— В самом деле, это было бы настоящим чудом, Хетти! Но все это лишь хитрость и коварство. Они стараются взять нас обманом, так как не могут взять силой. — Ты сомневаешься в могуществе библии, сестра, если судишь о дикарях так жестоко. — Я не сомневаюсь в могуществе библии, бедная Хетти, но сильно сомневаюсь в честности индейцев, и особенно ирокезов… Что вы скажете об этом предложении, Зверобой? — Сперва дайте мне поговорить немножко с Хетти, — ответил охотник. — Мне хочется знать, был этот плот уже готов, когда вы завтракали, девушка, или вам пришлось идти пешком по берегу до места, находящегося прямо против нас? — О нет, Зверобой! Плот был уже готов и покачивался на воде. Разве это не чудо, Джудит? — Да, да, индейское чудо, — подхватил охотник. — Они мастера на такого рода чудеса. Стало быть, плот был уже совсем готов и только дожидался на воде своей поклажи? — Все было так, как вы говорите. Плот находился вблизи лагеря, индейцы посадили меня на него, там были лыковые веревки, и воины доволокли плот до места напротив замка, а затем велели этому юноше перевезти меня. — Стало быть, весь лес полон бродяг, поджидающих, чем кончится это чудо. Теперь понятно, в чем дело, Джудит. Прежде всего я постараюсь отделаться от этого молодого канадского кровопийцы, а потом мы обсудим, как нам быть. Вам и Хетти придется уйти отсюда, но сперва принесите мне слонов, которыми любуется Змей; ведь этого прыгуна нельзя оставить одного ни на минуту, иначе он возьмет у нас взаймы пирогу, не спрашивая дозволения. Джудит принесла шахматные фигурки и вместе с сестрой удалилась к себе в комнату. Зверобой знал с грехом пополам большинство индейских наречий этого края и довольно бегло говорил по-ирокезски. Кивнув головой юноше, он предложил ему сесть на сундук и затем внезапно поставил перед ним двух слонов. До этого мгновения молодой дикарь оставался безучастен. Почти все вещи в ковчеге были для него совершенно в новинку, но он с философским глубокомыслием сохранял полнейшее самообладание. Правда, Зверобой подметил, что черные глаза ирокеза впились в оборонительные приспособления и в оружие, но с таким невинным видом, с такой небрежной, скучающей повадкой, что лишь человек, прошедший такую же школу, мог бы кое о чем догадаться. Однако когда взор дикаря упал на игрушки из слоновой кости и он увидел изображения каких-то неведомых, чудесных зверей, удивление и восхищение овладели им. Молодой ирокез испустил крик восторга, но тотчас же спохватился, как человек, совершивший что-то очень неприличное. Он не сводил глаз со слонов и после короткого колебания решился даже потрогать одного из них. Зверобой не прерывал его в течение добрых десяти минут, зная, что парень так внимательно рассматривает эти диковины потому, что хочет точно и подробно рассказать о них своим вождям. Наконец, решив, что времени прошло вполне достаточно и желаемый эффект достигнут, охотник положил палец на голое колено юноши и привлек к себе его внимание. — Слушай, — сказал он. — Мне нужно поговорить с моим юным другом из Канады. Пусть он забудет на минуту об этой удивительной штуке. — А где другой бледнолицый брат? — спросил мальчик, оглядываясь по сторонам и невольно высказывая мысль, которая была у него на уме до того, как он увидел шахматные фигурки. — Он спит или собирается уснуть; во всяком случае, он в комнате, где обыкновенно спят мужчины, — отвечал Зверобой. — А откуда мой юный друг знает, что здесь есть другой бледнолицый? — Я видел его с берега. У ирокезов острые глаза — видят сквозь облака, видят дно великого источника. — Ладно, ирокез пришел сюда. Двое бледнолицых находятся в плену в лагере твоих отцов, мальчик. Юноша равнодушно кивнул головой, но спустя минуту расхохотался, как будто его восхитила мысль о ловкости людей его племени. — Можешь ли ты рассказать мне, мальчик, что собираются делать ваши вожди со своими пленниками? Или они еще сами этого не решили? Индеец взглянул на охотника с некоторым изумлением, а потом хладнокровно приложил указательный палец к голове чуть-чуть повыше левого уха и очертил круг вокруг своей макушки с точностью и быстротой, говорившей