Пройдя за охотником в каюту, она опустилась на стул. Молодой человек сел на другой стул, взяв в руки стоявший в углу «оленебой», который она подарила ему накануне, и положил его себе на колени. Еще раз осмотрев с любовным вниманием дуло и затвор, он отложил карабин в сторону и обратился к предмету, ради которого и завел этот разговор. — Насколько я понимаю, Джудит, вы подарили мне это ружье, — сказал он. — Я согласен взять его, потому что молодой женщине ни к чему огнестрельное оружие. У этого карабина славное имя, и его по праву должен носить человек опытный, с твердой рукой, — ведь самую добрую славу легко потерять из-за беспечного и необдуманного поведения. — Ружье не может находиться в лучших руках, чем сейчас, Зверобой. Томас Хаттер редко давал из него промах, а у вас оно будет… — «Верной смертью», — перебил охотник смеясь. — Я знавал когда-то охотника на бобров, у него было ружье, которому дали такое прозвище, по все это было лишь бахвальство, ибо я видел делаваров, которые на близком расстоянии посылали свои стрелы так же метко. Однако я не отрицаю моих способностей… ибо это способности, Джудит, а не натура… я не отрицаю моих способностей и, следовательно, готов признаться, что ружье не может находиться в лучших руках, чем сейчас. Но как долго оно в них останется? Говоря между нами, мне не хотелось бы, чтобы это слышали Змей и Уа-та-Уа, но вам можно сказать всю правду, потому что ваше сердце вряд ли будет так страдать от этой мысли, как сердца людей, знающих меня дольше и лучше. Итак, спрашиваю я: долго ли мне придется владеть этим ружьем? Это серьезный вопрос, над которым стоит подумать, и, если случится то, что, по всей вероятности, должно случиться, «оленебой» останется без хозяина. Джудит слушала его с кажущейся невозмутимостью, хотя внутренняя борьба почти до конца истощила ее силы. Зная своеобразный нрав Зверобоя, она заставила себя сохранять внешнее спокойствие, хотя, если бы его внимание не было приковано к ружью, человек с такой острой наблюдательностью вряд ли мог не заметить душевной муки, с которой девушка выслушала его последние слова. Тем не менее необычайное самообладание позволило ей продолжать разговор, не обнаруживая своих чувств. — Что же вы мне прикажете делать с этим оружием, — спросила она, — если случится то, чего вы, по-видимому, ожидаете? — Именно об этом хотел я поговорить с вами, Джудит, именно об этом. Вот Чингачгук, правда, далек от совершенства по части обращения с ружьем, но все же он достоин уважения и постепенно овладевает этим искусством. Кроме того, он мой друг — быть может, самый близкий друг, потому что мы никогда не ссорились, хоть у нас и разные природные склонности. Так вот, мне бы хотелось оставить «оленебой» Змею, если что-нибудь помешает мне прославить своим искусством ваш драгоценный подарок, Джудит. — Оставьте его кому хотите, Зверобой: ружье ваше и вы можете распоряжаться им как угодно. Если таково ваше желание, то Чингачгук получит его, в случае если вы не вернетесь обратно. — А спросили вы мнения Хетти по этому поводу? Право собственности переходит от родителей ко всем детям, а не к одному из них. — Если вы желаете руководствоваться велениями закона, Зверобой, то, боюсь, что ни одна из нас не имеет права на это ружье. Томас Хаттер не был отцом Хетти, так же как он не был и моим отцом. Мы только Джудит и Хетти, у нас нет другого имени. — Быть может, так говорит закон, в этом я мало смыслю. По вашим обычаям, все вещи принадлежат вам, и никто здесь не станет спорить против этого. Если Хетти скажет, что она согласна, я окончательно успокоюсь на этот счет. Правда, Джудит, у вашей сестры нет ни вашей красоты, ни вашего ума, но мы должны оберегать права даже обиженных богом людей. Девушка ничего не