Позвонила Нелли Чаплыжкина и после деликатного вопроса про здоровье и прибавку к пенсии задала странный на первый взгляд вопрос: — Роза Никодимовна?.. — Что? — поинтересовалась растроганная Гешина мама. — А вы Гешу давно видели? — быстро спросила Чаплыжкина. — Трубочку передать? — после долгого молчания предложила мама Геши. — Ой, вы шутите! — после вздоха начала смеяться Нелли. — А мне… то есть нам… ну, нам всем — странные сны снятся!.. — Что, Геша с вами из могилы говорит? — предупредительно спросила мама Геши. — А откуда вы знаете? — поинтересовалась Нелли Чаплыжкина не своим голосом. — Да это наследственное… — То есть как? — И дед Гешин, и муж мой, и бабка по их линии после похорон ещё долго нам житья не давали: всё по телефону звякали, обратно просились, — подумав, медленно изрекла Роза Никодимовна. — И что?! — голосом, полным ужаса, потребовала продолжения Нелли Чаплыжкина. — Ну, поставьте свечку в церкви, помолитесь за здоровье его, и больше он вам не позвонит, цыплёночек мой, — уже не притворно всхлипнула Роза Никодимовна. — Увидите! — Как же… за здоровье-то? — не своим голосом переспросила Нелли Чаплыжкина. — В том и секрет, — твёрдо пообещала Роза Никодимовна. — В каждой из пяти городских церквей поставьте по свече за Гешкино здоровье — и всё! Перестанет вас пугать по ночам. — Прямо странно… не верится… ой, ну ладно, — попрощалась Нелли, а мать и сын облегчённо вздохнули. — Я весь в тебя, ма! — посмотрел на маму Суэтин. — А в кого же ещё? — развела худыми ручками Роза Никодимовна, девяносто восьми лет от роду. А по городу, через какой-нибудь час, подымая пыль, ехала кавалькада из десяти, переливающихся всеми цветами радуги «мазератти», это друзья Геннадия Бертрановича объезжали все церкви по порядку: Страстей Господних, Спаса-на-Крови, Святой Капельки, Богородицы и часовню Святого Матфея великомученика. — Накопили грехов, — переговаривались, глядя на сияющую кавалькаду ярких авто, горожане без затей. — Теперь замаливают! — Пусть замаливают… — Хорошо, хоть замаливают… — Долго молить придётся… Людям не угодишь, причём — никогда. ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ Рассказывать про чудо — тратить время зря. Чудо надо пережить самому: у меня такое было один лишь раз, сейчас я очень жду второе и, думаю, дождусь, но эта история снова не про меня. Так вот. Когда Геннадий Бертранович проснулся, то ощутил — он жгуче хочет жить! Ему приснился райский по красоте ландшафт — маленький пруд с зелёным берегом, кучевые облака над душистою землёю и он сам — трёхлетний мальчик в ушитых штанах. — А не уйти ли мне в монахи, мам? — спросил он Розу Никодимовну, которая поставила перед ним чай и тарелку с пышками и уселась наблюдать, как сынок кушает. — Нет, ни к чему это, — тоном трезвого, который объясняет дорогу сильно пьяному, сказала Роза Никодимовна и тревожно оглядела своего мальчика. — Схимник, Ершовская пустынь, — уминая пышки, мечтал Геннадий Бертранович. — Мам? Уйду в монахи, скит в лесу — феноменальное спокойствие и редкий уют. Я никуда не хочу, я устал. На Розу Никодимовну смотрел её единственный любимый сын Геночка — с удручённым лицом очень пожилого мужчины. Роза Никодимовна молча отвернулась. — Ма, завтра мне сорок дней, в пятницу приедет Папа из Ватикана, может, мне не уезжать до тех пор? Роза Никодимовна хранила молчание… «Одна половина моей жизни — темно, а другая половина — что будет?» — подумал Геша. И назавтра, одевшись, пошёл на Митрофановское кладбище посмотреть, кто к нему придет помянуть. Не пришёл никто. И никто не подумал разрывать на предмет эксгумации настоящую могилу бывшего ершовского авторитета — картина нашлась, всё было хорошо. Над кладбищем парили рыжие вечерницы, ушаны и трубконосы с очень большими задними лапами. — Уезжай, — попросила загрустившего сына мама, когда он вернулся домой вечером и она увидела, что Геша снова впал в повышенную нервозность и возбудимость. — Тебе опасно здесь оставаться, чадушко моё, или зачем ты всё это затеял? — Не знаю, — поражено пожал плечами Геннадий Бертранович. — Минута слабости. Как мне вернуться, назад, мама? — У тебя светлая голова, придумаешь сам, — сказала мама. — Просто отрицай всё. — Я отрицаю всё, — повторил Геша и сел за телефон… НОЧЬ ДЛИННЫХ ЛОПАТ А в это время один из лучших ресторанов Ершова «Устя» на весь вечер был закрыт на приватную встречу. В нём собрались все Гешины друзья помянуть Геннадия Бертрановича Суэтина — человека и парохода, который решал их проблемы и оставил такую память о себе, что лучше о ней всуе не поминать. В большом зале ресторана сиял обычный приглушённый свет и шёл очень тихий разговор. — Ты обратил на это внимание?.. — А ты?.. — Что это всё-таки было-то?.. Все друзья покойного наконец окончательно всё выяснили и сознались, что в течение двух недель им дважды (?!) звонил покойник, и они все по очереди ездили его откапывать, чтобы спасти. — Был кошмар-ужас что! — вспоминали Чаплыжкины. — В могиле от Геши остались тренировочные штаны и вот этот ботинок… Нелли Чаплыжкина достала из сумки огромный ботинок от «Карло Пазолини» в полиэтилене и положила его на стол. Все отшатнулись, кроме судьи. — Нет, родимые мои, — перебил их местный судия, — от Геши в могиле остались два лифчика и костяная нога! И положил выкопанные им доказательства рядом с ботинком. Остальные молча разложили всё то, что принесли с собой… Над столом повисла невыносимая тишина. — А не поехать ли нам туда снова: выкопаем его последний раз, вдруг он там до сих пор лежит и ворочается? — сказал самый трезвый из них. — Поехали!!! — Лопаты е?.. — Е!.. И кавалькада разноцветных «мазератти» ершовской элиты покатила к Митрофановскому кладбищу. И в эти самые минуты Геша снова стал всем по очереди звонить, тихо предупреждая, что всё, что было, неправда, и на самом деле он живой-здоровый, и хочет вернуться… — Я приду, и всё встанет на круги своя, — тихо проговаривал в трубку он и звонил, звонил… — Он снова объявился! — кричали друг на друга десять Гешиных друзей. — Молитвы за здравие не помогли! — Наоборот — он ожил! — Его там не было — мы перерыли всё! — Мы же все откапывали его и ничего не нашли… — Значит, он точно жив! — буркнул презентабельный мужчина, чей-то муж. — Но мы же погребли его!.. — У него такая тоненькая лобная кость на фотографиях с похорон!.. — вспомнила Нелли Чаплыжкина. — Он жив, жив!