Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 16 из 69 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, да и да. Только я ничего не знаю: ни чем мне здесь предстоит заниматься, ни даже, куда нужно идти. – Кто все знает, так это первая супруга моего отца, – промолвил юноша. – Пойдем, я отведу тебя к ней. – Спасибо тебе, господин Ива, – поблагодарил я его. Выходит, я не ошибся, этот юноша действительно был одним из сыновей правителя. Пока мы с ним шли по территории, прилегающей к дворцу (олень тоже увязался за нами), молодой принц рассказывал мне о самых примечательных сооружениях, мимо которых пролегал наш путь. Показав на огромное, с трех сторон обступавшее цветущий внутренний двор двухэтажное строение, Ива пояснил, что в левом крыле расположены его собственные покои и комнаты всех остальных детей правителя, в правом размещаются сорок наложниц юй-тлатоани, а помещения центрального флигеля отведены советникам Чтимого Глашатая – мудрецам, неотлучно его сопровождающим, находится ли он в городе или в загородном дворце. Там живут также поэты, художники и ученые, которым владыка покровительствует. Вокруг здания красовалось множество окруженных садами уютных беседок с мраморными колоннами. Там мудрецы могли без помех предаваться размышлениям и творчеству, прозревать будущее или медитировать. Сам дворец властелина Тескоко ни размером, ни пышностью убранства не уступал дворцам Теночтитлана. Длина фасада этого двухэтажного здания составляла самое меньшее тысячу шагов. Здесь находились тронный зал, палаты Совета, залы для придворных увеселений, караульные помещения и так называемый зал правосудия, где юй-тлатоани регулярно принимал своих подданных, дабы выслушать их жалобы или прошения. Тут же размещались личные покои Несауальпилли и покои его жен. – Там целых три сотни комнат, – сказал принц, а потом с ухмылкой добавил: – Соединенных между собой множеством тайных ходов и лестниц. Таким образом, мой отец может посещать любую жену, не вызывая при этом зависти остальных. Когда, оставив оленя, мы вошли в центральные ворота, стоявшие по обе их стороны часовые (а это, разумеется, были не простые воины) вытянулись в струнку, держа свои копья остриями вверх. Ива провел меня через просторный зал, увешанный гобеленами из перьев, после чего по широкой, устланной тростниковыми циновками лестнице мы поднялись к изысканным покоям его мачехи. Вот так и получилось, что вторым человеком, с которым я познакомился на новом месте, оказалась госпожа Толлана-Текиуапиль, та самая первая и любимейшая супруга правителя и благороднейшая из знатных женщин аколхуа, о которой старик упоминал на холме. Когда мы появились на пороге, эта высокая красавица разговаривала с каким-то угрюмого вида молодым человеком, но одарила нас улыбкой и жестом пригласила войти. Принц Ива представил ей меня, и я наклонился, чтобы совершить обряд целования земли. Госпожа Толлана, однако, собственноручно подняла меня с колен и в свою очередь представила молодому человеку с нависавшими бровями: – Мой старший сын, Иштлильшочитль. Я снова преклонил колени, ибо в данный момент передо мною находился сам принц Черный Цветок, официально провозглашенный наследником титула и трона Несауальпилли, правителя Тескоко. У меня начала слегка кружиться голова, и не только оттого, что мне без конца приходилось то преклонять колени, то подниматься. Ведь как-никак нечасто бывает, чтобы сын простого каменотеса за один день познакомился сразу с тремя столь знатными особами. Черный Цветок кивнул мне, слегка приподняв черные брови, после чего он и его сводный брат покинули комнату. Первая супруга осмотрела меня с ног до головы, а я тем временем украдкой и сам разглядывал ее. Возраст госпожи мне определить не удалось, хотя, надо думать, она уже достигла средних лет. Судя по облику принца Черного Цветка, ей было никак не меньше сорока, но на прелестном добром лице госпожи я не углядел ни морщинки. – Микстли, верно? – промолвила она. – Право же, у нас тут многовато юношей, которых так зовут. А полные имена я плохо запоминаю. – Некоторые зовут меня Тоцани, госпожа. – Ну нет, ты гораздо больше крота. Ты и сейчас уже высокий юноша, а ведь тебе еще расти и расти. Я буду звать тебя Кивун. – Как будет угодно моей госпоже, – отозвался я, в душе облегченно вздохнув. – Такое же прозвище и у моего отца. – Раз так, нам обоим будет