ответила, но, подойдя к окошку, подозвала к себе сестру. Простодушная, любящая Хетти с радостью согласилась уступить Зверобою право собственности на драгоценное ружье. Охотник, по-видимому, почувствовал себя совершенно счастливым, по крайней мере до поры до времени; снова и снова рассматривал он ценный подарок и наконец выразил желание испытать на практике все его достоинства, прежде чем сам он вернется на берег. Ни один мальчик не спешил испробовать новую трубу или новый лук со стрелами с таким восторгом, с каким наивный лесной житель принялся испытывать свое новое ружье. Выйдя на платформу, он прежде всего отвел делавара в сторону и сказал ему, что это прославленное ружье станет его собственностью, если какая-нибудь беда случится со Зверобоем. — Это, Змей, для тебя лишнее основание быть осторожным и без нужды не подвергать себя опасности, — прибавил охотник. — Для вашего племени обладание таким ружьем стоит хорошей победы. Минги позеленеют от зависти, и, что еще важнее, они уже не посмеют больше бродить без опаски вокруг деревни, где хранится это ружье; поэтому береги его, делавар, и помни, что на твоем попечении теперь находится вещь, обладающая всеми достоинствами живого существа без его недостатков. Уа-та-Уа должна быть и, без сомнения, будет очень дорога тебе, но «оленебой» станет предметом любви и поклонения всего вашего народа. — Одно ружье стоит другого, Зверобой, — возразил индеец, несколько уязвленный тем, что друг оценил его невесту ниже, чем ружье. — Все они убивают, все сделаны из дерева и железа. Жена мила сердцу; ружье хорошо для стрельбы. — А что такое человек в лесу, если ему нечем стрелять? В самом лучшем случае он становится жалким траппером, а не то ему приходится вязать веники и плести корзины. Такой человек умеет сеять хлеб, но никогда не узнает вкуса дичи и не отличит медвежьей ветчины от кабаньей… Ну ладно, друг! Подобный случай, быть может, никогда не представится нам, и я непременно хочу испытать это знаменитое ружье. Принеси-ка сюда твой карабин, а я испробую «оленебой», чтобы мы могли узнать все его скрытые достоинства. Это предложение, отвлекшее присутствующих от тяжелых мыслей, было принято всеми с удовольствием. Девушки с готовностью вынесли на платформу весь запас огнестрельного оружия, принадлежавшего Хаттеру. Арсенал старика был довольно богат: в нем имелось несколько ружей, всегда заряженных на тот случай, если бы пришлось внезапно пустить их в ход. Оставалось только подсыпать на полки свежего пороху, что и было сделано общими силами очень быстро, так как женщины по части оборонительных приготовлений обладали не меньшим опытом, чем мужчины. — Теперь, Змей, мы начнем помаленьку: сперва испытаем обыкновенные ружья старика Тома и только потом — твой карабин, а затем — «оленебой», — сказал Зверобой, радуясь тому, что снова держит в руках ружье и может показать свое искусство. — Птиц здесь видимо-невидимо: одни плавают на воде, другие летают над озером и как раз на нужном расстоянии от замка. Покажи нам, делавар, пичужку, которую ты намерен пугнуть. Да вон, прямо к востоку, я вижу, плывет селезень. Это проворная тварь, она умеет нырять в мгновение ока; на ней стоит попробовать ружье и порох. Чингачгук не отличался многословием. Лишь только ему указали птицу, он прицелился и выстрелил. При вспышке выстрела селезень мгновенно нырнул, как и ожидал Зверобой, и пуля скользнула по поверхности озера, ударившись о воду в нескольких дюймах от места, где недавно плавала птица. Зверобой рассмеялся своим сердечным смехом, но в то же время приготовился к выстрелу и стоял, зорко наблюдая за спокойной водной гладью. Вот на ней показалось темное пятно, селезень вынырнул, чтобы перевести дух, и взмахнул крыльями. Тут пуля ударила ему прямо в грудь, и