— Когда я прочитала вождям несколько мест из Библии, Юдифь, ты не заметила бы в них никакой перемены, — сказала она, — но зерно было брошено, оно выросло… Я недолго побыла с отцом и Непоседой, а потом пошла завтракать с Уа-та-Уа. Когда мы поели, вожди подошли к нам, и тут мы увидели плоды посева. Они сказали, что прочитанное мной по книге правильно, и велели вернуться обратно и повторить то же самое великому воину, который убил одного из храбрецов, а также передать вам, что они очень рады побывать у нас в «замке» и послушать, как я опять стану читать им эту священную книгу. Только вы должны дать им несколько челноков, чтобы они могли доставить сюда отца и Гарри, а также своих женщин. И тогда все мы будем сидеть здесь на платформе перед «замком» и слушать гимны бледнолицего Маниту. А теперь, Юдифь, скажи, слыхала ли ты о каком-нибудь другом событии, которое бы так ясно доказывало могущество Библии? — В самом деле, это было бы настоящее чудо, Гетти! Но все это только хитрость и коварство. Они стараются обмануть нас, так как видят, что ничего не могут добиться открытым путем. — Ты сомневаешься в могуществе Библии, сестра, если судишь о дикарях так жестоко. — Я не сомневаюсь в могуществе Библии, бедная Гетти, но сильно сомневаюсь в честности индейцев и особенно ирокезов… Что вы скажете об этом предложении, Зверобой? — Сперва дайте мне поговорить немножко с Гетти, — ответил охотник. — Мне хочется знать, был этот плот уже готов, когда вы завтракали, девушка, или вам пришлось идти пешком по берегу до места, лежащего прямо против нас? — О нет, Зверобой! Плот был уже готов и покачивался на воде. Разве это не чудо, Юдифь? — Да, да, индейское чудо, — подхватил охотник. — Они мастера на чудеса такого рода. Стало быть, плот был уже совсем готов и только поджидал на воде своих пассажиров? — Все было так, как вы говорите. Плот находился вблизи лагеря, индейцы посадили меня на него, там были лыковые веревки, и воины доволокли плот до места, лежащего против «замка», а затем велели молодому человеку перевезти меня. — Это значит, что весь лес полон бродяг, поджидающих, чем кончится это чудо. Теперь понятно, в чем дело, Юдифь. Прежде всего я постараюсь отделаться от этого молодого канадского кровопийцы, а потом обсудим, как нам быть. Вам и Гетти придется уйти отсюда, но сперва принесите мне слонов, которыми любуется Змей, потому что этого прыгуна нельзя оставлять одного ни на минуту; иначе он одолжит у нас челнок, не дожидаясь позволения. Юдифь принесла шахматные фигурки и потом вместе с сестрой удалилась к себе в комнату. Зверобой знал с грехом пополам большинство индейских наречий, существовавших в том краю, и мог довольно бегло говорить по-ирокезски. Кивнув головой молодому человеку, он предложил ему сесть на сундук и затем внезапно поставил перед ним двух слонов. До этого мгновения юный дикарь не обнаруживал никаких чувств. Почти все вещи в ковчеге были для него совершенной новинкой, но он с философским глубокомыслием сохранял полнейшее самообладание. Правда, Зверобой подметил, что черные глаза ирокеза пристально впивались в оборонительные приспособления и оружие, но делалось это с таким невинным видом, с такой небрежной, скучающей повадкой, что лишь человек, прошедший такую же школу, мог бы догадаться об этом. Однако, когда взор дикаря упал на игрушки из слоновой кости и он впервые увидел изображения неведомых, чудесных зверей, удивление и восхищение овладели им. Молодой ирокез испустил крик восторга, но тотчас же запнулся, как человек, совершивший что-то очень неприличное. Не отрываясь смотрел он на слонов и после короткого колебания решился даже потрогать одного из них. Зверобой не прерывал его в течение добрых десяти минут, зная, что парень так внимательно рассматривает эти диковины потому, что хочет точно и подробно рассказать о них своим вождям. Наконец, решив, что времени прошло вполне достаточно и желаемый эффект достигнут, охотник положил палец на голое колено юноши и привлек к себе его внимание. — Слушай, — сказал он, — мне нужно поговорить с моим юным другом из Канады. Пусть он забудет на минуту об этой диковине. — А где второй бледнолицый брат? — спросил мальчик, оглядываясь по сторонам и невольно высказывая мысль, которая была у него на уме до появления шахматных фигур. — Он спит или собирается уснуть; во всяком случае, он в комнате, где обыкновенно спят