нетрудно его запомнить, верно? Ну что ж, пойдем, я покажу тебе твои покои. Должно быть, госпожа Толлана дернула за веревочку колокольчика или чего-то в этом роде, поскольку, когда мы вышли из комнаты, ее уже ждали два рослых сильных раба с креслом-носилками. Они поставили паланкин на пол, а когда она уселась, подняли и бережно, не допуская ни малейшего наклона, спустили его вниз по лестнице и понесли за ворота дворца, в сгущавшиеся сумерки. Третий раб бежал перед паланкином со смолистым сосновым факелом, а четвертый нес позади особое знамя, свидетельствовавшее о высоком ранге госпожи. Я рысил рядом с носилками, остановившимися у того самого здания с тремя флигелями, которое уже показывал мне Ива. Госпожа Толлана завела меня внутрь: мы поднялись по лестнице и после нескольких поворотов оказались в дальней части левого крыла. – Заходи, – пригласила она, открывая дверь, сделанную из кожи, натянутой на деревянную раму и покрытой для прочности лаком. Раб внес факел внутрь, чтобы осветить мне путь, но я замешкался и лишь засунул внутрь голову, неуверенно пробормотав: – Здесь, кажется, пусто, моя госпожа. – Разумеется. Эту комнату специально освободили для тебя. – Я думал, что в калмекактин всех учеников селят в общих спальнях. – Наверное, так оно и есть, но тебе предстоит жить в этой пристройке. Мой супруг и господин не особенно любит эти школы и жрецов, которые в них преподают. Ты приехал сюда не затем, чтобы посещать калмекактин. – Как не за этим, моя госпожа? А я-то думал, что мне предстоит учиться!.. – Это действительно так, причем тебе придется постараться: ты будешь учиться вместе с отпрысками самого Несауальпилли и его придворных. Наших детей учат не немытые фанатичные жрецы, а избранные самим господином моим супругом мудрецы, каждый из которых преуспел в той области знаний, которую он преподает. Здесь, Кивун, тебе не придется без конца зубрить молитвы и заклинания, у тебя появится возможность получить настоящие, полезные знания. Если до сего момента я, по крайней мере, не таращился на нее разинув рот, то теперь, когда рабы, обходя помещения, залегли вставленные в настенные канделябры свечи из пчелиного воска, меня охватило настоящее изумление. Мало того что мне предназначалось отдельное помещение, но в дальней стене еще и находилась арка, а за ней – следующая комната! Неужели мне одному – целых две комнаты?! – Моя госпожа, как же так? Здесь столько же места, сколько было во всем нашем доме?! – Ты привыкнешь к удобствам, – с улыбкой промолвила она, чуть ли не силой затолкнув меня внутрь. – В первой комнате ты будешь заниматься, та, дальняя, твоя спальня, а за ней находится еще и умывальня. Наверняка с дороги ты захочешь умыться и привести себя в порядок. Если понадобится помощь, дерни за веревочку, и сюда явится твой слуга. Как следует поешь и хорошенько выспись, Кивун. Скоро мы увидимся с тобой снова. Раб проследовал за ней из комнаты и закрыл дверь. Мне было жаль видеть, как уходит столь добрая госпожа, но, с другой стороны, меня радовала возможность обойти свои новые покои и, подобно настоящему кроту, осмотреть их, близоруко вглядываясь в предметы обстановки. В комнате для занятий находились низенький стол, икпали, приземистое сиденье с подушками, плетеный сундучок, в котором я мог хранить свою одежду и книги, каменный очаг, куда уже положили поленья, подсвечники со свечами, в количестве, достаточном для того, чтобы я мог продолжать занятия после наступления темноты, и зеркало из полированного тецкаля, редкого кристаллического минерала, позволяющего видеть не смутные очертания лица, а настоящее, четкое отражение. Окно занавешивалось шторой из расщепленного тростника, которую можно было, свернув в рулон, поднять или опустить с помощью шнуров. Вместо обычного, сплетенного из тростника тюфяка в спальне на плоскую приподнятую над полом лежанку было брошено штук десять, а то и целая дюжина стеганых и, видимо, набитых пухом одеял. Мягчайшие на ощупь, они все вместе были похожи на пуховое облако. Устраиваясь отдохнуть, я мог забраться на это ложе между одеялами на любом уровне, в зависимости от того, насколько мягким хотелось мне чувствовать его под собой и сколько тепла мне хотелось получить сверху. А вот оценить все возможности и достоинства умывального помещения мне удалось далеко не с такой легкостью. Зайдя туда, я обнаружил в полу выложенное плитками