле? – Что? – Женщина настолько удивилась, что наши руки разъединились. – Эту развалюху? Зачем она тебе? – Разумеется, чтобы перестроить ее во что-нибудь получше. Если я продолжу заниматься торговлей, то наверняка стану бывать здесь снова и снова, а останавливаться в собственном доме уж всяко лучше, чем на переполненном постоялом дворе. Моя довольно неуклюжая ложь рассмешила Джай Беле, однако она приняла игру и, сделав вид, будто поверила, спросила: – А сами-то мы, в таком случае, где будем жить? – В каком-нибудь более приличном месте. Я готов заплатить за то, чтобы вы могли жить по-человечески. И чтобы ни тебе, ни дочкам не пришлось торговать собой. – Да ты хоть представляешь, во что это тебе обойдется? – Думаю, да. И вот что, давай уладим это дело прямо сейчас. Вот и гостиница. Пожалуйста, зажги свет в той комнате, где мы обедали. И принеси письменные принадлежности – бумага и мел подойдут. Да, кстати, а где спальня этого жирного евнуха? Да не дрожи ты так, я не спятил. Во всяком случае, не больше, чем обычно. Неуверенно улыбнувшись, она пошла выполнять мое поручение, а я сам тем временем, прихватив лампу, заявился прямиком в спальню трактирщика и разбудил его, как следует пнув по жирному заду. – Вставай и пойдем со мной, – заявил я, когда Вайай вскочил, брызжа слюной от ярости и ничего не соображая спросонья. – Дело есть. – Что за дела посреди ночи? Ты пьян. Уходи! Мне пришлось основательно его встряхнуть и объяснить, что я трезв, как никогда, после чего трактирщик, которого я подталкивал в спину, натягивая на ходу накидку, поплелся-таки в комнату, где Джай Беле уже зажгла для нас свет. Когда я полувтолкнул, полувтащил жирного коротышку в помещение, женщина бочком попыталась ускользнуть, но я ее задержал. – Нет, останься. Это касается нас троих. Толстяк, принеси-ка все бумаги, относящиеся к праву владения этим постоялым двором и долгу, который оставил прежний хозяин. Я намерен выкупить залог. Оба уставились на меня почти одинаково изумленно, но Вайай опомнился первым и, еще пуще брызжа слюной, заорал: – И ради этого ты поднял меня с постели посреди ночи? Хочешь купить мою гостиницу, самонадеянный щенок? Иди лучше, проспись. Я не собираюсь ее продавать. – Продавать или не продавать можно собственность, а заведение пока не твое. Ты всего лишь держатель залога. Получишь долг с процентами, и все твои права на этом кончатся. А ну пошевеливайся! По правде сказать, я использовал преимущество внезапности и взял трактирщика нахрапом, пока он спросонья еще не очухался. Но к тому времени, когда мы занялись колонками точек и флажков, обозначавших цифры, к хозяину уже вернулись хватка и хитрость, отличавшие этого человека в бытность его и жрецом, и менялой. Мои господа, я не стану утомлять вас подробностями наших переговоров. Напомню лишь, что навык работы с цифрами я имел и в ведении счетов разбирался. Выяснилось, что покойный путешественник и вправду взял в долг, как товарами, так и наличностью, солидную сумму, однако выкуп залога не потребовал бы чрезмерных расходов, когда бы ростовщик не использовал хитроумный способ начисления процентов на проценты. Всех цифр, какие там фигурировали, я не помню, а потому изложу вам дело в упрощенном виде. Предположим, если я одолжу кому-то сотню бобов какао на месяц с условием уплатить по истечении этого срока сто десять бобов, то за два месяца он вернет мне уже сто двадцать бобов, за три – сто тридцать, и так далее... А вот Вайай придумал гораздо хитрее: проценты за следующий месяц он начислял исходя не из основной суммы долга, а с учетом процентов за предыдущий. В результате, например, к концу второго месяца ему были должны уже не сто двадцать, а сто двадцать один боб. Эта разница могла бы показаться пустяковой, но она увеличивается с каждым месяцем, так что за длительный срок сумма получилась существенная. Я потребовал сделать перерасчет с самого начала, с того момента, когда Вайай дал кредит под залог гостиницы. – Аййа! – заверещал он, наверное, так же громко, как когда в бытность свою жрецом очнулся после навеянного грибами дурмана и понял, что натворил. Но когда я предложил передать это дело на рассмотрение бишосу Теуантепека, он стиснул зубы и произвел полный перерасчет, причем под моим пристальным наблюдением. Было много других деталей, которые можно было оспорить, такие как расходы на содержание гостиницы и прибыль, полученную хитрецом за те четыре года, пока он ею управлял. Но наконец, когда уже наступило утро, мы пришли к соглашению относительно общей суммы, которая причиталась Вайайю, и я согласился выплатить ее в виде золотой пыли, обрезков меди и бобов какао. Но перед этим я сказал: – Ты упустил одну маленькую деталь. Я должен тебе за размещение своего каравана. – Ах, да! – оживился жирный старый мошенник. – Как благородно с твоей стороны, что ты сам об этом напомнил. И прибавил к сумме выкупа плату за постой. – И еще одна мелочь, – добавил я, сделав вид, будто только что вспомнил. – Да? Его рука с мелом замерла. – Вычти жалованье, причитающееся женщине по имени Джай Беле за четыре года. – Что? Оба воззрились на меня: он – в изумлении, она – в восхищении. – Жалованье