мужчины, — отвечал Зверобой. — А откуда мой юный друг знает, что здесь есть второй бледно лицый? — Видел его с берега. У ирокезов острые глаза — видят сквозь облака, видят дно великого источника. — Ладно, ирокез пришел сюда. Двое бледнолицых находятся в плену в лагере твоих отцов, мальчик. Юноша равнодушно кивнул головой, но спустя минуту расхохотался, как будто его восхитила мысль о ловкости людей его племени. — Можешь ли ты рассказать мне, мальчик, что собираются сделать ваши вожди со своими пленниками? Или они еще сами этого не решили? Индеец взглянул на охотника с некоторым изумлением, а потом хладнокровно приложил конец указательного пальца к голове чуть-чуть повыше левого уха и очертил свои волосы кругом с точностью и быстротой, показывавшей, как он хорошо изучил это совсем особое искусство своего народа. — Когда? — спросил Зверобой, у которого судорога сжала горло при виде такого равнодушия к человеческой жизни. — А почему бы вам не отвести их с собой в ваши вигвамы? — Дорога длинна и полна бледнолицых. Вигвамы полны, а скальпы дороги. Мало скальпов, много золота. — Ладно, все совершенно понятно, да, совершенно понятно. Яснее и нельзя высказаться. Теперь ты знаешь, парень, что старший из ваших пленников приходится отцом двум молодым женщинам, живущим здесь, а другой ухаживает за старшей. Девушки, естественно, хотят спасти скальпы своих друзей и в качестве выкупа дадут двух костяных зверей, по одному за каждый скальп. Ступай обратно, скажи об этом твоим вождям и принеси мне их ответ до захода солнца. Мальчик согласился с готовностью и искренностью, не оставлявшей ни малейшего сомнения в том, что он толково и быстро выполнит поручение. На один миг он позабыл любовь к славе и врожденную ненависть к англичанам и английским индейцам — так ему хотелось добыть для своих сородичей редкостное сокровище. Зверобой остался доволен произведенным впечатлением. Правда, парень попросил дать ему одного из слонов в качестве образца, но бледнолицый брат был слишком предусмотрителен, чтобы согласиться. Зверобой хорошо знал, что слон, по всей вероятности, никогда не доберется по назначению, если доверить его подобным рукам. Эта мелкая размолвка, впрочем, быстро закончилась, и мальчик начал готовиться к отплытию. Остановившись на платформе и уже собираясь ступить на плот, он вдруг передумал и вернулся обратно с просьбой одолжить ему челнок, потому что, мол, это могло ускорить переговоры. Зверобой спокойно ответил отказом, и, помешкав еще немного, мальчик стал грести прочь от «замка» по направлению к густой заросли на берегу, до которого было не больше полумили. Зверобой сел на табурет и следил за удалявшимся посланцем, пока тот не исчез из виду. После этого охотник окинул внимательным взглядом всю линию берега, насколько хватал глаз, а затем долго сидел, облокотившись на колено и опершись подбородком на руку. Во время переговоров между Зверобоем и мальчиком в соседней комнате разыгрывалась совсем другого рода сцена. Гетти спросила, где находится делавар, и когда сестра сказала ей, что он вынужден прятаться, она направилась к нему. Чингачгук встретил посетительницу ласково и почтительно. Он знал, с кем имеет дело, и, кроме того, его симпатии к этому невинному существу усугублялись надеждой услышать какие-нибудь новости о невесте. Войдя в комнату, девушка села, пригласила индейца занять место рядом, но продолжала молчать, предполагая, что вождь первый должен обратиться к ней с вопросом. Однако Чингачгук не понял ее намерений и продолжал почтительно ожидать, когда ей будет угодно заговорить. — Вы Чингачгук, Великий Змей делаваров, не правда ли? — начала наконец девушка, по своему обыкновению совершенно просто. — Чингачгук, — с достоинством ответил делавар. — Это означает Великий Змей на языке Зверобоя. — Ну да, это и мой язык. На нем говорят и Зверобой, и отец, и Юдифь, и я, и бедный Гарри Непоседа. Вы знаете Гарри Марча, Великий Змей? Впрочем, нет, вы его не знаете, потому что иначе он тоже рассказал бы мне о вас. — Назвал чей-нибудь язык имя Чингачгука Поникшей Лилии? (Ибо вождь этим именем решил называть бедную Гетти.) Пропела ли маленькая птичка это имя среди ирокезов? Сначала Гетти ничего не ответила. Она опустила голову, и щеки ее зарумянились. Потом она поглядела на индейца, улыбаясь простодушно, как ребенок, и вместе с тем сочувственно, как взрослая женщина. — Моя