— Давно ли молодой бледнолицый охотник на этом озере? — спросил Чингачгук. — Только со вчерашнего полудня, Великий Змей. За это время слишком много утекло воды. Я видел и даже сделал кое-что. Черные глаза индейца при этом уклончивом ответе засверкали, как у барса или волка, попавшего в западню. Бумпо понял язык этого искрометного взора. — Твои подозрения справедливы, Великий Змей. Я столкнулся с неприятелем лицом к лицу и даже могу сказать, что сражался с ним. — Где ж его скальп, бледнолицый воин? Покажи его скальп. — Великий Змей, в присутствии всего племени делаваров, в присутствии старца Таменунда и отца твоего, великого Ункаса, я скажу и всегда буду говорить, что белый человек, верный внушениям своей природы, не может и не должен издеваться над своим умирающим собратом, кто бы он ни был. Волосы на моей голове целы, как ты видишь, и этого вполне довольно для моего торжества. Мой враг, красный или белый, никогда не будет иметь причин бояться за свой скальп. — Неужели не пал ирокезский воин? Неужели Зверобой, несравненный стрелок оленей, промахнулся, когда метил в человека? — Нет, Чингачгук, рука моя не поколебалась и карабин не изменил мне. Враг мой, минг, пал, сраженный пулей карабина. — Он вождь? — торжественно спросил могикан. — Этого я и сам не знаю. Могу только сказать, что он был хитер, вероломен и храбр. Не мудрено, если между своими он добрался до звания вождя. Он мужествен и отважен, хотя глаз его не был так верен, как у человека, получившего образование среди делаваров. — Брат и друг мой раздробил его тело? — Это было бесполезно. Минг умер у меня на руках. Скажу без утайки, как происходило все дело. Мы сражались оба храбро и отважно: он, как краснокожий, одаренный от природы талантами красных; я, как белый. Ведь я родился белым, белым живу, белым и умру. — Хорошо! У Зверобоя белое лицо и бледные руки. Делавар отыщет скальп, чтобы повесить его на шест, и по возвращении домой пропоет в честь его песню перед своим племенем. Честь принадлежит племени делаваров: не должно ее терять. — Легко это сказать, но трудно исполнить. Тело минга в руках его друзей и скрыто, без сомнения, в таком месте, где не отыскать его Великому Змею. Затем молодой охотник коротко и ясно рассказал об утреннем происшествии, избегая самохвальства. Чингачгук снова выразил свое удовольствие, потом оба друга встали, чтобы приняться за дело. В эту минуту совершенно стемнело. Небо покрылось облаками. На мрачном горизонте не было видно ни одной звезды. Северный ветер, как обыкновенно, прекратился после солнечного заката, сменившись южным. Зверобой распустил парус, и ковчег довольно быстро пошел по направлению к замку. Весла оказались бесполезными. Бумпо, Чингачгук и Юдифь сели на корме парома и вели разговор о своих будущих планах. Юдифь приняла живейшее участие в этой беседе. Делавар легко понимал все, что она говорила, но отвечал на своем языке, и его энергичные замечания Бумпо должен был переводить. Решения Юдифи были скоры, планы — смелы и тверды, и все мнения обнаруживали необыкновенную проницательность. Многосложные события после их встречи, вместе с тем ее одинокое и зависимое положение заставили молодую девушку относиться к Бумпо, как к старому, испытанному другу, и она доверилась ему со всею непосредственностью и пылкостью. До этого времени она принуждена была держаться по отношению к мужчинам оборонительного положения. Теперь неожиданно она оказалась под покровительством молодого охотника, который, очевидно, не имел против нее дурных замыслов. Простота его мыслей, наивная поэзия и даже самая оригинальность его языка, — все это содействовало тому, что в ней начала образовываться внезапная, чистая и глубокая привязанность к нему. Даже равнодушие Бумпо к женщинам подстрекало тщеславие молодой девушки и сильнее раздувало в ней искру горячего чувства. Прошло полчаса. Ковчег скользил по воде. Мрак сгущался. Впрочем, можно было разглядеть, как темные массы леса на южной оконечности озера начинали теряться в отдалении, а горы по бокам покрывали озеро своею тенью почти во всю его длину. Но на самую середину озера еще падал бледный отблеск, образовавший линию от севера к югу наподобие млечного пути, и ковчег плыл, придерживаясь этого неясного следа, который, по расчетам рулевого, должен был тянуться до самого замка. Юдифь и Бумпо, прекратившие оживленную беседу, любовались торжественным спокойствием