захотела? – глумливо произнес толстяк. – Эта женщина была отдана мне как тлакотли... – Если бы твои подсчеты были верны, ей не пришлось бы становиться рабыней. Подумай сам: не обмани ты бишосу, он присудил бы тебе разве что долю в этом постоялом дворе. А ты, мошенник, не только обманом завладел чужой собственностью, но и поработил свободную женщину. Это преступление. – Хорошо, хорошо. Дай-ка я сосчитаю. Два боба какао в день... – Это жалованье рабыни. А ты пользовался услугами бывшей владелицы этой гостиницы. Безусловно, она имеет право на жалованье свободной женщины, которое составит... двадцать бобов в день. Услышав это, Вайай схватился за волосы и завыл. – Ты чужак, – добавил я, – в Теуантепеке тебя едва терпят, а она как-никак из Бен Цаа. Если мы отправимся к правителю... Он немедленно прекратил скулить и принялся судорожно писать, поливая бумагу потом. Но когда подсчитал все, взвыл еще пуще: – Более двадцати девяти тысяч! Да столько бобов нет на всех кустах какао во всех Жарких Землях! – А ты пересчитай все в перьях золотого порошка, – посоветовал я. – Глядишь, будет не так страшно. – Разве? – проворчал он, следуя моей рекомендации. – Да ведь если я соглашусь выплатить ей это жалованье, у меня после всей этой сделки не останется даже на набедренную повязку. Если я вычту эту сумму, то получится, что ты заплатишь мне меньше половины изначальной ссуды! Тут его голос сорвался на визг, а пот лил с негодяя так, словно он плавился. – Правильно, – сказал я. – Это сходится с моими собственными подсчетами. В каком виде желаешь получить плату? Все золотом? Или медью? Я потянулся к своей торбе. – Это вымогательство! – возмутился Вайай. – Настоящий грабеж! В моей котомке нашелся также и маленький обсидиановый нож, острие которого я и приставил к одутловатой физиономии мошенника, где-то между вторым и третьим подбородком. – Слова правильные, – холодно произнес я, – но относятся они к тебе. Ты обманом завладел имуществом беззащитной вдовы и целых четыре года пользовался ее дармовым трудом, а она тем временем впала в полнейшую нищету. Цифры у тебя на руках, подсчеты ты делал сам, так что спорить тут не о чем. Я заплачу тебе сумму, которую ты наконец насчитал... – Разорение! – заорал он. – Опустошение! – Ты дашь мне расписку, подтверждающую, что полученная плата отныне и навсегда аннулирует все твои притязания на находившуюся в залоге собственность этой женщины. А потом на моих глазах порвешь старую закладную, подписанную ее покойным мужем. После чего заберешь свои пожитки и уберешься отсюда. – А если я откажусь? – прохрипел Вайай, предприняв последнюю попытку сопротивления. – Дело твое. Но тогда я, под угрозой вот этого самого ножа, отведу тебя к бишосу. За воровство и мошенничество тебя приговорят к удушению петлей, скрытой под цветочной гирляндой, ну а уж за порабощение свободной женщины... Я не местный и не знаю, какие пытки здесь в ходу. Мерзавец тяжело осел и окончательно признал поражение. – Убери нож. Давай рассчитываться. А ты принеси чистой бумаги! – рявкнул он Джай Беле, но тут же поморщился и сбавил тон: – Пожалуйста, моя госпожа, принеси бумагу, краски и камышинку для письма. Разложив тряпицу, я отсчитал нужное количество набитых золотом перьев и медных пластинок, после чего в моей торбе почти ничего не осталось, и сказал: – Напиши расписку на мое имя. На здешнем наречии меня зовут Цаа Найацу. – Подходящее имя для злодея-погубителя, – проворчал он, выводя на бумаге символы. И, клянусь, орошая ее слезами. Почувствовав на своем плече руку Джай Беле, я поднял на нее глаза. Женщина провела весь день в трудах, а теперь еще к этому добавилась и бессонная (не говоря уж обо всем прочем) ночь, но сейчас держала голову высоко. Ее прекрасные глаза сияли, и все лицо светилось. – Это не займет много времени, – сказал я. – Сходи-ка ты пока за дочками. Пора им возвращаться домой. Когда мои спутники проснулись и пришли на завтрак, Коцатль выглядел отдохнувшим и бодрым, а вот Пожиратель Крови – несколько уставшим. На завтрак он потребовал одни сырые яйца, а обслуживавшей его женщине велел: – Позови мне вашего хозяина. Я ему должен десять бобов какао. – После чего он усмехнулся и добавил: – Распутник и транжира, вот кто я такой. В моем-то возрасте... Она улыбнулась. – Ты ничего не должен, мой господин. Развлечение за счет заведения. Она ушла, а Пожиратель Крови ошеломленно вытаращился ей вслед: – Что за чудеса? Ни один постоялый двор не предоставляет такие услуги бесплатно. – Может, все-таки чудеса бывают, а, старый ворчун? Помнится, кто-то уверял, что меня ограбят, но я, как видишь, цел. – По-моему, тут просто все с ума посходили – и ты, и она. Но здешний хозяин... – С прошлой ночи эта женщина и есть хозяйка гостиницы. Пожиратель Крови едва не поперхнулся. А второй раз он чуть не поперхнулся, когда завтрак ему принесла очаровательная юная девушка моих лет, а чашку с пенистым шоколадом подала еще более юная особа с серебристой, похожей на росчерк молнии прядью в угольно-черных волосах. – Да что такое здесь случилось? – недоумевал Пожиратель Крови. – Мы заснули в задрипанной дыре, принадлежащей жирному ублюдку...