сестра, Поникшая Лилия, слышала такую птичку! — прибавил Чингачгук так ласково и мягко, что мог бы удивить всякого, кто привык слышать раздирающие вопли, так часто вырывавшиеся из той же самой глотки. — Уши моей сестры были открыты, почему же она потеряла язык? — Вы Чингачгук, да, вы Чингачгук. Здесь нет другого индейца, а она верила, что должен прийти Чингачгук. — Чин-гач-гук, — медленно произнес вождь свое имя, упирая на каждый слог. — Великий Змей — на языке ингизов. — Чин-гач-гук, — повторила Гетти столь же выразительно. — Да, Уа-та-Уа называла это имя, и, должно быть, это вы. — «Уа-та-Уа» звучит сладко для ушей делавара. — Вы произносите не совсем так, как я. Но все равно, я слышала, как поет птичка, о которой вы говорите, Великий Змей. — Может ли моя сестра повторить слова песни? О чем больше всего поет птичка, как она выглядит, часто ли смеется? — Она пела «Чин-гач-гук» чаще, чем что-либо другое, и смеялась от всего сердца, когда я рассказала ей, как ирокезы бежали за вами по воде и не могли поймать вас. Надеюсь, что эти бревна не имеют ушей, Змей? — Не бойся бревен, бойся сестры в соседней комнате. Не бойся ирокеза — Зверобой заткнул глаза и уши чужой скотине. — Я понимаю вас, Змей, и я понимала Уа-та-Уа. Иногда мне кажется, что я совсем не так слабоумна, как говорят. Теперь глядите на потолок… Но вы пугаете меня, вы смотрите так страшно, когда я говорю об Уа-та-Уа. Индеец постарался умерить блеск своих глаз и сделать вид, будто повинуется желанию девушки. — Уа-та-Уа велела мне сказать потихоньку, что вы не должны доверять ирокезам. Они гораздо хитрее, чем все другие индейцы, которых она знает. Затем она сказала, что есть большая яркая звезда, которая поднимается над холмом через час после того, как стемнеет. (Уа-та-Уа имела в виду планету Юпитер, хотя сама не подозревала об этом.) И когда звезда покажется на небе, девушка будет ждать вас у того места, где я сошла на берег прошлой ночью, и вы должны приплыть за нею в челноке. — Хорошо, Чингачгук теперь достаточно понял, но он поймет лучше, если сестра пропоет ему еще раз. Гетти повторила свои слова, объяснив более подробно, о какой звезде идет речь, и описав то место на берегу, к которому он должен был пристать. Затем она начала со своей обычной бесхитростной манерой передавать весь ход беседы с индейской девушкой и повторила несколько ее выражений, чем сильно порадовала сердце жениха. Кроме того, она достаточно ясно описала теперешнее местоположение неприятельского лагеря и все передвижения индейцев, начиная с сегодняшнего утра. Уа-та-Уа пробыла с нею на плоту, пока он не отвалил от берега, и теперь, без сомнения, находилась где-то в лесу против «замка». Делаварка не собиралась возвращаться в лагерь до наступления ночи, когда, как она надеялась, ей удастся ускользнуть от своих подруг и спрятаться на мысу. Видимо, никто не подозревал о присутствии Чингачгука, хотя все знали, что какой-то индеец успел пробраться в ковчег прошлой ночью, и догадывались, что именно он появлялся у дверей «замка» в одежде бледнолицего. Все же на этот счет оставались еще кое-какие сомнения, ибо в это время года белые люди часто приходили на озеро, и, следовательно, гарнизон «замка» легко мог усилиться этим способом. Все это Уа-та-Уа рассказала Гетти, пока индейцы тянули плот вдоль берега. Они прошли таким образом около шести миль — времени для беседы было более чем достаточно. — Уа-та-Уа сама не знает, подозревают ли они ее и догадываются ли о вашем прибытии, но она надеется, что нет. А теперь, Змей, после того как я рассказала так много о вашей невесте, — продолжала Гетти, бессознательно взяв индейца за руку и играя его пальцами, как дети играют пальцами родителей, — вы должны кое-что обещать мне. Когда женитесь на Уа-та-Уа, вы должны быть ласковы с нею и улыбаться ей так, как улыбаетесь мне. Не надо глядеть на нее сердито, как некоторые вожди смотрят на своих жен. Обещаете вы мне это? — Всегда буду добрым с Уа! Слишком нежная, сильно скрутишь — она сломается. — Да, а потому надо улыбаться ей. Вы и не знаете, как ценит девушка улыбку любимого человека. Отец едва улыбнулся мне один раз, пока я была с ним, а Гарри громко говорил и смеялся. Но я не думаю, чтобы он улыбнулся хоть разочек. Знаете вы разницу между улыбкой и смехом? — Смех лучше. Слушай Уа: смеется — думаешь, птица поет. — Я знаю, ее смех очень приятен, но вы должны