природы. — Какая темная ночь, — сказала девушка после продолжительной паузы. — Надеюсь, впрочем, что мы без труда отыщем замок. — Нет никакого сомнения. — Вы ничего не слышите, Зверобой? Вода как-будто всплескивает подле нас. — Да, слышу. Вероятно, здесь нырнула какая-нибудь большая рыба. Впрочем, что же это такое? Кажется, я различаю теперь шум весла. В эту минуту Чингачгук наклонился через борт и многозначительным жестом указал вперед, как-будто его взор был внезапно поражен чем-то. Бумпо и Юдифь устремили в ту сторону свои взоры и оба в одно мгновение заметили лодку. Какой-то человек, стоя на ногах, управлял веслом. Нельзя было разглядеть, скрывался ли еще кто внутри лодки. Молодые люди на всякий случай схватили карабины. — Подстрелить его не трудно, — сказал Зверобой тихим голосом, — но прежде окликнем. Авось, узнаем, что ему надо. И, возвысив голос, он закричал: — Эй! Если ты подойдешь к нам ближе, я принужден буду стрелять, и верная смерть ожидает тебя. Перестань грести и отвечай. — Стреляй, и пусть беззащитная девушка падет от твоей руки! — отвечал дрожащий женский голос. — Но ступай своей дорогой, Натаниэль Бумпо: я не мешаю никому. — Гэтти! — вскричали разом Юдифь и молодой охотник, который тотчас же бросился к месту, где у него привязана была лодка. Лодки не было. Все объяснилось. Беглянка между тем, напуганная угрозой, перестала грести и остановилась неподвижно. В одно мгновение парус был снят, чтобы остановить бег ковчега, но в ту минуту, как нарочно, подул порывистый ветер и еще больше увеличил расстояние между лодкой и ковчегом. — Что это значит, Юдифь? — спросил Бумпо. — Зачем ваша сестра уплыла от нас на этой лодке? — Вам известно, что она слабоумная, бедная девушка. У ней на все свои расчеты, и она не слушается ничьих советов. Она любит отца больше всего на свете, и к тому же… — Что еще, Юдифь? Не скрывайте ничего в эту критическую минуту! Несколько минут Юдифь молчала, не желая изменить тайне своей сестры; но, чувствуя всю опасность безрассудной выходки Гэтти, она принуждена была говорить откровенно. — Дело вот в чем, Зверобой. Моя сестра, бедняжка, не могла разглядеть пустоты, самохвальства и тщеславия под красивыми чертами Генриха Марча, и он, если не ошибаюсь, совсем вскружил ей голову. Она бредит им во сне и часто даже наяву обнаруживает свою страсть. — Вы думаете, Юдифь, что сестрица ваша решилась на какой-нибудь отчаянный поступок, чтобы освободить отца и Генриха Марча? Стало-быть, мы наверное можем рассчитывать, что эти дикари овладеют ее лодкой. — Очень может быть. Едва ли у Гэтти хватит ловкости провести хитрых мингов. Ветер между тем усилился, и легкий челнок почти скрылся из виду. Не теряя времени, молодые люди бросили карабины, схватились за весла и направили ковчег в ту сторону, где плыла беглянка. Юдифь бросилась на другой конец ковчега и поместилась у самой кормы. Заметив все эти шумные приготовления, взволнованная Гэтти вдруг стала удаляться, как птица, испуганная неожиданным приближением охотника. Так как Зверобой и его товарищ действовали с энергиею людей, понимавших необходимость употребить всю свою силу, и так как, с другой стороны, силы Гэтти были отчасти парализованы ее желанием скрыться от близкой беды, то ловля эта, без сомнения, скоро окончилась бы пленом оторопелой беглянки, если бы вдруг ей не пришло в голову сделать несколько неожиданных поворотов. Этим она выиграла время и вместе с тем завела ковчег в совершенную тьму, распространявшуюся от береговых возвышенностей. Следившая за движением сестры Юдифь должна была объявить, что след ее совсем пропал. Молодые люди с отчаянием положили весла. Гэтти, в свою очередь слышавшая малейший шорох на ковчеге, притаила дыхание и с трепетом ожидала результатов. Настала мертвая тишина. Юдифь наклонилась вперед в надежде расслышать звук или шорох, который обличил бы присутствие ее сестры. Молодые люди с тою же целью бросали во все стороны взгляды, напрягая свое зрение. Все было бесполезно: ни один звук, никакой видимый предмет не вознаградил их общих усилий. Между тем Гэтти, приложив палец к губам, стояла посреди своей лодки, неподвижная, как статуя, прикованная к месту. Пауза продолжалась несколько минут. Наконец Бумпо и Чингачгук, поговорив между собой на делаварском языке, снова принялись за весла, избегая по возможности всякого шума. Ковчег повернулся на юго-запад, по направлению к неприятельскому