о том, как он хорошо изучил это совсем особое искусство своего народа. — Когда? — спросил Зверобой, у которого судорожно сжалось горло при виде такого равнодушия к человеческой жизни. — А почему бы вам не отвести их с собой в ваши вигвамы? — Дорога длинна и полна бледнолицых. Вигвамы полны, а скальпы дороги. Мало скальпов, дают за них много золота. — Ладно, все понятно, да, совершенно понятно. Яснее нельзя высказаться. Теперь ты знаешь, парень, что старший из ваших пленников приходится отцом двум девушкам, которые здесь живут, а младший — жених одной из них. Девушки, естественно, хотят спасти скальпы своих близких людей и в качестве выкупа дают двух костяных зверей по одному за каждый скальп. Ступай обратно, скажи об этом твоим вождям и принести мне их ответ до захода солнца. Мальчик согласился с готовностью, не оставлявшей ни малейшего сомнения в том, что он точно и быстро выполнит поручение. На один миг он позабыл любовь к славе и врожденную ненависть к англичанам и английским индейцам, так ему хотелось добыть для своих сородичей редкостное сокровище. Зверобой остался доволен произведенным впечатлением. Правда, парень предложил взять с собой одного из слонов в качестве образца, но бледнолицый брат был слишком осмотрителен, чтобы на это согласиться. Зверобой хорошо знал, что слон, по всей вероятности, никогда не доберется по назначению, если доверить его подобным рукам. Это мелкое недоразумение, впрочем, быстро уладилось, и мальчик начал готовиться к отплытию. Остановившись на платформе и уже собираясь ступить на плот, он вдруг передумал и вернулся обратно с просьбой одолжить ему пирогу, потому что это могло-де ускорить переговоры. Зверобой спокойно ответил отказом, и, помешкав еще немного, мальчик стал грести прочь от «замка» по направлению к густым зарослям на берегу, до которого было не больше полумили. Зверобой сел на табурет и следил за удалявшимся посланцем, пока тот не исчез из виду. Потом охотник окинул внимательным взглядом всю линию берега, насколько хватал глаз, и долго сидел, облокотившись на колено и опершись подбородком на руку. В то время как Зверобой вел переговоры с мальчиком, в соседней комнате разыгралась сцена совсем другого рода. Хетти спросила, где находится делавар, и, когда сестра сказала ей, что он спрятался, она направилась к нему. Чингачгук встретил посетительницу ласково и почтительно. Он знал, что она собой представляет и, кроме того, его симпатии к этому невинному существу укреплялись надеждой услышать какие-нибудь новости о своей невесте. Войдя в комнату, девушка села, пригласила индейца занять место рядом, но продолжала молчать, предполагая, что вождь первый обратится к ней с вопросом. Однако Чингачгук не понял ее намерений и продолжал почтительно ожидать, когда ей будет угодно заговорить. — Вы Чингачгук, Великий Змей делаваров, не правда ли? — начала наконец девушка, по своему обыкновению совершенно просто. — Чингачгук, — с достоинством ответил делавар. — Это означает «Великий Змей» на языке Зверобоя. — Ну да, это и мой язык. На нем говорят и Зверобой, и отец, и Джудит, и я, и бедный Гарри Непоседа. Вы знаете Гарри Марча, Великий Змей? Впрочем, нет, вы его не знаете, потому что иначе он бы тоже рассказал мне о вас. — Называл ли чей-нибудь язык имя Чингачгука Поникшей Лилии? (Ибо вождь этим именем решил называть бедную Хетти.) Провела ли маленькая птичка это имя среди ирокезов? Сначала Хетти ничего не ответила. Она опустила голову, и щеки ее зарумянились. Потом она поглядела на индейца, улыбаясь наивно, как ребенок, и вместе с тем сочувственно, как взрослая женщина. — Моя сестра, Поникшая Лилия, слышала такую птичку! — прибавил Чингачгук так ласково и мягко, что мог бы удивить всякого, кто привык слышать раздирающие вопли, так часто вырывавшиеся из той же самой глотки. — Уши моей сестры были открыты, почему же она потеряла язык? — Вы Чингачгук, да, вы Чингачгук. Здесь нет другого индейца, а она верила, что должен прийти Чингачгук. — Чин-гач-гук, — медленно произнес вождь свое имя, подчеркивая каждый слог. — Великий Змей — на языке ингизов. — Чин-гач-гук, — повторила Хетти столь