улыбаться. А затем, Змей, вы не должны заставлять ее таскать тяжести и жать хлеб, как другие индейцы. Обращайтесь с ней, как бледнолицые обращаются со своими женами. — Уа-та-Уа не бледнолицая; у нее красная кожа, красное сердце, красные чувства. Все красное. Она должна таскать малыша. — Каждая женщина охотно носит своего ребенка, — сказала Гетти улыбаясь, — и в этом нет никакой беды. Но вы должны любить Уа, быть ласковым и добрым с нею, потому что сама она очень ласкова и добра. Чингачгук важно кивнул головой в ответ и затем, по-видимому, решил, что тему эту лучше оставить. Прежде чем Гетти успела возобновить свой рассказ, послышался голос Зверобоя, призывавший краснокожего друга в соседнюю комнату. Змей поднялся со своего места, услышав этот зов, а Гетти вернулась к сестре. Глава XIV Смотрите, что за странный зверь, Такого не было еще под солнцем! Как ящерица узкий, рыбья голова, Язык змеи, внизу тройные когти, А сзади длинный хвост к нему привешен! Меррик[53] Подойдя к другу, делавар прежде всего поспешил освободиться от своего цивилизованного наряда и снова превратился в индейского воина. На протест Зверобоя он ответил, что ирокезам уже известно о присутствии в «замке» индейца. Если бы делавар и теперь продолжал свой маскарад, ирокезам это показалось бы более подозрительным, чем его открытое появление в качестве члена враждебного племени. Узнав, что вождю не удалось проскользнуть в ковчег незаметно для преследователей, Зверобой перестал спорить, понимая, что скрываться дальше бесполезно. Впрочем, Чингачгук хотел снова появиться в облике сына лесов не только из одной осторожности: в основе его решения лежало более нежное чувство. Ему только что сообщили, что Уа-та-Уа на берегу озера, как раз против «замка», и вождю было отрадно думать, что любимая девушка может теперь видеть его. Он расхаживал по платформе в своем легком туземном наряде, словно лесной Аполлон, и сотни сладостных мечтаний проносились в его мозгу и смягчали его сердце. Все это ровно ничего не значило в глазах Зверобоя, думавшего больше об очередных насущных заботах, чем о нежных причудах любви. Он напомнил товарищу, насколько серьезно их положение, и пригласил его на военный совет. Собеседники сообщили друг другу все, что им удалось выведать во время предшествующих бесед. Чингачгук узнал всю историю переговоров о выкупе и, в свою очередь, сообщил Зверобою о том, что ему рассказала Гетти. Охотник принял близко к сердцу заботы своего друга и обещал ему во всем помочь. — Это наша основная задача, Змей, да ты и сам это знаешь. В борьбу за спасение «замка» и дочек старого Хаттера мы вступили случайно. Да, да, я постараюсь помочь маленькой Уа-та-Уа, которая поистине самая добрая и самая красивая девушка вашего племени. Я всегда поощрял твою склонность к ней, вождь; такой древний и знаменитый род, как ваш, не должен угаснуть. Я очень рад, что Гетти встретилась с Уа-та-Уа, потому что если Гетти не слишком хитра, зато у твоей невесты хитрости и разума хватит на обеих. Да, Змей, — сердечно рассмеялся он, — сложи их вместе, и двух таких умных девушек ты не найдешь во всей колонии Йорк. — Я пойду в ирокезский лагерь, — серьезно ответил делавар. — Никто не знает Чингачгука, кроме Уа, а договор о жизни и скальпах должен быть заключен вождем. Дай мне диковинных зверей и позволь сесть в челнок. Зверобой опустил голову и начал водить концом удочки по воде, свесив ноги с края платформы и болтая ими, как человек, погруженный в свои мысли. Не отвечая прямо на предложение друга, он, по обыкновению, начал разговаривать сам с собою. — Да, да, — говорил он, — должно быть, это и называют любовью. Мне приходилось слышать, что любовь иногда совсем помрачает разум юноши и он уже не в состоянии что-либо соображать и рассчитывать. Подумать только, что Змей до такой степени потерял и рассудок, и хитрость, и мудрость! Разумеется, надо поскорее освободить Уа-та-Уа и выдать ее замуж, как только мы вернемся домой, или вождю от этой войны не будет никакой пользы. Да, да, он никогда не станет снова мужчиной, пока это бремя не свалится с его души и он не придет в себя. Змей, ты теперь не способен рассуждать серьезно, и потому я не стану отвечать на твое предложение. Но ты вождь, тебе придется скоро водить целые отряды по военной тропе, поэтому я спрошу тебя: разумно ли показывать врагу свои силы прежде, чем началась битва?