он, мертвый, опрокинулся на спину. Секунду спустя Зверобой уже стоял, опираясь прикладом своего ружья о платформу, так спокойно, как будто ничего не случилось, хотя он и смеялся своим обычным беззвучным смехом. — Ну, это еще не бог весть какое испытание для ружей, — сказал он, как бы желая умалить свою собственную заслугу. — Это не свидетельствует ни за, ни против ружья, поскольку все зависело от быстроты руки и верности глаза. Я захватил птицу врасплох, иначе она могла бы снова нырнуть, прежде чем пуля настигла ее. Но Змей слишком мудр, чтобы придавать значение таким фокусам; он давно к ним привык. Помнишь, вождь, как ты хотел убить дикого гуся, а я подстрелил его прямо у тебя под носом? Впрочем, такие вещи не могут поссорить друзей, а молодежи надо иногда позабавиться, Джудит… Ага, теперь я опять вижу птицу, какая нам требуется, и мы не должны упускать удобный случай. Вон там, немного севернее, делавар! Индеец посмотрел в ту сторону и вскоре заметил большую черную утку, с величавым спокойствием плававшую на поверхности воды. В те далекие времена, когда лишь очень немногие люди нарушали своим присутствием гармонию пустыни, все мелкие озера, которыми изобилует внутренняя часть Нью-Йорка, служили прибежищем для перелетных птиц. Мерцающее Зеркало, подобно другим водоемам, некогда кишело всевозможными видами уток, гусей, чаек и гагар. После появления Хаттера Мерцающее Зеркало по сравнению с другими озерами, более далекими и уединенными, опустело, хотя в нем еще продолжали гнездиться разные породы птиц, как гнездятся они там и по сие время. В ту минуту из «замка» можно было увидеть сотни птиц, дремавших на воде или купавших свои перья в прозрачной стихии. Но ни одна из них не представляла собой такой подходящей мишени, как черная утка, на которую Зверобой только что указал своему другу. Чингачгук не стал тратить слов понапрасну и немедленно приступил к делу. На этот раз он целился старательно, и ему удалось перебить утке крыло. Она с криком поплыла по воде, быстро увеличивая расстояние, отделявшее ее от врагов. — Надо покончить с мучениями этой твари! — воскликнул Зверобой, видя, что птица тщетно старается взмахнуть раненым крылом. — Для этого здесь найдутся и ружье и глаз. Утка все еще барахталась в воде, когда роковая пуля нагнала ее, отделив голову от шеи так чисто, словно ее отрубили топором. Уа-та-Уа испустила было тихий крик восторга, обрадованная успехом молодого индейца, но, увидев теперь превосходство его друга, насупилась. Вождь, напротив, издал радостное восклицание, и улыбка его говорила о том, что он искренне восхищен и нисколько не завидует сопернику. — Не обращай внимания на девчонку, Змей, пусть ее сердится, мне от этого ни холодно ни жарко, — сказал Зверобой смеясь. — Для женщин довольно естественно принимать к сердцу победы и поражения мужа, а вы теперь, можно сказать, все равно что муж и жена. Однако постреляем немного в птиц, которые носятся у нас над головой; предлагаю тебе целить в летящую мишень. Вот это будет настоящее испытание: оно требует меткого ружья, как и меткого глаза. На озере водились орлы, которые живут вблизи воды и питаются рыбой. Как раз в эту минуту один из них парил на довольно значительной высоте, подстерегая добычу; его голодные птенцы высовывали головы из гнезда, которое можно было различить на голой вершине сухой сосны. Чингачгук молча направил новое ружье на эту птицу и, тщательно прицелившись, выстрелил. Более широкий, чем обычно, круг, описанный орлом, свидетельствовал о том, что пуля пролетела недалеко от него, хотя и не попала в цель. Зверобой, который целился так же быстро, как и метко, выстрелил, лишь только заметил промах своего друга, и в ту же секунду орел понесся вниз так, что не совсем ясно было, ранен