углубление, куда, видимо, следовало сесть, чтобы помыться, но ни кувшинов, ни каких-либо иных емкостей с водой в помещении не было. Зато имелся горшок, явно предназначавшийся для отправления естественных надобностей, только вот он почему-то был намертво приделан к полу, и я решительно не понимал, как же его опорожняют после использования. Правда, и в ванной, и в верхней части горшка имелись любопытной формы выступы с отверстиями, но если то и были трубы, то вода из них не текла, так что какой от них толк, оставалось для меня тайной. До этого дня я и представить себе не мог, что буду нуждаться в наставлениях по поводу того, как мне умыться и опорожнить желудок, однако, уразумев, что самому мне в этих мудреных приспособлениях не разобраться, сдался. Я вернулся в первую комнату, подергал за шнурок колокольчика и не без смущения стал ждать, когда появится приставленный ко мне тлакотли. – Меня зовут Коцатль, мой господин, – объявил с порога явившийся на мой зов бодрый румяный мальчуган. – Мне девять лет, и на меня возложена обязанность служить тем шести молодым господам, покои которых находятся в конце этого коридора. Коцатль означает Драгоценное Ожерелье – имя, пожалуй, слишком высокопарное для прислужника, но смеяться над ним я не стал. В конце концов, ни один дающий имена тональпокуи не стал бы сверяться со своими пророческими книгами, дабы наречь младенца, рожденного в рабстве, даже имейся у его родителей средства, чтобы оплатить услуги. Взрослые имена таких детей не записывались ни в какие книги. Рабы называли своих отпрысков как угодно, порой давая им (как это было в случае с Даром Богов) совершенно неподходящие прозвания. Однако для мальчика-раба Коцатль выглядел упитанным, не имел следов побоев, держался без подобострастия и помимо обычной для рабов мужского пола набедренной повязки носил короткую, безупречной белизны накидку. Все это заставило меня предположить, что в стране аколхуа или, всяком случае, во дворце правителя с низшими обращаются хорошо. Обеими руками мальчик нес огромный глиняный сосуд с горячей водой, от которой поднимался пар, поэтому я поскорей посторонился, дав рабу возможность пройти в умывальню и вылить воду в выложенную плиткой лохань. Даже если Коцатль принял меня за настоящего выходца из знати, он с полным на то основанием мог предположить, что сын провинциального вождя едва ли знаком с подобной роскошью. Во всяком случае, мальчик, не дожидаясь с моей стороны вопроса, пояснил: – Мой господин, ты можешь охладить воду в купальной лохани до нужного тебе состояния. Вот так. Он указал на выступавшую из стенки глиняную трубу, в которую, ближе к концу, был сверху вставлен обрезок другой трубы, покороче. Прислужник всего-то и сделал, что повернул эту торчавшую вертикально трубку, и из отверстия полилась струя чистой холодной воды. – Длинная труба подводит воду из главного потока, снабжающего весь дом. Короткая трубка имеет с одной стороны отверстие, и, поворачивая ее так, чтобы отверстие было обращено внутрь, к длинной трубе, ты позволяешь воде выливаться наружу, в лохань. Повернешь в обратную сторону, поток перекроется. А когда ты закончишь мыться, мой господин, вытащи из донышка ванны вот эту оли, затычку. Грязная вода убежит вниз, в сливную трубу. Потом он указал на прикрепленный к полу сосуд для отправления нужды и добавил: – Ашикатль используют примерно так же. Когда ты облегчишься в него, подкрути вон ту трубку, и струя воды смоет все через дырку в днище. Я, до сих пор даже не замечавший это отверстие, в невежественном испуге спросил: – Как, неужели испражнения упадут в нижнюю комнату? – Нет-нет, мой господин. Как и вода из ванной, они попадут в трубу, которая вынесет их прочь из дома. Все отходы отводятся в специальный пруд, выгребную яму, откуда их доставляют на поля как удобрение. А сейчас я велю приготовить для моего господина ужин, так что, когда он кончит мыться, его уже будет ждать еда. «Да уж, для того чтобы отвыкнуть от провинциальных, простонародных замашек и усвоить манеры знати, мне потребуется время», – размышлял я чуть позже, когда, сидя за собственным столом, уминал жаренного на решетке кролика, бобы, тортильи, зажаренную в тесте тыкву и запивал все это шоколадом. Запивал! В моих родных краях шоколад считался редким и дорогим лакомством. Его подавали по большим праздникам, раз или два в год, причем почти