– Было бы жаль, если бы наше путешествие так нелепо оборвалось в Теуантепеке, – робко заметил Коцатль. Но я ни в какую не желал никого слушать. Мне так хотелось верить, что эта женщина – как раз та, о какой я мечтал, но не смог найти в Цаачиле, – вовсе не продажная, a, наоборот, целомудренная, хотя бы в каком-то смысле. Пусть даже, как она намекнула, я стану первым из ее платных любовников, но ведь все равно же первым! Правда, несмотря на то что я почти потерял голову от выпивки и вожделения, у меня все-таки хватило ума, когда мы встретились у гостиницы, первым делом спросить: – А почему ты выбрала именно меня? – Потому что ты молод. И наверняка пока еще почти не имел дела с распутными женщинами, которые успели бы тебя испортить. И еще ты хорош собой. Конечно, не так красив, как мой муж, но вполне мог бы сойти за одного из Бен Цаа. Кроме того, ты человек состоятельный, который может позволить себе заплатить за удовольствие. Некоторое время мы шли молча, а потом она уточнила: – Ты ведь заплатишь мне, да? – Конечно, – хрипло ответил я. Язык мой распух от октли, а тепули набух от предвкушения. – С кого-то же мне надо начинать, – заявила женщина спокойно и рассудительно. – Я рада, что начну именно с тебя, и очень хотела бы, чтобы и все другие оказались такими, как ты. Я бедная вдова, воспитывающая двух дочерей: по положению мы почти равны рабам, и моим девочкам никогда не найти приличных мужей из народа Туч. Знай я заранее, что уготовано им судьбой, так, наверное, перестала бы кормить малышек своим молоком, чтобы они никогда не выросли. Но теперь уже поздно. Чтобы выжить, я должна научиться торговать собой, да и девочкам со временем придется учиться тому же. – Муж совсем ничего тебе не оставил? – не без труда удалось выговорить мне. Джай Беле махнула рукой и печально сказала: – Когда-то этот постоялый двор принадлежал нам. Но мой муж тяготился скучной жизнью трактирщика и постоянно отправлялся на поиски приключений – в надежде разбогатеть и избавиться от опостылевшего занятия. Он добывал порой удивительные диковины, но ничего по-настоящему ценного так и не нашел, а мы тем временем все глубже увязали в долгах. Путешествия – дорогое удовольствие, а выгоды они не приносили. Ну а чтобы раздобыть средства на свой последний поход, на который он возлагал огромные надежды, муж заложил постоялый двор. Она пожала плечами. – Но обратно он так и не вернулся. Сгинул, как человек, завлеченный в трясину обманными огоньками болотного духа Кстабаи. Это было четыре года назад. – И постоялый двор достался тому торговцу, который давал твоему мужу средства под залог. Этому жирному коротышке! – пробормотал я. – Да. Его зовут Вайай, он из народа цогуэ. Но это еще полбеды. Дело в том, что долг моего мужа оказался таким огромным, что даже стоимость постоялого двора его не покрыла. Наш бишосу – человек добрый и справедливый, но он признал требования Вайайя законными и не мог вынести другого решения, кроме как обязать меня отработать долг. Хорошо еще, что не тронули моих девочек. Они зарабатывают чем умеют – шитьем, вышиванием, стиркой, – но большинство людей, которые могут заплатить за такую работу, тоже имеют дочерей или собственных рабов, так что много этим не выручишь. А мне приходится трудиться с рассвета до заката бесплатно. – И давно ты гнешь спину на этого Вайайя? Она вздохнула: – Почему-то наш долг никак не уменьшается. Я пошла бы даже на то, чтобы, пересилив отвращение, расплатиться с ним своим собственным телом, но он евнух. Я хмыкнул, скорчив удивленную гримасу. – Раньше Вайай был жрецом кого-то из богов своего племени и, как это делают многие из них, приведя себя в экстаз с помощью дурманящих грибов, отхватил свое мужское достоинство, чтобы возложить его на алтарь. Правда, парень тут же пожалел о содеянном, да так горько, что сложил с себя сан. Но не пропал, потому как к тому времени уже скопил – не иначе как отначил из подношений верующих – достаточно средств, чтобы заняться торговлей. Я снова хмыкнул. – Мы с дочками живем просто, но с каждым днем становится все труднее. Так что, если нам вообще суждено выжить... – Она распрямила плечи. – Я объяснила девочкам, чем мы должны будем заниматься. Но только на словах, а теперь покажу на своем примере. Вот мы и пришли. Джай Беле провела меня через завешенную дерюгой дверь в хлипкую, сделанную из связанных