он или нет. Сам стрелок, однако, объявил, что промахнулся, и предложил приятелю взять другое ружье, ибо по некоторым признакам был уверен, что птица собирается улететь. — Я заставил его вильнуть книзу, Змей; думаю, что перья были немного задеты, но он еще не потерял ни капли крови. Впрочем, это старое ружьишко не годится для такой стрельбы. Живо, делавар, бери свой карабин, а вы, Джудит, дайте мне «оленебой»! Это самый подходящий случай испытать все его качества. Соперники приготовились, а девушки стояли поодаль, с нетерпением ожидая, чем кончится состязание. Орел описал широкий круг и, снова поднявшись ввысь, пролетел почти над самым «замком», но еще выше, чем прежде. Чингачгук посмотрел на него и объявил, что немыслимо попасть в птицу по отвесной линии кверху. Но тихий ропот Уа-та-Уа наставил его изменить свое решение, и он выстрелил. Результат, однако, показал, что он был прав, так как орел даже не изменил направление своего полета, продолжая чертить в воздухе круги и спокойно глядя вниз, как будто он презирал своих врагов. — Теперь, Джудит, — крикнул Зверобой, смеясь и весело поблескивая глазами, — посмотрим, можно ли называть «оленебой» также и «убей орла»!.. Отойди подальше, Змей, и гляди, как я буду целиться, потому что этому следует учиться. Зверобой несколько раз наводил ружье, а птица тем временем продолжала подниматься все выше и выше. Затем последовали вспышка и выстрел. Свинцовый посланец помчался кверху, и в следующее мгновение птица склонилась набок и начала опускаться вниз, взмахивая то одним, то другим крылом, иногда описывая круги, иногда отчаянно барахтаясь, пока наконец, сделав несколько кругов, не свалилась на нос ковчега. Осмотрев ее тело, обнаружили, что пуля попала между крылом и грудной костью. Глава 26 И каменная грудь ее без стона На каменное ложе возлегла, Здесь спал слуга бесстрастного закона, Восстановитель и добра и зла, И счет долгам рука его вела — Тот счет, где жизнь и смерть стояли рядом, Тот счет, которого коснувшись взглядом, Забилась в ужасе она, как перед адом. Джайлс Флетчер — Мы поступили легкомысленно, Змей. Да, Джудит, мы поступили очень легкомысленно, убив живое существо из пустого тщеславия! — воскликнул Зверобой, когда делавар поднял за крылья огромную птицу, глядевшую на врагов в упор своим тускнеющим взглядом — тем взглядом, которым беспомощные жертвы всегда смотрят на своих убийц. — Это больше пристало двум мальчишкам, чем двум воинам, идущим по тропе войны, хотя бы и первый раз в жизни. Горе мне! Ну что же, в наказание я покину вас немедленно, и когда останусь один на один с кровожадными мингами, то, вероятнее всего, мне придется вспомнить, что жизнь сладка даже зверям, бродящим по лесу, и птицам, летающим в воздухе… Подите сюда, Джудит! Вот «оленебой». Возьмите его обратно и сохраните для рук, более достойных владеть таким оружием. — Я не знаю рук более достойных, чем ваши, Зверобой, — ответила девушка поспешно. — Никто, кроме вас, не должен прикасаться к этому оружию. — Если речь идет о моей ловкости, вы, быть может, и правы, девушка, но мы должны не только уметь пользоваться огнестрельным оружием, но и знать, когда можно пускать его в ход. Очевидно, последнему я еще не научился, поэтому возьмите ружье. Вид умирающего и страждущего создания, хотя это только птица, внушает спасительные мысли человеку, который почти уверен, что его последний час наступит до заката солнца. Я бы пожертвовал всеми утехами тщеславия, всеми радостями, которые мне доставляют моя рука и глаз, если бы этот бедный орел мог снова очутиться в гнезде со своими птенцами. Слушатели были поражены порывом внезапного раскаяния, охватившим охотника, и вдобавок раскаяния в поступке, столь обыкновенном, ибо люди редко задумываются над