стану. Подъехав почти к самому берегу, они простояли целый час на одном месте, выжидая приближения Гэтти; но и этот маневр не имел никакого успеха. Таким образом, потеряв всякую надежду захватить беглянку, Бумпо принужден был поворотить к замку, не без причины опасаясь нападения, которое могло быть ускорено безумною выходкой Гэтти. Глава X Страх и одновременно расчет заставили Гэтти положить весла, когда она заметила, что ее преследователи не знали, в какую сторону направить свои поиски. Увидев потом, что ковчег приближается к индейскому стану, она опять взяла весла и, соблюдая величайшую осторожность, направила свой путь на запад, к оконечности мыса, отстоявшего от Сосквеганны на одну милю. При всей слабости ума молодая девушка отлично понимала, что неблагоразумно оставлять лодку во власти дикарей, и потому, ступив на песчаный берег, она тотчас оттолкнула свой челнок таким образом, чтоб он сам собою при попутном ветре пошел к замку. Услышав в эту минуту голоса на ковчеге, который проезжал мимо, она спряталась в кустарник и спокойно дожидалась последствий своей опасной и смелой выходки. — Дальше от берега, могикан, дальше, не то мачта зацепится за деревья, — сказал Бумпо по-английски, чтобы Юдифь могла его понимать. — Я вижу лодку! Эти слова Зверобой произнес с величайшей живостью, и рука его тотчас же ухватилась за карабин. Но Юдифь немедленно догадалась, в чем дело, и шепнула своему товарищу, что это и есть лодка ее сестры. — Держи прямо, Чингачгук! — закричал опять Зверобой. — Вот так! Лодка в наших руках. В то же мгновенье пойманная лодка, к величайшей радости Гэтти, следившей из своей засады за каждым шорохом, была причалена к ковчегу. — Гэтти, — закричала Юдифь взволнованным голосом. — Слышишь ли ты меня, милая сестра? Отвечай мне, ради бога! Гэтти, милая Гэтти! — Я здесь, Юдифь, здесь, на берегу. Если вы погонитесь за мной, я укроюсь в густом лесу. — О чем же ты думаешь, Гэтти? Вспомни, что теперь полночь, и лес наполнен дикими зверями. — Ни зверь, ни человек не посмеют обидеть слабоумную девушку. Иду освободить батюшку и бедного Гэрри, которых истерзают в пытках, если никто о них не будет думать. — Мы все о них думаем, и завтра же вступим в переговоры о выкупе. Воротись, сестрица! Мы умнее тебя и употребим все средства, чтобы освободить наших пленных. Можешь на нас положиться. — Я знаю, что вы все умнее меня; но все-таки я пойду освободить отца и бедного Гэрри. Караульте замок и оставьте меня. Я попытаюсь отыскать дикарей. — Вернись только на эту ночь, милая Гэтти: завтра поутру, если хочешь, мы высадим тебя, и ты можешь делать, что угодно. — Это тебе никогда не сделать, милая Юдифь. Ты испугаешься томагавков и ножей. Но я скажу индейскому начальнику такое слово, что у него волосы станут дыбом, и он тотчас же освободит несчастных пленников. — Бедная Гетти! Что можешь ты сказать дикарю, проникнутому жаждой мщения? — А вот увидишь, сестрица, увидишь! Мои слова сделают его смирнее всякого ребенка. Проговорив это, бедная девушка наивно и радостно засмеялась и быстро побежала вперед. Догнать ее не было никакой возможности, да никто об этом и не думал. Распустили парус и при попутном ветре скоро прибыли в замок. Гэтти углубилась в густой лес. Под ветвями деревьев было совершенно темно и она подвигалась вперед очень медленно, спотыкаясь почти на каждом шагу и несколько раз падая, без всякого, однако, для себя вреда. Часа через два она совсем выбилась из сил и хладнокровно принялась устраивать постель, понимая, что отдых для нее необходим. Ей было известно, как много диких зверей в этих лесах; но она знала, что дикий зверь редко сам нападает на человека. Опасных змей не было вовсе. Гэтти узнала обо всем этом от своего отца, которому, впрочем, как и всем людям, она верила безусловно. Мрак и уединение не пугали ее, и она была даже рада, что может действовать без всякой помехи. Наломав ветвей и покрыв их сухими листьями, молодая девушка легла и уснула крепким сном. Проснувшись рано утром, она улыбнулась, как ребенок в спокойной колыбели. Затем, оглядываясь, заметила почти возле себя какой-то черный предмет, шуршавший листьями и поспешно удалявшийся от нее. Оказалось, что это был медвеженок из породы обыкновенных бурых американских медведей. Он поминутно оглядывался назад, становился на задние лапы и с забавным любопытством всматривался в молодую девушку. Первым движением Гэтти