же выразительно. — Да, Уа-та-Уа называла это имя, и, должно быть, это вы. — «Уа-та-Уа» звучит сладко для ушей делавара. — Вы произносите не совсем так, как я. Но все равно, я слышала, как поет птичка, о которой вы говорите, Великий Змей. — Может ли моя сестра повторить слова песни? О чем больше всего поет птичка, как она выглядит, часто ли смеется? — Она пела «Чин-гач-гук» чаще, чем что-либо другое и смеялась от всего сердца, когда я рассказала ей, как ирокезы бежали за вами по воде и не могли поймать вас. Надеюсь, что эти бревна не имеют ушей, Змей? — Не бойся бревен, бойся сестры в соседней комнате. Не бойся ирокеза — Зверобой заткнул глаза и уши чужой скотине. — Я понимаю вас, Змей, и я понимала Уа-та-Уа. Иногда мне кажется, что я совсем не так слабоумна, как говорят. Теперь глядите на потолок… Но вы пугаете меня, вы смотрите так страшно, когда я говорю об Уа-та-Уа. Индеец постарался умерить блеск своих глаз и сделал вид, будто повинуется желанию девушки. — Уа-та-Уа велела мне сказать потихоньку, что вы не должны доверять ирокезам. Они гораздо хитрее, чем все другие индейцы, которых она знает. Затем она сказала, что есть большая яркая звезда, которая поднимается над холмом час спустя после наступления темноты. (Уа-та-Уа имела в виду планету Юпитер, хотя сама не подозревала об этом). И когда звезда покажется на небе, девушка будет ждать вас у того места, где я сошла на берег прошлой ночью, и вы должны приплыть за нею в пироге. — Хорошо, Чингачгук теперь достаточно понял, но он поймет лучше, если сестра пропоет ему еще раз. Хетти повторила свои слова, рассказала более подробно, о какой звезде шла речь, и описала то место на берегу, к которому индеец должен был пристать. Затем она пересказала со всей обычной бесхитростной манерой весь свой разговор с индейской девушкой и воспроизвела несколько ее выражений, чем сильно порадовала сердце жениха. Кроме того, она достаточно толково сообщила о том, где расположился неприятельский лагерь и какие передвижения произошли там начиная с самого утра. Уа-та-Уа пробыла с нею на плоту, пока он не отвалил от берега, и теперь, без сомнения, находилась где-то в лесу против «замка». Делаварка не собиралась возвращаться в лагерь до наступления ночи; она надеялась, что тогда ей удастся ускользнуть от своих подруг и спрятаться на мысу. Видимо, никто не подозревал о том, что Чингачгук находится поблизости, хотя все знали, что какой-то индеец успел пробраться в ковчег прошлой ночью, и догадывались, что именно он появлялся у дверей «замка» в одежде бледнолицего. Все же на этот счет оставались еще кое-какие сомнения, ибо в это время года белые люди часто приходили на озеро, и, следовательно, гарнизон «замка» легко мог усилиться таким образом. Все это Уа-та-Уа рассказала Хетти, пока индейцы тянули плот вдоль берега. Так они прошли около шести миль — времени для беседы было более чем достаточно. — Уа-та-Уа сама не знает, подозревают ли они ее и догадываются ли о вашем прибытии, но она надеется, что нет. А теперь, Змей, после того как я рассказала так много о вашей невесте, — продолжала Хетти, бессознательно взяв индейца за руку и играя его пальцами, как дети играют пальцами родителей, — вы должны кое-что обещать мне. Когда женитесь на Уа-та-Уа, вы должны быть ласковы с ней и улыбаться ей так, как улыбаетесь мне. Не надо глядеть на нее так сердито, как некоторые вожди глядят на своих жен. Обещаете вы мне это? — Всегда буду добрым с Уа! Слишком нежная, сильно скрутишь — она сломается. — Да, а поэтому надо улыбаться ей. Вы и не знаете, как ценит девушка улыбку любимого человека. Отец едва улыбнулся мне, пока я была с ним, а Гарри громко говорил и смеялся. Но я не думаю, чтобы он улыбнулся хоть разочек. Знаете ли вы разницу между улыбкой и смехом? — Смех лучше. Слушай Уа: смеется — думаешь, птица поет. — Я знаю, ее смех очень приятен, но вы должны улыбаться. А еще, Змей, вы не должны заставлять ее таскать тяжести и жать хлеб, как это делают другие индейцы. Обращайтесь с ней, как бледнолицые обращаются со своими женами. — Уа-та-Уа не бледнолицая; у нее красная кожа, красное сердце, красные