физическими страданиями беззащитных и беспомощных животных. Делавар понял слова, сказанные его другом, хотя вряд ли мог понять одушевляющие того чувства; он вынул острый нож и поспешил прекратить страдания орла, отрезав ему голову. — Какая страшная вещь — сила, — продолжал охотник, — и как страшно обладать ею и не знать, как ею пользоваться! Неудивительно, Джудит, что великие мира сего так часто изменяют своему долгу, если даже людям маленьким и смиренным трудно бывает поступать справедливо и удаляться от всякого зла. И как неизбежно один дурной поступок влечет за собой другой! Если бы я не был обязан немедленно вернуться к моим мингам, я бы отыскал гнездо этой твари; хотя бы мне пришлось блуждать по лесу две недели подряд; впрочем, гнездо орла нетрудно найти человеку, который знает повадки этой птицы; но все равно я бы согласился две недели скитаться по лесу, лишь бы отыскать птенцов и избавить их от лишних страданий. В это время Зверобой не подозревал, что тот самый поступок, за который он так строго осуждал себя, должен был оказать решающее действие на его последующую судьбу. Каким образом проявилось это действие, мы не станем рассказывать здесь, ибо это будет ясно из последующих глав. Молодой человек медленно вышел из ковчега с видом кающегося грешника и молча уселся на платформе. Тем временем солнце поднялось уже довольно высоко, — и это обстоятельство, в связи с обуревавшими его теперь чувствами, побудило охотника ускорить свой отъезд. Делавар вывел для друга пирогу, лишь только узнал о его намерении, а Уа-та-Уа позаботилась, чтобы ему было удобно. Все это делалось не напоказ; Зверобой отлично видел и оценил искренние побуждения своих друзей. Когда все было готово, индейцы вернулись и сели рядом с Джудит и Хетти, которые не покидали молодого охотника. — Даже лучшим друзьям сплошь и рядом приходится расставаться, — начал Зверобой, увидев, что все общество снова собралось вокруг него. — Да, дружба не может изменить путей провидения, и каковы бы ни были наши чувства, мы должны расстаться. Я часто думал, что бывают минуты, когда слова, сказанные нами, остаются в памяти у людей прочнее, чем обычно, и когда данный нами совет запоминается лучше именно потому, что тот, кто говорит, вряд ли сможет заговорить снова. Никто не знает, что может случиться, и, следовательно, когда друзья расстаются с мыслью, что разлука продлится, чего доброго, очень долго, не мешает сказать несколько ласковых слов на прощанье. Я прошу вас всех уйти в ковчег и возвращаться оттуда по очереди; я поговорю с каждым отдельно и, что еще важнее, послушаю, что каждый из вас хочет сказать мне, потому что плох тот советник, который сам не слушает чужих советов. Лишь только было высказано это пожелание, индейцы немедленно удалились, оставив обеих сестер возле молодого человека. Вопросительный взгляд Зверобоя заставил Джудит дать объяснение. — С Хетти вы можете поговорить, когда будете плыть к берегу, — сказала она быстро. — Я хочу, чтобы она сопровождала вас. — Разумно ли это, Джудит? Правда, при обыкновенных обстоятельствах слабоумие служит защитой среди краснокожих, но, когда те разъярятся и станут помышлять только о мести, трудно сказать, что может случиться. Кроме того… — Что вы хотите сказать, Зверобой? — спросила Джудит таким мягким голосом, что в нем чувствовалась почти нежность, хотя она старалась изо всех сил обуздать свое волнение. — Да просто то, что бывают такие зрелища, при которых лучше не присутствовать даже людям, столь мало одаренным рассудком и памятью, как наша Хетти. Поэтому, Джудит, лучше позвольте мне отплыть одному, а сестру оставьте дома. — Не бойтесь за меня, Зверобой, — вмешалась Хетти, понявшая общий смысл разговора. — Говорят, я слабоумная, а это позволяет мне