жердей хижину, и мы оказались в единственной комнатушке с утрамбованным земляным полом, убого обставленной и освещенной одной лишь фитильной лампой, заправленной рыбьим жиром. Я разглядел только покрытый стеганым одеялом топчан, слабо светившиеся угли жаровни да несколько предметов женской одежды, висевших на стволах молодых деревьев, образовывавших стены хижины. – Мои дочки, – сказала хозяйка, указав на двух девушек, стоявших прислонившись спиной к стене. Я ожидал увидеть двух маленьких чумазых девчушек, которые со страхом уставятся на приведенного матерью в дом незнакомца, но оказалось, что одна из дочек примерно моих лет, а ростом не уступает матери, с которой схожа и лицом, и фигурой. Другая девушка, тоже красавица, была года на три моложе. Обе уставились на меня с любопытством. Я, мягко говоря, был удивлен, но исполнил перед ними залихватский жест целования земли и чуть-чуть не грохнулся оземь, хорошо что младшая успела меня подхватить. Она невольно хихикнула, и я тоже засмеялся в ответ, но тут же замер в растерянности. Я уже говорил, что возраст женщины из племени сапотеков определить не просто, этой девушке было всего лет семнадцать, не больше, но ее черные как смоль волосы расцвечивала, подобно молнии, пронзившей полночь, седая прядь, зачесанная назад. – Когда она еще ползала на четвереньках, ее, вот сюда, укусил скорпион, – пояснила, заметив мой взгляд, Джай Беле. – Бедняжка тогда чуть не умерла и хоть потом и поправилась, но волосы в месте укуса так и растут седыми. – Она... они обе такие же красивые, как и ты, – учтиво пробормотал я. Но, должно быть, хозяйка заметила, как я ужаснулся, поняв, что эта женщина годится мне в матери. Во всяком случае, она бросила на меня обеспокоенный, чуть ли не испуганный взгляд и сказала: – Нет, пожалуйста, даже не думай о том, чтобы взять одну из них вместо меня. После этого Джай Беле стащила блузу через голову и моментально покраснела, да так сильно, что краска залила даже ее обнаженную грудь. – Пожалуйста, молодой господин! Я ведь предлагала только себя. Дочкам пока еще рано... Видимо, приняв мое замешательство за сомнение, она быстро сбросила на пол юбку и нижнее белье и теперь стояла передо мной и своими дочерями обнаженная. Я нерешительно посмотрел на них: глаза у обеих расширились, наверняка девочки были потрясены не меньше моего. Но Джай Беле, похоже, вообразила, что я сравниваю образцы имеющегося в наличии товара. – Пожалуйста, – взмолилась она. – Не трогай их. Лучше возьми меня. С этими словами женщина увлекла меня, слишком ошеломленного, чтобы сопротивляться, за собой на топчан, задрала накидку и потянула за мою набедренную повязку. – Хозяин гостиницы потребовал бы за маатиме пять бобов какао, из которых два оставил бы себе, – задыхаясь, произнесла она, – поэтому я прошу только три. Разве это не справедливая цена? Ответить я не мог, поскольку растерялся невероятно. Только представьте: мы оба голые, девушки таращатся на нас так, словно не в силах оторвать от этого зрелища глаз, а их мать пытается завалить меня на себя. Вероятно, девушки знали, как выглядит тело их матери, и, возможно, даже видели возбужденный мужской член, но едва ли когда-нибудь становились свидетельницами совокупления. – Женщина! – вскричал я, хоть и был пьян. – Здесь же твои дочери! Вели им уйти или хотя бы погаси лампу... – Пусть видят! – почти выкрикнула она. – Пусть знают, чем им предстоит заниматься! Лицо Джай Беле было мокрым от слез, и до меня наконец дошло, что она была вовсе не такая уж распутная, как пыталась изобразить. Я скривился, резко взмахнул рукой, и правильно понявшие мой жест девушки с испуганным видом выбежали за дверь-занавеску. Но Джай Беле, словно не заметив этого и упиваясь своим унижением, крикнула снова: – Пусть увидят, что им предстоит делать! – Ты хочешь, чтобы и другие это увидели, женщина? – прорычал я. – Пусть тогда смотрят как следует! Вместо того чтобы распластаться поверх нее, я перевернулся на спину и, приподняв, посадил ее сверху, нанизав на свой тепули. Джай Беле вздрогнула, но тут же обмякла и прильнула ко мне, хотя слезы ее продолжали капать на мою обнаженную грудь. Короче говоря, все произошло быстро и страстно. Она, несомненно, ощутила в себе излившуюся струю, но не отпрянула, как сделала бы всякая другая продажная женщина. К тому времени собственное тело Джай Беле уже хотело