– Человек, обладающий даром слушать и слышать, может услышать даже то, что не произносится вслух. В будущем у тебя появятся и другие имена. – А ты и правда провидец? – спросил я, невольно скопировав ту же интонацию, с какой несколько лет назад говорил мой отец. – Откуда ты узнал, что я здесь появлюсь? – Ну, положим, это было совсем не трудно, – произнес старик точно таким же тоном, словно передразнивая меня. – Я горжусь тем, что твое появление здесь не обошлось и без моего скромного участия. – Стало быть, ты знаешь гораздо больше меня. И я был бы весьма признателен, если бы ты мне кое-что объяснил. – В таком случае, знай: я тогда впервые увидел вас с отцом в Тлателолько и просто подслушал, что у тебя седьмой день рождения. Из чистого любопытства я пригляделся к тебе и по глазам понял, что зрение твое вскоре неизбежно ослабнет. Дело в том, что это заболевание имеет отчетливые признаки и легко определяется по форме глазного яблока. Так что я с полной уверенностью мог сказать, что ты не будешь прозревать дали, но видеть то, что вблизи, зато видеть это в истинном свете. – Помнится, ты еще сказал, что и рассказывать об увиденном я тоже буду правдиво. Старик пожал плечами. – Ты показался мне достаточно смышленым для такого мальчонки, из чего нетрудно было заключить, что ты вырастешь человеком неглупым. Ну а если тот, кто из-за слабого зрения вынужден рассматривать все его окружающее вблизи, еще и обладает здравым смыслом, он, как правило, склонен описывать этот мир таким, каким он является на самом деле. – Ты хитрый старый пройдоха, – сказал я с улыбкой. – Но какое это имеет отношение к тому, что меня призвали в Тескоко? – Каждого правителя, вождя или наместника окружают подхалимы и проходимцы, которые говорят ему или то, что он хочет услышать, или то, что выгодно им самим. Правдивый человек среди придворных – большая редкость. Я предположил, что ты сможешь стать таким. Надеюсь, тебе понятно, что твои способности лучше оценят при дворе более изысканном и благородном, чем двор Шалтокана. Поэтому я ронял словечко здесь, словечко там... – Ты хочешь сказать, – промолвил я недоверчиво, – что у тебя есть возможность ронять слова в уши самого Несауальпилли? Старик бросил на меня такой взгляд, что я, несмотря на значительное превосходство в росте, вдруг почувствовал себя по сравнению с ним совсем маленьким. – Тогда, во время нашей давней встречи, я, кажется, уже признавался в том, что тоже склонен говорить правду, хотя, наверное, мне было бы выгоднее выдавать себя за всеведущего посланца богов. Несауальпилли не так циничен, как ты, юный Крот. Он готов выслушать нижайшего из людей, если этот человек говорит правду. – Прости, старик, – сказал я, помолчав. – Мне следовало сказать тебе спасибо, а не высказывать сомнения. И я действительно очень благодарен... Он отмахнулся. – Не стоит благодарности, я ведь не только о тебе заботился. И заботы мои, кстати, обычно окупаются. Я просто рассчитываю, что ты хорошо послужишь юй-тлатоани, и мы оба получим заслуженную награду. А теперь ступай. – Но куда? Никто не сказал мне, куда идти и к кому обратиться. Я что, должен просто перебраться через этот холм, в надежде, что меня узнают? – Да. Дворец находится по другую сторону, и тебя там ждут. Правда, встретишься ли ты и на этот раз с самим Чтимым Глашатаем, я сказать не берусь. – И на этот раз? – удивился я. – Но мы никогда не встречались! – Вот как? Что ж, я советую тебе снискать расположение госпожи Толланы-Текиуапиль, самой любимой из семи жен Несауальпилли. Правда, имей в виду, что у него имеется еще сорок наложниц, так что во дворце обитает около шестидесяти сыновей и полусотни дочерей Чтимого Глашатая. Сомневаюсь, чтобы отец сам знал точное число, поэтому он вполне может принять тебя за внебрачного сынишку, прижитого за границей, а теперь отправленного в отцовский дом. Но не робей, молодой Крот, тебя в любом случае ожидает радушный прием. Я повернулся и совсем было собрался идти, но в последний момент спросил: – Могу ли я быть чем-то полезен тебе, достойный господин? Может быть, помочь тебе подняться на вершину холма? – Спасибо на добром слове, – отозвался он, – но я еще некоторое время побуду здесь. А вот тебе лучше подняться на холм и перевалить через него одному, ибо по ту его сторону тебя ожидает вся твоя будущая жизнь. Ничего не скажешь, звучало это красиво и торжественно, однако я заметил неувязку и с улыбкой возразил: – Сдается мне, что эта самая будущая жизнь ожидает меня повсюду, куда бы я ни направился, причем неважно, один я туда пойду или нет. Старик с шоколадной кожей тоже улыбнулся, но иронически. – Да, в твоем возрасте тебя и впрямь повсюду поджидает множество жизней. Иди любым путем, который выберешь. Если хочешь – один, а если хочешь – в компании. Спутники могут пройти рядом с тобой большую или меньшую часть пути. Но неважно, шел ты один или в толпе, в конце жизни тебе все равно предстоит узнать то, что должны узнать все. Но вот только тогда окажется уже слишком поздно