Вкуснее. Все досталось им. Борис встретился им совсем больным и уставшим. Они сразу поняли, что он не отсюда. Он очень много пил. Не то чтобы в городе больше не было тех, кто пил столько же, но они считались совсем опустившимися. Отбросами. Теми, кого не стоит и пытаться чинить. Борис таким не был. Он рассказал им о себе все, но все им вовсе не было интересно. Им стало интересно про кота. Обычный кот, каких много, полосатый, с тонким длинным хвостом и желтыми глазами. Он жил у Бориса, ловил мышей — они и не знали, что мыши до сих пор иногда живут в домах. Мурлыкал жене Бориса и иногда драл обои. А потом Борис отрубил коту голову. Зачем, поинтересовались они. Борис не знал. Просто почему-то ему захотелось это сделать. А еще у него был топор. Живи он в большом городе, вот здесь, в Перми, где он оказался на старости лет, его бы уже тогда заметили. Но в маленьком городе это дело житейское, знали ли это они? Нет, не знали. Оказывается, если у тебя есть топор и есть кот, то ничего страшного, если ты рубишь ему голову. Главное, объяснял Борис, не рубить голову чужому коту и делать это так, чтобы не видели дети. Дети — это святое, соглашались они. Дети не видели, поэтому Борис жил дальше, как жил. Он признался, что удовольствия никакого не получил. Кот маленький, его тщедушное тельце почти не дергалось, голова не покатилась, а крови — крови от курицы и то натекало больше. Они верили Борису, ведь курицам головы он тоже иногда рубил. А потом он избил жену до полусмерти. Это уже было не очень хорошо, но! И тут Борис поднимал вверх указательный палец. Жена была его — это раз. Не до смерти — это два. И дети не видели? — спросили они. И дети не видели — это три. Жену Бориса они видели мельком. Усталая, плохо покрашенная блондинка, с выщипанными в ниточку бровями и потертой сумочкой, она тоже была сломанная. Они видели таких. Починить ее можно лишь одним способом — добить до смерти. Но им это было неинтересно — подобной благотворительностью они не занимались. А потом случился сосед. Сосед был совсем плох. Во-первых, он не бил свою жену и утверждал, будто крики его, Бориса, жены, ему мешают. Во-вторых, он взял у Бориса в долг и не отдал. Или Борис взял у него в долг и не отдал? Борис не помнил. Помнил, что сосед вызывал дикое раздражение, раздражал куда сильнее, чем когда-то кот. «А еще, — доверительно наклонялся Борис к ним, — он был куда больше и кота, и жены. Его можно было долго бить топором». Семнадцать. Борису очень нравилось число. И они соглашались: число что надо! Но Борису не повезло, он где-то не рассчитал. Топор был острым, Борис не слишком пьяным. Только сосед был совершенно трезвым и увернулся, а потом побежал. Коту было некуда бежать, а жена никогда не пыталась убегать, покорно закрываясь руками, чтобы было понятнее, куда надо бить. Поэтому Борис сначала растерялся. А потом не догнал. И дверь у соседа была железная, такую не пробьешь даже острым топором, Борис точно знал, он пробовал. И они качали головой, подтверждая, что дело не в топоре. Как можно было так подло сбежать? Бориса тогда повязали и забрали у него топор. А самого вскоре отправили в больницу на принудительное лечение, хотя Борис никак не мог взять в толк, что же не так. «Может, дело в том, что нас видели дети?» — гадал он, и раз за разом им приходилось подтверждать: да, все дело в этом, и сам Борис вовсе не виноват. Борис постоянно говорил, какой он старый и как не сумеет закончить начатое, если даже выйдет из больницы. Он был не старый, ему было около пятидесяти, но водка, а потом такое внезапное и резкое ее отсутствие совсем подкосили его здоровье. Им пришлось пообещать, что они закончат начатое за Бориса. «Топором? — с надеждой спрашивал Борис, и глаза его горели, как у пятилетнего при встрече с Дедом Морозом. — Семнадцать раз?» «Топором, — обещали они, стараясь не кривиться. — Семнадцать раз». Но пообещать было проще, чем выполнить. Проклятый сосед вслед за Борисом перебрался в Пермь, только не в психиатрическую больницу в центре города, а в съемную квартирку недалеко от «Гознака». Кажется, он развелся со своей не битой женой, но Борис не слишком радовался своей победе. Его жена от него тоже ушла, но способом куда более обычным — опущение почек вместе с водкой, которую ей теперь приходилось пить одной, довели ее наконец до финала. Только вряд ли она была счастлива, ведь умереть ей хотелось от любви. «Семнадцать раз, — твердил Борис, не слушая про однокомнатную квартирку, работу в трамвайном депо и пиво по пятницам. — Не забудь!» Они не собирались забывать, и пусть до этого им было сложно придумать, как поехать с топором в какую-то дикую местность и зарубить там человека, то теперь приходилось разбираться, как