ходить повсюду, тем более что я всегда ношу с собой библию… Просто удивительно, Джудит, как самые разные люди — трапперы, охотники, краснокожие, белые, минги и делавары — боятся библии! — Я думаю, у тебя нет никаких оснований опасаться чего-нибудь худого, Хетти, — ответила сестра, — и потому настаиваю, чтобы ты отправилась в гуронский лагерь вместе с нашим другом. Тебе от этого не будет никакого вреда, а Зверобою может принести большую пользу. — Теперь не время спорить, Джудит, а потому действуйте по-своему, — ответил молодой человек. — Приготовьтесь, Хетти, и садитесь в пирогу, потому что я хочу сказать вашей сестре несколько слов на прощание. Джудит и ее собеседник сидели молча, пока Хетти не оставила их одних, после чего Зверобой возобновил разговор спокойно и деловито, как будто он был прерван каким-то заурядным обстоятельством. — Слова, сказанные при разлуке, и притом, быть может, последние слова, которые удается услышать из уст друга, не скоро забываются, — повторил он, — и потому, Джудит, я хочу поговорить с вами как брат, поскольку я недостаточно стар, чтобы быть вашим отцом. Во-первых, я хочу предостеречь вас от ваших врагов, из которых двое, можно сказать, следуют за вами по пятам и подкарауливают вас на всех дорогах. Первый из этих врагов — необычайная красота, которая так же опасна для некоторых молодых женщин, как целое племя мингов, и требует величайшей бдительности. Да, не восхищения и не похвалы, а недоверия и отпора. Красоте можно дать отпор и даже перехитрить ее. Для этого вам надо лишь вспомнить, что она тает, как снег, и когда однажды исчезает, то уж никогда не возвращается вновь. Времена года сменяются одно другим, Джудит, и если у нас бывает зима с ураганами и морозами и весна с утренними холодами и голыми деревьями, зато бывает и лето с ярким солнцем и безоблачным небом, и осень с ее плодами и лесами, одетыми в такой праздничный наряд, какого ни одна городская франтиха не найдет во всех лавках Америки. Земля никогда не перестает вращаться, и приятное сменяет собой неприятное. Но иное дело — красота. Она дается только в юности и на короткое время, и поэтому надо пользоваться ею разумно, а не злоупотреблять ею. И так как я никогда не встречал другой молодой женщины, которую природа так щедро одарила красотой, то я предупреждаю вас, быть может, в мои предсмертные минуты: берегитесь этого врага! Джудит было так приятно слушать это откровенное признание ее чар, что она многое могла бы простить человеку, сказавшему подобные слова, кто бы он ни был. Да и сейчас, когда она находилась под влиянием гораздо более высоких чувств, Зверобою вообще нелегко было бы обидеть ее; поэтому она терпеливо выслушала ту часть речи, которая неделю назад возбудила бы ее негодование. — Я понимаю, что вы хотите сказать, Зверобой, — ответила девушка с покорностью и смирением, несколько удивившими охотника, — и надеюсь извлечь пользу из ваших советов. Но вы назвали только одного врага, которого я должна бояться; кто же второй враг? — Второй враг отступает перед вашим умом и способностью здраво рассуждать, Джудит, и я вижу, что он не так опасен, как я раньше предполагал. Однако раз уж я заговорил об этом, то лучше честно договорить все до конца. Первый враг, которого надо опасаться, Джудит, как я уже сказал, — ваша необычайная красота, а второй враг — то, что вы прекрасно знаете, что вы красивы. Если первое вызывает тревогу, то второе еще более опасно. Трудно сказать, как долго продолжал бы в простоте душевной разглагольствовать в том же духе ничего не подозревавший охотник, если бы его слушательница не залилась внезапными слезами, отдавшись чувству, которое прорвалось на волю с тем большей силой, чем упорней она его подавляла. Ее рыдания были так страстны и