без приправ. Здесь же я угощался пенистым красноватым напитком, состоявшим кроме драгоценного какао также из меда, ванили и перемолотых алых семян акхфиотля. Все это смешивали между собой и сбивали в густую пену. И этот бесценный напиток можно было получать даром, в любом количестве. Словно простую воду! Я невольно задумался о том, сколько времени потребуется мне, чтобы освоиться, избавиться от шалтоканского акцента и усвоить тот классический науатлъ, на котором говорят в Тескоко, и вообще, как выразилась первая госпожа, «привыкнуть к удобствам». Со временем я понял, что ни одному знатному человеку, действительно ли благородному или оказавшемуся, как я, в этой роли временно, никогда не приходится самому себя обслуживать. Например, знатный человек никогда не снимал великолепную накидку из перьев, а лишь расстегивал поддерживавшую одеяние пряжку на плече и делал шаг вперед. Однако одеяние при этом никогда не падало на пол, ибо его всегда кто-нибудь подхватывал. Представитель знати был настолько уверен, что какой-либо слуга непременно окажется рядом, что даже никогда не оглядывался. Точно так же, желая сесть, благородный человек никогда не смотрел назад. Он совершенно не боялся упасть, ибо кто-нибудь непременно подставлял ему икпали, переносное сиденье. Так было всегда и иначе быть просто не могло. «Интересно, – гадал я, – является ли столь непоколебимая уверенность прирожденной или же она приобретается с опытом?» Был только один способ выяснить это, и я им воспользовался. При первом же удобном случае я, войдя в помещение, полное знатных особ обоего пола, и поприветствовав их подобающим образом, сел, не оглянувшись назад. Сиденье оказалось на месте, и мне стоило труда заставить себя сдержаться и не вертеть во все стороны головой, выясняя, откуда же оно взялось. Я понял, что не только икпали, но все, что я жду от нижестоящих, всегда окажется там, где нужно. Этот маленький опыт позволил мне раз и навсегда усвоить важную истину: чтобы к тебе относились с подобающим благородному человеку почтением, нужно лишь решиться самому ощутить себя благородным! На следующее утро после моего прибытия раб Коцатль вместе с завтраком принес мне целую охапку – больше, чем у меня было за всю жизнь! – новых одеяний. И каких одеяний! Набедренные повязки и накидки из дорогого хлопка, с красивой вышивкой. Сандалии из мягкой легкой кожи, причем одна пара, со шнуровкой до колен, предназначенная для церемоний, оказалась золоченой! Госпожа Толлана даже прислала мне маленькую гелиотроповую застежку для накидки, которую я с тех пор носил на плече. Когда я облачился в один из этих щегольских нарядов, Коцатль снова повел меня по дворцовой территории, указывая здания, где находились учебные помещения. Классов там было больше, чем в любой школе, и меня, конечно, в первую очередь интересовали те, где изучали искусство письма, историю, землеописание и тому подобные науки. Однако ничто не мешало мне при желании посещать также занятия по стихосложению, работе с золотом, серебром и перьями, огранке драгоценных камней и другим искусствам. – Занятия, для которых не требуется столов, скамей или инструментов, проводятся в помещении только в плохую погоду, – сообщил мой маленький проводник. – В ясные дни, как сегодня, господа наставники и их ученики предпочитают заниматься на воздухе. И впрямь, то здесь то там, на лужайках или вокруг мраморных беседок виднелись группы обучающихся. Учителями, каковые выделялись среди прочих желтыми накидками, были в основном люди пожилые, среди учеников же можно было увидеть не только мальчиков и отроков, но также и молодых мужчин. Более того, я приметил даже нескольких девушек и рабов, сидевших, правда, чуть в сторонке. – А что, учеников подбирают не по возрасту? – поинтересовался я. – Нет, мой господин, по способностям. Кому-то быстрее даются одни науки, кому-то – другие. Каждый из твоих наставников первым делом поговорит с тобой и выяснит, насколько ты сведущ и куда годишься: в начинающие, познающие, познавшие основы... ну и так далее. В какую группу ты попадешь, будет зависеть от твоих изначальных знаний по каждой науке и от того, какие ты при этом проявишь способности. – Я вижу, у вас также учатся женщины и рабы? – Любой дочери благородного человека разрешено посещать занятия по всем наукам, вплоть до самого высшего уровня, если у нее есть способности и