было догнать и поласкать это маленькое животное. Но сердитый рев, раздавшийся в стороне, предупредил ее об опасности такого намерения. Отступив на несколько шагов, она увидела мать, следившую за всеми ее движениями. Медведица расположилась возле дупла, служившего приютом для пчел, и угощалась медом, разделяя это лакомство с двумя детенышами, которые прыгали и резвились вокруг нее. В то же время заботливая мать не спускала глаз и с третьего детеныша, убежавшего любоваться на незнакомый предмет. Известно, что медведица никому ни даст пощады, когда увидит опасность для своих детей. На этот раз она не обнаруживала никаких враждебных намерений против молодой девушки. Оставив свой завтрак, она подошла к ней шагов на двадцать, стала на задние лапы, промычала, но не двинулась вперед. К счастью, Гэтти не вздумала спасаться бегством. Медведица перестала мычать, собрала детенышей вокруг себя и позволила им насыщаться их естественной пищей. Гэтти была очарована такою материнскою нежностью, и когда один из медвежат, окончив свое дело, начал прыгать на свободе, молодая девушка почувствовала сильнейшее желание поиграть с ним. Но, вспомнив негодование матери, не решилась подойти, и с сожалением удалилась от этой группы, намереваясь продолжать свой путь вдоль озера, которое виднелось из-за листьев. Медведица и ее детеныши, к величайшему изумлению Гэтти, последовали за ней в нескольких шагах, наблюдая, повидимому, все движения девушки. С этой свитой Гэтти прошла около мыса. Когда она вздумала остановиться возле прозрачного ручья, чтобы обмыть лицо и утолить жажду, медвежата с матерью также приостановились и потом опять последовали за ней на почтительном расстоянии. Ее путь лежал теперь по широкой и почти гладкой террасе, спускавшейся с берега на открытую долину, заключенную между холмами, от озера на юг. Здесь-то, по ее предположению, должен находиться неприятельский лагерь. Так, вероятно, думала и медведица, потому что, обнюхав воздух, она отказалась итти вперед, несмотря на дружеские жесты молодой девушки, оглянувшейся назад. Сделав еще несколько шагов, Гэтти вдруг была остановлена рукою, прикоснувшеюся к ее плечу. — Куда идешь? — торопливо сказал приятный женский голос тоном искреннего участия. — Индейцы здесь, красные люди, дикие, злые воины. Этот неожиданный привет всего менее был способен напугать молодую девушку. Оглянувшись, она увидела краснокожую девушку, почти ровесницу себе, красивую, с сияющей улыбкой на губах. На ней была выбойчатая епанча, покрывающая верхнюю часть ее тела; коротенькая голубая суконная юбка, окаймленная золотыми галунами, длинные чулки из такой же материи и кожаные мокассины довершали ее фантастический наряд. Ее темные волосы длинными косами падали на спину и на плечи и были разделены на ее низком и ровном лбу так, что сильно смягчали выражение плутовских и веселых глазок. Ее лицо имело овальную форму и совершенно правильные черты. Зубы ее были ровны и белы, рот выражал какую-то меланхолическую нежность. Голос ее был очаровательно мягок и походил на дуновение вечернего ветерка. Одним словом, это была Вахта, возлюбленная Чингачгука. С течением времени ей удалось усыпить подозрение похитителей, и они позволили ей бродить вокруг своего стана. Такая милость совершенно согласовалась с политикою красных, очень хорошо знавших, что в случае бегства будет нетрудно напасть на ее след. К тому же ирокезы или гуроны совсем не знали о близком присутствии ее жениха; это обстоятельство было неизвестно также и самой Вахте. Трудно сказать, которая из двух девушек выказала больше хладнокровия при этой неожиданной встрече; но при своем изумлении Вахта обнаружила большую расторопность и болтливость. Она довольно хорошо понимала по-английски и бегло объяснялась на этом языке, сохраняя, однако, все особенности наречия делаваров. Английскому языку она научилась в детстве, когда ее отец, состоявший на службе у колониального правительства, жил в крепостях между колонистами. — Куда идешь? — повторила Вахта. — Здесь все злые воины; добрые люди далеко отсюда. — Как тебя зовут? — спросила Гэтти с наивным простодушием. — Вахта — мое имя. Не минга, — добрая делаварка. Минги бесчеловечны и жестоки; любят сдирать скальпы из-за жажды крови. Делавары сдирают для чести. Иди сюда, тут нет глаз. Вахта отвела Гэтти к реке и уселась с нею на свалившемся дереве, передний конец которого погрузился в воду.