сделать это у «Гознака». Довольно людное место, если Борис понимает. Борис не понимал, он хотел знать, что у них все получится. А потом он умер. Они не поняли от чего. То ли от цирроза, то ли от паленой водки, но откуда он мог взять ее в больнице? Впрочем, благодаря Борису пациентов месяца на три перестали выпускать во двор. Так что вспоминали его даже те, кто никогда не видел. Борису бы понравилось. А они пытались понять, каково было жить Борисом. Без водки понять было сложно, но они справились. Даже завели кота, а потом отрубили ему голову. Просто чтобы убедиться — никакого удовольствия. У них не было жены и избивать было некого, но в остальном шкура уже умершего Бориса пришлась настолько впору, что они не всегда понимали, где они, а где Борис. И вот именно тогда они взяли топор и пошли туда, где по пятницам после пива пролегал путь соседа Бориса домой. Все получилось. Просто не могло не получиться. Был топор, было темно. Сосед был нетрезв, а они были Борисом. Они немного схитрили и первым ударом пробили грудную клетку. Иногда для этого достаточно ловкости, а не силы. И топор должен быть острым, да. Остальные шестнадцать ударов были для Бориса. И они поняли, что Борис уходит. Истаивает, покидает их сны и явь, становится почти целым. Починенным. Так хорошо им не было никогда в жизни. Это было лучше кофе со сливками, лучше оргазма и теплой ванны с пеной. Стоя над бездыханным телом и считая удары, в скользких от крови перчатках, они были практически счастливы. А потом Борис исчез окончательно, а они оставили тело. И снова стало пусто. И тогда они начали искать следующего, того, кого нужно починить. И другие были. А сейчас… Они собирались отдохнуть, ведь правда собирались. Но Александр был таким славным и таким несчастным. И они чувствовали, как становятся им. Его было рано отпускать, он ничем не болел. Но Николай ведь тоже ничем не болел, а написали ему в истории столько всего. Может, и с Александром что-то случится? Ломать так ломать, чинить так чинить, чего ждать, когда станет поздно? Сейчас можно успокоить и освободить такого славного Александра. К тому же полиция. Они хищно раздули ноздри и улыбнулись. Полиция им не нравилась так же, как и Александру. А может, даже больше. Они облегченно вздохнули, чувствуя, как натекает новая маска. Александр, чуть сгорбившись и волоча ноги, двигался в сторону своего последнего прибежища, а совсем недалеко от него — он и не подозревал об этом, такой славный, такой сломанный, — подволакивали свои ноги и горбили свою спину они. «Менты, — на пробу прошептали они и слизнули с губы улыбку. — Мен-ты-ы-ы». Глава 28 Слышимость в квартире Анны была отличная. Теперь Игорь решил, что зря плохо думал про Киру Михайловну, будто она дежурила у двери, выжидая, когда выпрыгнуть и настигнуть какого-нибудь несчастного со своими улыбочками и вопросами. Из кухни Игорь слышал, как зашумел лифт и клацнул дверьми, остановившись на девятом. Игорь поборол любопытство, хотя ему страшно хотелось узнать, кого Даша могла позвать «тряхнуть старыми костями». Да, он услышал только отрывок разговора и сейчас терялся в догадках. Единственное, он понял, что человек это немолодой, и логика Даши была ему понятна. Раз Кира Михайловна обхаживала пожилого соседа, то проникнется доверием и к другому импозантному мужчине подходящего возраста и выдаст ему информации больше, чем мрачному буке из угрозыска. Игорь нашел рисунки. Сложенные один к одному в тонкой папке, они таили в себе больше вопросов, чем давали ответов. Зачем Анна так аккуратно их сложила? Не выбросила, не порвала. Она же избавилась от всех балерин, зачем же хранить эти отвратительные рисунки? Нет, для следствия это хорошо, это важные улики, их можно сравнить с теми рисунками, что хранились в отделе, и теми, что они заполучат в больнице. Но почему она их сохранила? Сколько бы Игорь ни искал еще какие-то улики, записку, какой-то намек, больше ничего не нашел. Ноутбук и телефон забрали эксперты, и Игорь надеялся, что хоть они помогут разгадать этот ребус. Все-таки это было его первое серьезное дело, никак нельзя напортачить. Хлопнула дверь, Игорь обернулся, думая, что это вернулась Даша. — Эмиль Владиславович? Здравствуйте еще раз. — Игорь растерялся и даже встал навытяжку, как привык в армии при появлении офицеров. — Вольно, — одними губами усмехнулся Эмиль. — Дашу-то где потерял? Пришлось объяснять про мусорку. На удивление, Эмиль не выглядел возмущенным. Наоборот, одобрительно покивал. — Вызвать меня к этой… — он мотнул головой в сторону двери, — ты придумал или она? — Она… вас позвала? — Глаза Игоря непроизвольно расширились, едва он вспомнил обрывок разговора, который услышал. — Ясно, — кивнул Эмиль и почесал подбородок. — Мда… ситуация. У девочки интуиция хорошая, не хуже, чем твоя, похоже. Жалко будет, если все-таки передумает. Но что я Давиду скажу? Ладно, мои проблемы. Игорь ничего не понял, но переспрашивать не решился. Тем временем начальник сел на табуретку и кивнул Игорю на вторую. Тот послушно сел, против воли вспоминая, как вкусно пахло кофе, когда он сидел здесь в прошлый раз. И живая Анна варила кофе, говорила и плакала, и… Больше не будет. Никогда. И в этом виноват он. — Себя не вини, — словно подслушал его самоедство Эмиль. — Спасти Васятко могло только чудо. Чуда не произошло, и в этом ни ты, ни Даша не виноваты. Зато найти этого… улучшатора будет проще, потому что вы с Дашей хорошо поработали. — Улучшатора? — повторил Игорь странное слово. — Ну предполагалось, что если он повторяет за Николаем, то дальше не зайдет, остановится, — пояснил Эмиль. — Однако оказалось, что в больнице у Николая действительно появились новые навязчивые идеи, вылившиеся в рисунки. — Вырезать матку из живой Анны. — Игорь прикрыл глаза. Ему еще ничего не сказали, но он понял, к чему ведет Эмиль. — Уточнили в психбольнице? — Ну да. — Эмиль сел свободнее, словно тоже понял, что Игорь услышал скрытое и скандалить не будет. А он ведь не будет, не тот человек, чтобы скандалить. Да, ему дали понять, что дело отберут. Он не дурак, сообразил. — На прямой вопрос получили прямой ответ от его лечащего врача. Некая Дудырь, вы встречались мельком. Игорь кивнул. Он ждал. — В этом ты тоже не виноват, они отвечали на поставленные сейчас вопросы, а постфактум всегда легче, — жестко продолжил Эмиль. — Патологоанатомы ошибаются в разы реже лечащих врачей. Не принимай это как наказание или что-то вроде того. Молчать и ждать было больше нельзя, как-то унизительно даже, и Игорь не выдержал: — Вы забираете дело. — Забираю. — Эмиль поморщился. — Так что заверишь сейчас оставшиеся протоколы осмотров и езжай. Повторный осмотр уже не на тебе. На тебе подробные отчеты на все это дело с самого начала. Ничего не упусти. Я забираю его не только у тебя, Игорь Валерьевич. Он оглянулся, словно боялся, что кто-то войдет. Но лифт молчал, и ждать можно было разве что кого-то с лестницы или Киру Михайловну. Впрочем, Игорь уже понял, кому Эмиль не хотел бы открывать эту информацию, а значит, лестницы можно было не опасаться. — Тут действует настоящий и очень опасный психопат, Игорь Валерьевич, — понизив все-таки голос, произнес Эмиль. — А мы не договаривались Дашу к такому делу приставлять. Передать ее другому тоже не могу, а вот снять вас обоих с дела — запросто. Ну и ей будет дополнительный щелчок по носу, что можно всегда лишиться интересного в самый неподходящий момент. К тому же эмоции, я же по телефону слышу, что она едва не плачет. К тому же, прости, но ты официально тоже стажер. — И этот психопат должен попасть под суд, а такие дела поручают более опытным следователям, — медленно произнес Игорь. — Чтобы грамотно было составлено обвинение, собраны все улики. А дела без подозреваемых, нераскрытые висяки отдают новичкам, так? Эмиль кивнул и довольно крякнул. Но Игорь еще не закончил. — А если мы с Дашей найдем подозреваемого или подозреваемых по тем делам, их тоже у нас заберут? — спросил он. — Заберут, — жестко ответил Эмиль. — Обязательно заберут. Премию выпишут и заберут. Потому что, если вы найдете хоть одну зацепку, которая приведет к реальному лицу, я туда поставлю кого-то даже не из вашей группы, а посерьезнее. А Дашу вообще отправлю подальше. Потому что повезти вам может, не спорю, но опыта не хватит. Ты ведь не задумался даже, почему Николай так долго находился на лечении, хотя шел по сто тридцать седьмой статье? — Дело усугублялось его попытками суицида и сто тридцать девятой? — наугад спросил Игорь. И снова Эмиль крякнул, но уже удивленно. — Опыт набирать будешь на висяках, потом перейдешь на живые дела. Так это работает. Эмиль замолчал, выжидающе глядя на Игоря. А тому было до того муторно, что все нормальные вопросы вроде того, кому перейдет дело и чем будут заниматься они с Дашей, ушли на второй план. — «Тряхнуть старыми костями»? — спросил он. Эмиль смутился. — Ладно, — махнул он рукой. — Не хотел говорить, но все рано ведь всплывет, вы все у меня глазастые и ушастые. Крестница она моя, Дашка. Она и сама бы не сказала, знаю я ее. Но вызвала она меня не зря. Тебе или Веронике эта дамочка что-нибудь не то наболтала бы, видно по ней. «Вероника, — услышал важное Игорь. — Ей дело передадут. Ну хоть не обратно Диане, и то хлеб». Почему-то казалось, что Диане больше нравится копаться в архивах, а не работать с живыми убийцами и их неживыми жертвами. — Расскажете? — без особой надежды поинтересовался Игорь.