что-либо менять, будет слишком поздно для всего, кроме сожаления. Поэтому учись сейчас. Как ни много в этом мире самых разнообразных путей, но никому еще не удавалось прожить больше одной жизни, и, так или иначе, какую бы жизнь человек ни выбрал, большую ее часть он проживает в одиночку. Старик помолчал, глядя мне прямо в глаза, а потом спросил: – Ну, Микстли, каким путем ты пойдешь и в какой компании? Я молча отвел взгляд, повернулся и продолжил путь вверх по склону холма. Я отправился навстречу своей будущей жизни в одиночестве. IHS S.C.C.M. Его Священному Императорскому Католическому Величеству императору дону Карлосу, нашему королю и повелителю Добродетельнейшему и прозорливейшему монарху из города Мехико, столицы Новой Испании, в день праздника Обрезания Господня, в год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот двадцать девятый, шлем мы наш нижайший поклон. С тяжелым сердцем, но смиренной рукой верный Ваш капеллан вновь, во исполнение высочайшего повеления, направляет Вашему Императорскому Величеству еще одну подборку историй, продиктованных к настоящему времени по-прежнему пребывающим у нас ацтеком, или злым духом Асмодеем, как все более склонен именовать сего нечестивца слуга Вашего Величества. Ибо мы можем понять изысканность замечания Вашего Величества касательно того, что из рассказа вышеупомянутого индейца «можно почерпнуть значительно более полезного, нежели из беспрестанных фанфаронад новоявленного маркиза, сеньора Кортеса, ныне украшающего своим пребыванием королевский двор в Кастилии». Несмотря на переполняющие наше сердце печаль и уныние, Ваш верный клирик в состоянии оценить также и иронию Вашего Величества, когда Вы пишете: «Сообщения этого индейца есть первые полученные Нами из Новой Испании послания, не содержащие ни похвальбы, ни льстивых просьб, имеющих целью пожалование титула, выделение из завоеванных земель обширных владений или выманивание денег на новые экспедиции». Однако что повергает нас в полнейшее изумление, так это заявление, будто бы Ваше Величество и Ваши придворные «увлечены чтением этих страниц вслух и пребывают от него в полном восторге». Несмотря на то что мы во всем верны и покорны присяге, данной нашему высокочтимому монарху, другие священные обеты, принесенные Вашим епископом как лицом духовным, предписывают нам верноподданнейше предостеречь государя нашего ex officio et de fides[17] от дальнейшего чтения и распространения среди христиан сих богомерзостных писаний. От недремлющего ока Вашего Величества, конечно же, не могло ускользнуть, что в предыдущих частях оной хроники походя, без малейших признаков раскаяния и угрызений совести живописались такие грехи, как убийство, самоубийство, людоедство, кровосмешение, блуд, пытки и пренебрежение заповедью «Чти отца своего и мать свою». Если справедливо утверждение, что грех человеческий есть рана на душе грешника, то душа этого индейца кровоточит каждой своею порою. Однако на тот случай, если некие не столь откровенные, но не менее еретические его инсинуации каким-то образом укрылись от внимания Вашего Величества, позвольте нам указать на то, что сей дерзкий ацтек осмелился высказать оскорбительную мысль о происхождении рода человеческого от некой «Высшей Божественной Четы», индейский миф о которой есть языческая пародия на учение о наших Прародителях Адаме и Еве. Мало того, он также дерзает намекать, будто бы мы, христиане, и сами являемся идолопоклонниками, ибо поклоняемся целому пантеону богов, вполне сопоставимому, по его разумению, с тем кишащим мерзостью скопищем демонов, коим молился его народ. Не меньшее богохульство представляет собой и намек сего язычника на то, что Святые Таинства, такие как Крещение и Отпущение Грехов через Исповедь, равно как и обычай благословлять трапезу, были известны и распространены в здешних краях ранее, еще до того, как их жители получили знания о Господе Нашем и о дарованных Им католикам Святых Таинствах. Но пожалуй, самым гнусным из всех его кощунственных измышлений является утверждение, с которым Вашему Величеству еще предстоит ознакомиться, а именно: будто бы один из их нечестивых языческих правителей был рожден Непорочной Девой! В своем последнем письме Ваше Величество дает также дополнительные указания, в связи с чем мы, хотя по мере возможностей и стараемся присутствовать при расспросах и задавать сему ацтеку наводящие вопросы, дабы полнее удовлетворить любознательность нашего монарха, должны почтительно напомнить Вашему Величеству, что у епископа Мексики есть и другие важные, а порой и неотложные обязанности, которые не позволяют нам лично подтвердить или опровергнуть каждое из сообщений вышеупомянутого язычника. Мы также осмеливаемся высказать надежду на то, что одно из ваших высочайших указаний, об уточнении полученных от сего ацтека непристойных утверждений, является не более чем добродушной шуткой нашего милостивого монарха. Однако, поелику долг так или иначе предписывает нам ответить, сообщаем, что сами не располагаем