Остолбенев, Реймонт прошептал: – Почему? – Мы не имеем права рисковать. Эмоции у всех на пределе. Сейчас дорого спокойствие каждого из нас. Элоф и Айлинь будут тяжело переживать. Нельзя. Смерть так близко. – Он и она могли бы… – начал было Реймонт и прервал себя, не договорив. – Нет. Могли бы, но нет. – Спроси у нее, и она тебе скажет: только о тебе я мечтаю бессонными ночами. Она никогда не говорила с тобой о тех часах, что подарила нам, верно? – Нет. Как ты догадалась? – Не догадалась. Я знаю ее. И я не могу заставить ее сделать такое снова, Карл. Одного раза хватит. Это вернуло нам то, что мы когда-то построили. А еще… я не умею воровать. Не могу. И потом… Элоф… Я нужна ему. Он клянет себя за то, что это по его совету мы загнали корабль в такую сумасшедшую даль… как будто хоть один смертный в силах за это ответить! Если бы он только знал, что я… Ты же понимаешь, что самоубийство одного-единственного человека могло довести до истерии весь экипаж! Линдгрен выпрямилась, посмотрела Реймонту в глаза, улыбнулась и сказала нежно: – Потом – да. Когда все будет хорошо. Тогда я тебя никуда не отпущу. – Все хорошо никогда не будет, – запротестовал Реймонт. – Может быть, никогда. Я хочу вернуть тебя, пока я жив. – И я тебя. Но нам нельзя. Мы не должны. Они все зависят от тебя. Абсолютно все. Ты единственный, кто может держать нас в руках… Ты подарил мне мужество, и наконец я хоть немного могу тебе помочь. Все-таки… Карл, быть королем всегда трудно. Она повернулась и пошла прочь. Какое-то время Реймонт не двигался с места. Кто-то взобрался на сцену, хотел о чем-то его спросить. – Завтра, – отмахнулся Реймонт, спрыгнул со сцены и пробрался к ожидавшей его Чиюань. Она спокойно, сдержанно, как само собой разумеющееся, сказала ему: – Если нам суждено погибнуть среди звезд, Карл, я все равно умру счастливейшей из смертных, потому что знала тебя. Что я могу для тебя сделать? Реймонт смотрел на Чиюань. Никто не слышал их разговора – так дребезжали переборки. – Пойти со мной к нам в каюту, – ответил Реймонт. – И больше ничего? – Ничего. Только оставайся такой, какая ты есть. Пригладив ладонью жесткие, тронутые сединой волосы, Реймонт смущенно, неуклюже проговорил: – Знаешь, я не мастак говорить красиво, Айлинь, и в тонких чувствах не искушен. Но скажи, такое бывает – когда любишь двоих сразу? Китаянка обняла его. – Конечно, бывает, глупенький. – В ответ он крепко обнял ее. А она взяла его за руку и улыбнулась. – Знаешь, – сказала она потом, – я не перестаю удивляться тому, как, в конце концов, обычна жизнь. Глава 21 Дочь Маргариты родилась ночью. Не было видно ни единой звездочки. Корабль пробивался сквозь грохот и скрежет. Счастливый отец в это время возглавлял бригаду, занимавшуюся дальнейшим укреплением обшивки. На первый крик младенца ответом был гром погибающих за бортом корабля миров. А потом все немного успокоились. Ученые проводили расчеты и наблюдения и мало-помалу стали что-то понимать в природе неведомых сил, несущих корабль сквозь световые годы. Получив новые программы, автоматы вели «Леонору Кристин» вперед вместе с космическими вихрями и смерчами. Далеко не у всех было праздничное настроение, но тех, кто выразил такое желание, собрали Иоганн Фрайвальд и Джейн Седлер. Приглушив освещение, Джейн отгородила часть спортивного зала. Украшения на стенах, развешенные ею к празднику Всех Святых, выглядели живо и весело. – А нужно ли это? – негромко спросил Реймонт у Чиюань, когда они вошли вдвоем. – По календарю скоро праздник, – объяснила Джейн. – Почему бы не совместить два события? Фонарики такие красивые. – Слишком о многом напоминают. Не о Земле, наверно… что уж тут вспоминать, а о… – Да, я тоже об этом думала. Полный корабль ведьм, чертей, вампиров, гоблинов, привидений, и все вопят, призывая начало шабаша. Ну а мы чем лучше? – сказала Седлер и прижалась к Фрайвальду. Он рассмеялся и обнял ее. – Мне самому охота маску на себя напялить – страшную, с крючковатым носом, честно! Остальные согласились, что идея хороша. Выпили больше, чем обычно, развеселились, зашумели. В конце концов вытащили на сцену Бориса Федорова, напялили и на него венок, вручили скипетр, рядом поставили двух девушек, которые должны были выполнять каждое его желание. Кое-кто встал в круг, взявшись за руки, и все запели песню, которая уже тогда была жутко древней, когда корабль покидал родину: Не все ль равно, куда я после смерти попаду? Не все ль равно, куда я после смерти попаду? В раю или в аду, Везде друзей найду, Не все ль равно, куда я после смерти попаду? Майкл О’Доннел припозднился – только что закончилась его вахта. Он попытался прорваться к Федорову. – Эй, Борис! – крикнул он, но его заглушил хор, упоенно распевающий строки блюза: На что тогда мне сдался толстый кошелек? На что тогда мне сдался толстый кошелек? Билетик в райский сад Не стоит ни гроша, На что тогда мне сдался толстый кошелек? О’Доннел забрался-таки на сцену. – Эй, Борис. Поздравляю! Когда я сдохну, так и быть, возьмите мой велосипед, Когда я сдохну… – Спасибо! – крикнул в ответ Федоров. – Только работенка в основном Маргарите досталась. Молодчина она, правда? А я пешком попру К апостолу Петру… – Как назовете малышку? – спросил О’Доннел, пытаясь перекричать хор. Сыграю в кости я с апостолом Петром… – Пока не решили! – откликнулся Федоров и приветственно помахал початой бутылкой. – Одно скажу точно: только не Евой. И если повезет…