чувства. Все красное. Она должна таскать малыша. — Каждая женщина охотно носит своего ребенка, — сказала Хетти улыбаясь, — и в этом нет никакой беды. Но вы должны любить Уа, быть ласковым и добрым с нею, потому что сама она очень ласкова и добра. Чингачгук важно кивнул головой в ответ и затем, по-видимому, решил, что тему эту лучше оставить. Прежде чем Хетти успела возобновить свой рассказ, послышался голос Зверобоя, призывавший краснокожего приятеля в соседнюю комнату. Змей поднялся со своего места, услышав этот зов, а Хетти вернулась к сестре. Глава 14 Смотрите, что за страшный зверь, Такого еще не было под солнцем! Как ящерица узкий, рыбья голова! Язык змеи, внутри тройные ногти, А сзади длинный хвост к нему привешен! Меррак Выйдя к другу, делавар прежде всего поспешил сбросить с себя костюм цивилизованного человека и снова превратился в индейского воина. На протесты Зверобоя он ответил, что ирокезам уже известно о присутствии в «замке» индейца. Если бы делавар и теперь продолжал свой маскарад, ирокезам это показалось бы более подозрительным, чем его открытое появление в качестве одного из представителей враждебного племени. Узнав, что вождю не удалось проскользнуть в ковчег незамеченным, Зверобой перестал спорить, понимая, что скрываться дальше бесполезно. Впрочем, Чингачгук хотел снова появиться в облике сына лесов не только из одной осторожности: им двигало более нежное чувство. Он только что узнал, что Уа-та-Уа здесь — на берегу озера, как раз против «замка», и вождю было отрадно думать, что любимая девушка может теперь увидеть его. Он расхаживал по платформе в своем легком туземном наряде, словно лесной Аполлон, и сотни сладостных мечтаний теснились в душе влюбленного и смягчали его сердце. Все это ровно ничего не значило, в глазах Зверобоя, думавшего больше о насущных заботах, чем о причудах любви. Он напомнил товарищу, насколько серьезно их положение, и пригласил его на военный совет. Друзья сообщили друг другу все, что им удалось выведать от своих собеседников. Чингачгук услышал всю историю переговоров о выкупе и, в свою очередь, рассказал Зверобою о том, что ему говорила Хетти. Охотник принял близко к сердцу тревоги своего друга и обещал ему помочь во всем. — Это наша главная задача, Змей, да ты и сам это знаешь. В борьбу за спасение замка и девочек старого Хаттера мы вступили случайно. Да, да, я постараюсь помочь маленькой Уа-та-Уа, этой поистине самой доброй и самой красивой девушке вашего племени. Я всегда поощрял твою склонность к ней, вождь; такой древний и знаменитый род, как ваш, не должен угаснуть. Я очень рад, что Хетти встретилась с Уа-та-Уа; если Хетти и не слишком хитра, зато у твоей невесты хитрости и разума хватит на обеих. Да, Змей, — сердечно рассмеялся он, — сложи их вместе, и двух таких умных девушек ты не найдешь во всей колонии Йорк. — Я отправлюсь в ирокезский лагерь, — серьезно ответил делавар. — Никто не знает Чингачгука, кроме Уа, а переговоры о жизни пленников и об их скальпах должен вести вождь. Дай мне диковинных зверей и позволь сесть в пирогу. Зверобой опустил голову и начал водить концом удочки по воде, свесив ноги с края платформы и болтая ими, как человек, погруженный в свои мысли. Не отвечая прямо на предложение друга, он, по обыкновению, начал беседовать с самим собой. — Да, да, — говорил он, — должно быть, это и называют любовью. Мне приходилось слышать, что любовь иногда совсем помрачает разум юноши, и он уже не в состоянии что-либо соображать и рассчитывать. Подумать только, что Змей до такой степени потерял и рассудок, и хитрость, и мудрость! Разумеется надо поскорее освободить Уа-та-Уа и выдать ее замуж, как только мы вернемся домой, или вождю от этой войны не будет никакой пользы. Да, да, он никогда не станет снова мужчиной, пока это бремя не свалится с его души и он не придет в себя. Змей, ты теперь не способен рассуждать серьезно, и потому я не стану отвечать на твое предложение. Но ты вождь, тебе придется скоро водить целые отряды по военной тропе, поэтому я спрошу тебя: разумно ли показывать врагу свои силы прежде, чем началась битва? — Уа! — воскликнул индеец.