удовлетворения, и я думаю, что, останься ее дочери в комнате, она не обратила бы внимания на то, какое впечатление производят на них наши телодвижения. Дойдя до высшей точки наслаждения, Джай Беле откинулась назад: ее набухшие соски торчали, длинные волосы мели мои ноги, а рот открылся в мяукающем стоне – подобные звуки издает котенок ягуара. Потом она снова рухнула на мою грудь, обмякнув так, что ее можно было бы принять за мертвую, когда бы не прерывистое дыхание. Спустя некоторое время я пришел в себя, а поскольку за время соития несколько протрезвел, то, повернувшись, приметил рядом, с другой стороны, еще одну голову. Огромные, широко раскрытые карие глаза за роскошными темными ресницами и очаровательное лицо одной из дочерей. Не знаю уж когда, но девушка вернулась в дом и теперь, опустившись на колени рядом с топчаном, внимательно меня рассматривала. Я накинул одеяло, прикрыв наготу – и свою, и ее все еще неподвижной матери. – Ну шишаскарти... – произнесла дочка шепотом. Потом, увидев, что я не понимаю, она тихонько заговорила, виновато хихикая, на ломаном науатлъ: – Мы подсматривали сквозь щели в стене. Я застонал от стыда и смущения: воспоминания об этом обжигают меня до сих пор. Но тут девушка серьезно сказала: – Я всегда думала, что это плохо. Но ваши лица были хорошие, вроде как довольные... – Ничего плохого в этом нет, – рассудительным шепотом ответил я, хотя, как вы понимаете, настроение у меня было отнюдь не философское. – Просто гораздо лучше, когда ты занимаешься этим с человеком, которого любишь. И не на людях. Девушка хотела было сказать что-то еще, но неожиданно ее желудок заурчал, да так громко, что заглушил слова. С пристыженным видом она отодвинулась, пытаясь притвориться, будто ничего не произошло. Я воскликнул: – Малышка, ты голодна? – Малышка?! – Она обиженно тряхнула головой. – Да я почти твоя ровесница, чего, судя по тебе, вполне достаточно для... сам знаешь для чего. Нашел малышку! Я растормошил ее сонную мать и спросил: – Джай, когда твои дочери последний раз ели? Она зашевелилась и покорно ответила: – Мне разрешено кормиться объедками на постоялом дворе, но уносить с собой много не позволяют. – И ты попросила всего три боба какао! – сказал я сердито. Честно говоря, мне впору было самому запросить плату за публичное выступление или за выполнение роли наставника молодежи, но я нашарил свою отброшенную в сторону набедренную повязку и вытащил кошелек, который хранил зашитым в нее. – Держи, – сказал я девушке и насыпал ей в ладони двадцать или тридцать бобов. – Сходите с сестрой купите еды. И растопки для очага. Берите все, что хотите, и столько, сколько сможете принести. Она посмотрела на меня так, будто я наполнил ее ладони изумрудами. Затем порывисто наклонилась, поцеловала меня в щеку, вскочила и выбежала из дома. Джай Беле приподнялась на локте и посмотрела мне в лицо. – Ты добр к нам, хотя я вела себя не лучшим образом. Пожалуйста, позволь мне быть нежнее к тебе сейчас. – Ты дала мне то, что я пришел купить, – был мой ответ. – Я вовсе не пытаюсь купить твою любовь. – Но я хочу подарить ее, – настаивала Джай Беле. И она начала оказывать мне внимание способом, который народ Туч считает допустимым только среди своих. Способ прекрасный, особенно если все действительно делается с любовью... и без свидетелей! К тому же Джай Беле была настолько привлекательна, что ни один мужчина не мог пресытиться ее ласками. Однако к тому времени, когда вернулись девушки, нагруженные съестными припасами – здоровенной ощипанной птицей, корзиной с овощами и многим другим, – мы уже встали и оделись. Весело щебеча, сестренки принялись разводить огонь, и младшая учтиво попросила мать и меня отобедать с ними. Джай Беле сказала девушкам, что мы оба поели в гостинице. И добавила, что сейчас она проводит гостя обратно и найдет себе какое-нибудь дело, чтобы заняться им в оставшееся до рассвета время. Женщина пояснила дочкам, что если ляжет, то непременно проспит рассвет. Я пожелал девушкам доброй ночи, и мы оставили их, насколько я понял, наедине с первой приличной трапезой за последние четыре года. Когда мы шли обратно рука в руке по улицам и проулкам, казавшимся мне темнее, чем раньше, я все думал об изголодавшихся девушках, об их овдовевшей и впавшей в отчаяние матери, о жадном кредиторе цогуэ... А потом неожиданно для себя спросил: