— Ну, Эштон, ну что ты как маленький, вот ей Богу! Я ж переживаю! Переживательная я очень, понимаешь? — уверенно встаю с его постели и спокойно разваливаюсь в кресле. — Спать не могла, всё переживала! Дай, думаю, проверю, как там Эштон, может он водички попить захотел, а принести некому! Захожу, а тут бледное бездыханное тело, вот я и испугалась, что ты того… Ну, сам понимаешь! Решила дыхание твоё проверить. Но ты не думай, до реанимационных мероприятий дело бы не дошло, нас хоть и обучали в школе, я ни черта не помню, кроме приколов своих одноклассников. Им, знаешь ли, только дай искусственное дыхание поделать! Эштон поднимается и садится на постели, простынь с пледом сползают ниже, открывая моему взору его совсем уже не юношеский живот: — Ты смешная! — заявляет. А я млею, разглядывая его оголенный торс. Не то слово млею, кажется, мои леди-органы задумали что-то нехорошее… Не то, чтоб я не видела мужчин в плавках, этого добра хватает и в бассейне, и на пляже, да что далеко ходить, летом что Алекс, что Лёша — оба без маек по дому рассекают, хорошо ещё если в шортах, а то Лёшка может и за стол в плавках усесться. Но при виде полуоголённого, бледного, больного Эштона у меня впервые в жизни появляется странное ощущение в животе… Кажется, именно это и называют бабочками! — А у тебя девчачьи ресницы! — сама не поняла, почему и зачем сообщила ему об этом, видно от созерцания его голой груди совсем мозги мои отшибло! Эштон улыбается ещё шире: — Я знаю. Ты не первая, кто говорит мне это. Бабочки разом сдохли. — О, Эштон, ты проснулся уже?! Очень хорошо, вставай-ка белье твоё поменяем, ой, и впрямь всё мокрое… Мама как всегда вовремя. Заспанная, в пижамном одеянии, слегка растрепанная и пахнущая кремом для лица. С детства обожаю этот запах — запах мамы. Эштон, похоже, тоже от него тащится, судя по выражению его лица. Встаёт, замотавшись в простынь, и с ангельской улыбочкой строит из себя пай-мальчика: — Не нужно, Лера, я сам все поменяю, спасибо! — Ещё не хватало, чтобы ты больной и с температурой бельё менял! — Уже всё в порядке, больше нет температуры! Мама тут же кладёт на его лоб свою ладонь: — И впрямь нету! Перегорел ты, видно, за ночь. Но горел хорошо, перепугал меня насмерть! А Эштон блаженно прикрывает глаза… и мне это не нравится! Эй! Это моя мама! Глава 7. Клик — клик ZAYN — Dusk Till Dawn ft. Sia Утром мама как ошпаренная носится по кухне — опять опаздывает. — Мам, у тебя же по вторникам вроде нет занятий! — тяну сонно. — Пора экзаменов началась, дочь! Не долго тебе расслабляться осталось — скоро узнаешь, что это такое! Правда, Эштон? Эштон в отцовской футболке и его же батнике с надписью GAP посередине мирно восседает на мамином любимом месте — кофейном диванчике у самой стеклянной стены. Кофейном не потому, что дизайнер задумал его цветом кофе с молоком, а потому, что мама любит в этом месте пить кофе и проверять свои контрольные. На самом деле, там два кофейных дивана, стоящих друг напротив друга, а между ними уютный деревянный стол. Это особенное место — место для двоих. Для мамы и Алекса. Если вдруг проснуться пораньше, то можно застать их ежедневную идиллию, ставшую традицией: каждое утро они проводят вместе и наедине 30 минут. Пьют кофе, обсуждают планы на день, иногда как дети держатся за руки, но чаще просто целуются. Мы долго ждали момента, когда же им надоест, но так и не дождались. Похоже, они собираются целоваться до самой смерти! Фокус в том, что кофейные диваны как-то сами собой, по умолчанию, стали неприкасаемыми для всех остальных домочадцев. Абсолютно все почувствовали энергию этого места, места только для двоих. И вот Эштон… Сидит себе, как ни в чём не бывало, на мамином месте. Сажусь напротив него на диванчик Алекса. — Доброе утро! — Привет. — Как самочувствие? — Уже лучше, спасибо. Тут замечаю в глазах больного тень подозрительной иронии. Эштон любуется нашим видом на залив, жуёт свой блинчик с вишней — мамино фирменное блюдо, и едва заметно улыбается. — У вас красивый дом и в очень живописном месте. Наверное, лучший из всех, что я видел, — внезапно сообщает. Мама тут же отвлекается, останавливается на несколько мгновений, на лице её озабоченность сменяется мечтательной улыбкой: — Дом… да, дом у нас замечательный. Твой отец построил его, когда был совсем юным. Двадцать пять ему было. Он хотел, чтобы здесь поселилась его семья, росли его дети… так и вышло, в итоге! — Вообще-то, ему было двадцать шесть, и этот дом он построил лично для мамы, хотел сделать ей подарок, но она не пожелала даже взглянуть на него. Эштон напрягается, лицо его выражает крайнее удивление и странный испуг. — Ой, ну всё! Я в Университет опаздываю, — мама срывается в сторону гаража, а я чувствую себя виноватой! — Мамуль, прости! Ну, прости, пожалуйста! У тебя были очень веские причины, я знаю! — кричу ей вслед. Догоняю её уже практически у двери в гараж, и с ужасом замечаю, что она плачет. — Мам, ну что ты, прости меня, дурочку! — обнимаю её и начинаю слезоточить сама. — Всё в порядке, Сонь, ты тут не причём. Мои ошибки, мои боли. — Алекс сказал, что если бы не твои ошибки — не было бы меня. Так что с моей колокольни ты всё делала правильно! — Конечно, правильно, дочь. Слушай, а ты почему в школу не собираешься? — Мамуль, можно я останусь сегодня? В школе сейчас перед праздниками одна фигня, я от скуки с ума там схожу. Может, лучше мне дома побыть? За Эштоном присмотреть? Вдруг он разболеется снова! А я ему таблетку от температуры дам! Мама улыбается, часто моргая ресницами, чтобы от её слёз тушь не потекла. — Ясно всё с тобой. Ладно, оставайся, только будь умницей! Я Лёшку в девятнадцать родила, ты даже не представляешь себе, насколько рано это было! Чуть не померла от напряжения! Помни об этом! — Ну, мам, ну ты что?! Ты что такое говоришь! Я что, совсем, по-твоему, того! Без мозгов? — А мозги тут ни при чём — не они в этом деле всё решают, и я тому прямой пример. При всём уме разума не хватило! — Не переживай, папа провёл полный ликбез, включая методы и методики предохранения! Но ты работай спокойно, мне они не понадобятся, по крайней мере, сегодня точно! Мама улыбается, нежно целует в щёку: — Ты умница у меня! Эштон задумчив и неподвижен всё в той же позе у окна на мамином кофейном диванчике. — Ты знаешь, как называется место, на котором ты сидишь? — Как? — спрашивает, не поворачивая головы. — Кофейные диваны Леры и Алекса. Они тут пьют кофе и воркуются. — Что делают? — Воркуются. Ну знаешь, как голуби, клювиками. Это их место, мы сюда никогда не садимся. — Понял. — Кофе будешь? — Да, пожалуйста. — Тебе с сахаром и молоком? — Если можно, без, пожалуйста. — Ты всегда такой вежливый? Эштон ухмыляется, и эта ухмылка постепенно перерастает в широченную улыбку, и… я таю. Этот парень просто Бог красоты какой-то, когда улыбается! Сердце в моей груди скачет так шустро, что я роняю кофейник на пол, он разбивается вдребезги, раскидав стекло по всей кухне. Не успеваю опомниться, как Эштон уже возле меня, быстро хватает за руку, оттаскивает в сторону и начинает собирать стекло. — Ты чего?! — удивлённо восклицаю. — Ты же больной! Я сама сейчас уберу!