неудержимы, что Зверобой немного испугался и очень огорчился, увидав, что слова его подействовали гораздо сильнее, чем он ожидал. Даже люди суровые и властные обычно смягчаются, видя внешние признаки печали, но Зверобою с его характером не нужно было таких доказательств сердечного волнения, чтобы искренне пожалеть девушку. Он вскочил как ужаленный, и голос матери, утешающей своего ребенка, вряд ли мог звучат ласковей, чем те слова, которыми он выразил свое сожаление в том, что зашел так далеко. — Я хотел вам добра, Джудит, — сказал он, — и совсем не намеревался так вас обидеть. Вижу, что я хватил через край. Да, хватил через край и умоляю вас простить меня. Дружба — странная вещь. Иногда она укоряет за то, что мы сделали слишком мало, а иногда бранит самыми резкими словами за то, что мы сделали слишком много. Однако, признаюсь, я пересолил, и так как я по-настоящему и от всей души уважаю вас, то рад сказать это, потому что вы гораздо лучше, чем я вообразил в своем тщеславии и самомнении. Джудит отвела руки от лица, слезы ее высохли, и она поглядела на собеседника с такой сияющей улыбкой, что молодой человек на один миг совершенно онемел от восхищения. — Перестаньте, Зверобой! — поспешно сказала она. — Мне больно слышать, как вы укоряете себя. Я больше сознаю мои слабости теперь, когда вижу, что и вы их заметили. Как ни горек этот урок, он не скоро будет забыт. Мы не станем говорить больше об этом, чтобы делавар, или Уа-та-Уа, или даже Хетти не заметили моей слабости. Прощайте, Зверобой, пусть бог благословит и хранит вас, как того заслуживает ваше честное сердце. Теперь Джудит совершенно овладела собой. Молодой человек позволил ей действовать, как ей хотелось, и когда она пожала его жесткую руку обеими руками, он не воспротивился, но принял этот знак почтения так же спокойно, как монарх мог бы принять подобную дань от своего подданного или возлюбленная от своего поклонника. Чувство любви зажгло румянцем и осветило лицо девушки, и красота ее никогда не была столь блистательна, как в тот миг, когда она бросила прощальный взгляд на юношу. Этот взгляд был полон тревоги, сочувствия и нежной жалости. Секунду спустя Джудит исчезла в каюте и больше не показывалась, хотя из окошка сказала делаварке, что их друг ожидает ее. — Ты достаточно хорошо знаешь натуру и обычаи краснокожих, Уа-та-Уа, чтобы понять, почему я обязан вернуться из отпуска, — начал охотник на делаварском наречии, когда терпеливая и покорная дочь этого племени спокойно приблизилась к нему. — Ты, вероятно, понимаешь также, что вряд ли мне суждено когда-нибудь снова говорить с тобой. Мне надо сказать лишь очень немного. Но это немногое — плод долгой жизни среди вашего народа и долгих наблюдений над вашими обычаями. Женская доля вообще тяжела, но должен признаться, хотя я и не отдаю особого предпочтения людям моего цвета, что женщине живется тяжелее среди краснокожих, чем среди бледнолицых. Неси свое бремя, Уа-та-Уа, как подобает, и помни, что если оно и тяжело, то все же гораздо легче, чем бремя большинства индейских женщин. Я хорошо знаю Змея, знаю его сердце — он никогда не будет тираном той, которую любит, хотя и ждет, конечно, что с ним будут обходиться как с могиканским вождем. Вероятно, в вашей хижине случатся и пасмурные дни, потому что такие дни бывают у всех народов и при любых обычаях; но, держа окна сердца раскрытыми настежь, ты всегда оставишь достаточно простора, чтобы туда мог проникнуть солнечный луч. Ты происходишь из знатного рода, и Чингачгук — тоже. Не думаю, чтобы ты или он позабыли об этом и опозорили ваших предков. Тем не менее любовь — нежное растение и никогда не живет долго, если его орошают слезами. Пусть лучше земля вокруг вашего супружеского счастья увлажняется росой нежности.