желание. Рабам дозволяется учиться тому, что соответствует их обязанностями. – Ты сам, как я вижу, очень сведущ для такого юного тлакотли. – Спасибо, мой господин. Я стараюсь правильно говорить на науатлъ, а также изучаю хорошие манеры и основы ведения домашнего хозяйства. Когда стану постарше, у меня будет возможность обратиться с прошением о дальнейшем обучении, я мечтаю стать со временем хранителем ключей в каком-нибудь благородном доме. – Если у меня когда-нибудь заведется такой дом, обещаю тебе, Коцатль, эту должность, – заявил я с великолепной самоуверенностью. При этом, признаюсь, говоря «если», я имел в виду «когда», ибо уже не просто мечтал о величии, но считал такое будущее очевидным. Да, мои господа, тот оборванный старик, что находится сейчас перед вами, с улыбкой вспоминает рослого, прекрасно одетого, сопровождаемого слугой юношу, который, стоя посреди дивного парка, с наивной самоуверенностью воображал, будто непременно станет выдающимся человеком. Господин учитель истории Нелтитик, выглядевший таким старым, что казалось, он вполне мог лично видеть все события, о которых рассказывал, объявил классу: – Сегодня у нас на занятиях присутствует новый пильтонтли, благородный ученик. Это мешикатль по прозванию Кивун. Я был настолько польщен тем, что меня представили как «благородного ученика», что прозвище принял как должное, даже не поморщившись. – Может быть, Кивун, – продолжил учитель, – ты расскажешь нам об истории Мешико и твоего народа? – Да, господин наставник, – ответил я и, когда все взоры обратились ко мне, прокашлялся и принялся излагать то, что усвоил в Доме Обучения Обычаям: – Ведайте же, что первоначально мое племя обитало далеко к северу от здешних земель. Тот край именовался Ацтлан, страна Белоснежных Цапель, отчего живший там народ называл себя ацтлан-теками или, для краткости, ацтеками – народом Белой Цапли. Однако Ацтлан был суровой страной, и верховный бог моего народа, Уицилопочтли, поведал своим почитателям, что далеко к югу лежит куда более благоприятный для жизни край. Путь туда будет долгим и нелегким, о том же, что они добрались до цели, люди узнают, когда узрят знамение: золотого орла, сидящего на кактусе нопали. Так и вышло, что ацтеки покинули свои прекрасные дома, дворцы, пирамиды, храмы и сады и всем племенем выступили на юг. Кто-то в классе потихоньку хихикнул. – Путь этот занял долгие годы, и им пришлось пройти через земли многих других народов. Некоторые были настроены враждебно и пытались с оружием в руках заставить ацтеков повернуть назад. Иные же проявляли гостеприимство, и на их территориях странствующий народ останавливался на отдых, задерживаясь иногда ненадолго, порой же – на многие годы. Этим народам сторицей воздалось за гостеприимство, ибо они обучились благородному языку, а также высоким искусствам и наукам, ведомым только ацтекам. В классе зашушукались, и на этот раз хихиканье стало громче. – Когда ацтеки наконец пришли в эту долину, их радушно принял живший на западном побережье озера народ текпанеков, уступивший странникам для временного поселения Чапультепек, гору Кузнечиков. А тем временем жрецы ацтеков продолжали обследовать местность в поисках заветного орла, сидящего на нопали. А поскольку на диалекте текпанеков кактус нопали называется теночтли, это племя прозвало ацтеков теночтеками. Со временем те и сами приняли это имя и стали называть себя народом Кактуса. Потом, как и обещал Уицилопочтли, жрецы обнаружили вещее знамение – золотого орла, сидевшего на кактусе, причем случилось это на никем не заселенном острове. Естественно, что все ацтеки, или теночтеки, с радостью переселились с Чапультепека на этот остров. Кто-то в классе открыто засмеялся. – На острове они построили два больших города, один назвали Теночтитлан, Становище Народа Кактуса, а другой – Тлателолько, Поселение Посреди Скал. Пока мои предки строили свои города, они заметили, что каждую ночь видят со своего острова отражающуюся в водах озера луну. Поэтому они прозвали новое место обитания Мецтли-Шитли, Лунная Середина. Со временем название сократилось до Мешитли, а потом видоизменилось в Мешико, а сам наш народ стал именоваться мешиками, или мешикатль. В качестве же своего герба это племя избрало сидящего на кактусе орла, который держит в клюве нечто вроде ленты, символа войны.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!