достоверными сведениями о чудодейственных свойствах, каковые ацтек приписывает корнеплоду под названием «барбаско». Нам неведомо, может ли он и вправду цениться в Испании на вес золота и быть нарасхват у придворных дам, однако мы пребываем в уверенности, что сама мысль о сотворении Господом Нашим некоего овоща, способного облегчать блуд и прелюбодеяния, невозможна и потому оскорбительна. Прошу прощения за кляксу, Ваше Величество: рука наша дрожит от волнения. Но satis superque[18]... По повелению Вашего Величества благочестивые братья, равно как и молодой толмач, будут продолжать заполнять сии страницы, до тех пор, пока – надеемся, это случится по прошествии не столь долгого времени – Ваше Величество не прикажет освободить их от этой прискорбной обязанности. Либо же до тех пор, пока они сами не почувствуют, что не в силах более ее выполнять. Мы полагаем, что не нарушим тайны исповеди, если попутно заметим, что за эти последние месяцы собственные покаянные признания братьев преисполнились столь странных и пугающих фантазий, что отпущение им грехов становится возможным лишь по наложении епитимьи. Да останется Спаситель и Владыка наш. Иисус Христос вечным утешителем и защитником Вашего Величества от всех козней Врага Рода Человеческого, о чем в неустанных молениях пребывает Вашего Священного Императорского Католического Величества смиренный капеллан Хуан де Сумаррага (подписано собственноручно). QUARTA PARS[19] Другая сторона холма оказалась еще прекраснее той, что выходила на озеро Тескоко. Склон был пологим, ухоженные сады и пестрящие цветами лужайки с купами деревьев сбегали вниз, мягкими волнами, а на поросших сочной травой прогалинах паслись ручные олени. То здесь, то там, в стороне от тенистых рощиц, виднелись деревья и кусты, искусно подстриженные в форме животных и птиц. А у подножия холма красовалось множество строений, больших и малых, но обладавших одинаково гармоничными пропорциями и расположенных на удобном расстоянии друг от друга. Мне даже показалось, что я различил на дорожках между зданиями прогуливавшихся людей в богатых одеждах, хотя, конечно, сверху были видны только яркие переливающиеся точки. Шалтоканский дворец господина Красной Цапли был удобным и достаточно внушительным зданием, но резиденция юй-тлатоани Несауальпилли представляла собой целый город, загадочный, но содержащий в себе все необходимое. Вершина холма, где я стоял, поросла «старейшими из старых» кипарисовыми деревьями, иные из которых имели стволы настолько толстые, что, пожалуй, их не могли бы обхватить и двенадцать человек, и настолько высокие, что серо-зеленая перистая листва деревьев сливалась с лазурным небосводом. Оглядевшись по сторонам, я приметил искусно замаскированные кустами толстые глиняные трубы, по которым подавалась вода для орошения садов и снабжения раскинувшегося внизу города. Насколько мне удалось разглядеть, трубы эти тянулись издалека, с вершины еще более высокой горы, где, надо думать, и находился чистый источник. Я был настолько очарован, что не раз и не два останавливался, чтобы полюбоваться разнообразными садами и парками, через которые пролегал мой путь, так что добраться до подножия холма мне удалось лишь ближе к закату. Там по дорожкам, усыпанным белым гравием, прогуливались богато одетые знатные мужчины и женщины, благородные воины в головных уборах из перьев и благообразные старцы. Каждый из них приветствовал меня кивком или любезным словом как своего, но мне было неловко беспокоить этих важных особ расспросами насчет того, куда именно в этом удивительном месте мне надлежит явиться. Потом я приметил юношу примерно моих лет, который, по-видимому, не был занят каким-либо неотложным делом. Стоя рядом с молодым оленем, который только что начал отращивать рога, он праздно почесывал бугорки между его ушами. Уж не знаю, чешутся ли только что проклюнувшиеся рожки, но оленю, похоже, подобное внимание доставляло удовольствие. – Микспанцинко, брат, – приветствовал меня молодой человек, и я предположил, что это один из многочисленных отпрысков Несауальпилли, принявший меня за очередного внебрачного сына правителя. Но потом он заметил мою вместительную корзину и сказал: – Ты, наверное, новичок по имени Микстли? Я подтвердил это, поприветствовав его в свою очередь. – Меня зовут Уишкоцин, – представился мой новый знакомый. (Имя это означает Ива.) – Знаешь, у нас тут уже не меньше трех Микстли, так что для тебя, видимо, надо будет придумать другое прозвание. Не ощущая особой нужды в еще одном имени, я сменил тему: – Слушай, я в жизни не видел, чтобы олени разгуливали свободно, без всяких вольеров, и не боялись людей. – Они попадают к нам еще детенышами: обычно охотники подбирают их, если самка убита, и доставляют сюда. Ну а здесь для них всегда находят кормилицу, которая выкармливает их своим молоком. Оленята растут среди людей и, видимо, себя тоже считают людьми. А ты, Микстли, наверное, только что приплыл? Проголодался? Устал? На все три вопроса я ответил утвердительно: