Буски, протиснувшись в дверь вместе с Вильгельминой, сразу плюхнулся на пол, поближе к печке. Вильгельмина и вправду чувствовала себя почти как дома. Она сняла подмокшие пьексы, и Торлейв отнес их за печку — сушиться, а ей принес мягкие меховые постолы[60]. Угли уже почти погасли. Торлейв бросил в мерцающее нутро очага еловое поленце, и вскоре язычки пламени заплясали на смолистой коре. Вильгельмина и не заметила, как в руках ее оказалась кружка горячего сбитня. Отпив глоток, Вильгельмина убрала от лица пушистую прядь и сказала: — Раз уж так случилось, давай сходим на Таволговое Болото. Пусть Йорейд прочтет, что говорят эти руны. — Ладно, сходим, давно пора навестить твою Йорейд. Как-никак завтра праздник, святой Никулас. Некоторое время они молчали, глядя в огонь, потом Вильгельмина, которой очень хотелось вспомнить что-нибудь хорошее, спросила: — А помнишь, как ты первый раз пришел к нам на хутор? — Конечно, — с улыбкой отозвался Торлейв. — Ты в ту пору была такая маленькая верткая ящерица с растрепанной копной светлых волос — настоящий ниссе. — Мы с тобой сразу разговорились. — Да. Ты была смешная. Такая вроде серьезная и грустная, не как другие дети… но проказливая! Твой отец просил меня приглядеть за тобой, чтобы ты не лазала на крышу: боялся, что ты свалишься оттуда. — Я бы никогда не свалилась! — Мне нравилось играть с тобой. Мне и прежде всегда хотелось, чтобы у меня была маленькая сестра. Такая, как ты. — И ты вырезал мне Кирстен — куклу, у которой двигались руки и ноги. — Ты помнишь! — Еще бы! Кирстен, как ее забыть? Она и сейчас сидит у меня на сундуке. Я тогда сшила ей платье и вышила его сама по подолу. Очень неуклюжая там вышивка, я тогда совсем плохо умела… Ты сделал для Кирстен кроватку, стол и стул. А я слепила из глины настоящие горшки и миски. Стурла обжег их в печи, и в них даже можно было варить кашу! С наступлением ночи Агнед отвела Вильгельмину к себе в верхнюю горницу, а Торлейв отправился в чулан под лестницей, в котором всегда ночевал, когда оставался в «Красном Лосе». Утро на святого Никуласа выдалось ясным и солнечным. После ранней службы в церкви Агнед вышла проводить Торлейва с Вильгельминой. Покуда они привязывали лыжи, она смотрела на дорогу из-под руки. — Случилось опять что-то! — озабоченно произнесла она. Торлейв проследил ее взгляд. По дороге быстро приближались двое лыжников. Оба отчаянно махали им руками. — Это Рыжий Гудрик, — сказал Торлейв. — Вижу! — отозвалась Агнед. — А следом за ним — Бьярни, сын Грима. И вид у обоих такой, точно их водой окатили. Гудрик, ровесник Торлейва, когда-то ходил вместе с ним в приходскую школу и вынес оттуда целых два прозвища: Рыжий и Того. Из-под его короткого тулупа виднелся подол грязно-желтого кьёртла и длинные полосатые паголенки, шапка сбилась на затылок, открывая наморщенный лоб и взъерошенные рыжие вихры. За Гудриком следовал Бьярни, сын Грима, челядинец барона Ботольва, — высокий и плотный, с длинными волосами, собранными в жидкий хвост на затылке. На нем был кафтан зеленого сукна и высокие сапоги из оленьей кожи, обмотанные вокруг голенищ крученой кожаной тесьмою. Отекшее лицо его выглядело еще более помятым и бледным, чем обычно. Увидав Бьярни, Торлейв распрямил спину и сунул большие пальцы рук за пояс. В свое время, перед самой смертью Хольгера, Бьярни отсудил у них часть леса и выгон. Отец тогда очень переживал из-за этой тяжбы, и Вендолин считала, что она ускорила его конец. — Здорово, Лось! Здравствуйте, тетушка Агнед! — закричал Гудрик еще издали. — Слыхали, что произошло ночью? Мы идем к Маркусу Сюсломану, чтобы он объявил о созыве нового тинга! — Я ж говорю, что-то да не так! — всплеснула руками Агнед. — Привет, Гудрик! — сказал Торлейв. — День добрый и вам, хёвдинг Бьярни. Что-то вновь стряслось в нашем хераде? — Опять волки! — глухо проговорил Бьярни. Агнед ахнула. Рыжие брови Гудрика свелись к переносице. — Неужто вы… того… не знаете? — Что ж удивляться, — буркнул Бьярни. — Кроме нас с тобой никто в поселке еще не знает. — Да говорите же! — вскричала Агнед. — Что случилось?! — А то, — Гудрик шмыгнул носом. — То, что этой ночью волки… того… задрали старика Клюппа! Я сам видел, своими глазами! Мы все видели, и Бьярни вон, и Одд Законник! Ей-богу! — он сорвал с головы войлочную шапку и бросил ее на снег. Его волосы были мокры от пота, лицо раскраснелось от волнения и быстрого бега. — Прямо на его собственном дворе! — добавил он и наклонился поднять шапку. — Одд Законник говорит: видать, старый Клюпп… того… вышел ночью по нужде — и на тебе! Они на него и напали! Лужа крови вокруг него вмерзла в лед. Пришлось греть воду и отливать старика, чтоб оторвать ото льда. Он покосился на Вильгельмину, не сводившую с него широко распахнутых глаз. — Господи, помилуй! — Агнед торопливо перекрестилась. Маленькая обветренная, с крепкими красноватыми пальцами рука ее так и осталась лежать на высокой груди. — Как же так? Он ведь вчера у меня пиво пил! — Ну вот, а я что говорю! — воскликнул Гудрик. — А теперь с разодранной глоткой лежит у себя в сарае на рогоже! — Так и есть, — кивнул Бьярни. — Одд пошел звать людей, чтобы помогли забрать тело, а мы — искать сюсломана. — Царствие Небесное! — тихо проговорил Торлейв и тоже осенил себя крестом. — Бедный старик! — Агнед смахнула навернувшиеся на глаза слезы. — Он ведь нравом был незлобив, никому ничего плохого… Выпить любил, ну так что с того! Кто ж теперь позаботится о теле его и о душе? Жил один, семьи не было, к богатому двору не прибился — кому он теперь нужен? Дохода тоже никакого, а с пьянства, как известно, один убыток. Кто займется похоронами? — Клюпп как-то говорил, что у него тут есть какие-то дальние родичи, — сказал Торлейв. — Правда, они при жизни его не слишком привечали. — Ну и что? — сказала Агнед. — Так часто бывает. При жизни не привечали, а по смерти уважат! Расскажите, как делото было? Как нашли старика? — Того… спускались мы с холма, — начал Гудрик и икнул. — Одд веселился, горланил песню во всю глотку. Подошли к воротам — они… того… не заперты. Калитка так вот болтается туда-сюда. — Он поводил рукой, показывая, как болталась калитка. — Мы… того… вошли. Стали Клюппа звать. Сказать по правде, такой страх вдруг меня взял. Бьярни кричит: «Клюпп! Клюпп, ты где? Выйди на двор!» А кругом… того… тишина. Только снег падает да ветер качает верхушки. И так они громко скрипят — тоска берет… — Точно, — подтвердил Бьярни вполголоса. — Будто в воздухе жуть какая-то висела. — Подошли мы к дому и вдруг видим… того… Как раз у отхожего места он и лежит. Уже его снегом припорошило, но сразу понятно, что это… того… не просто холмик. Пошли следы искать. Снегом все укрыло, но в ельнике под ветками полно было волчьих лап — во, здоровенных!.. — Гудрик показал свою широкую шерстяную рукавицу. — А что вас привело на Клюппов двор в такой ранний час? — спросила Агнед. — Старик-то на отшибе жил, к нему месяцами никто не захаживал. Я уж и то порой думала: вот помрет, так и будет там у себя лежать, кто его найдет? — Должен он мне был, — неохотно пояснил Бьярни. — Срок уж давно истек. — И что же, ты решил долг взыскать со старика? — удивилась она. — Ну да, хотел я деньги эти стребовать с него при свидетелях. Ноль на носу, нужда у меня в деньжатах-то. — И велик ли долг? — спросила Агнед, поджав губы. — Да и не мал, — отвечал Бьярни. — Как раз выходило двадцать пеннингов. Взял я с собою этого вот парнишку Гудрика Рыжего и Одда Законника, чтобы Клюпп достоверно бы знал, что, ежели он деньги не отдаст, я подам на него иск сюсломану. — Так подайте сейчас, хёвдинг Бьярни, — сказал Торлейв, резко выпрямившись. — Воистину вы получите больше, чем получили бы при жизни Клюппа. Бьярни прищурился и покачал головой. — Ох, Торлейв, сын Хольгера, и ты таков же, как твой отец. Не раз я говорил ему: «Не лезь не в свое дело, не к добру это». — Едва ли во всей округе найдется бонд или лейлендинг[61], кому бедняга Клюпп не был бы должен за выпивку, — продолжал Торлейв. — Но никому еще не приходило в голову требовать у него деньги. Всем было ясно, что он их никогда не отдаст. — Не заводись, парень, — мрачновато посоветовал Бьярни. — Все равно уж теперь. Торлейв сердито мотнул головой. — Лучше бы с меня спросили. Я столько раз покупал ему пиво, что расплатился бы вновь, лишь бы вы не трогали старика. — Ты, я слыхал, неплохо зарабатываешь своим ремеслом! — обиженно воскликнул Гудрик. — А наш брат должен из кожи вон лезть в стужу и в зной, чтоб семью прокормить. Нет у нас возможности милостыню раздавать! Для нас и пять пеннингов — немалые деньги! — Так расплатись теперь, Торлейв, сын Хольгера! — Бьярни неприязненно глядел на Торлейва из-под отечных век. — Расплатись, тогда я не стребую с наследников, ежели они найдутся. Перехватив испытующий взгляд Бьярни, Торлейв вынул из поясной сумки мелочи на два эртуга и молча протянул ему. Бьярни сгреб деньги с ладони Торлейва. — С паршивой овцы хоть шерсти клок, — пробурчал он, пряча монеты. Торлейв вновь заложил большие пальцы за пояс и стоял так, насмешливо глядя на Бьярни. — Ты получил деньги при свидетелях, Бьярни, — сказал он. — Не забывай об этом. — Ты сам еще вспомнишь о нашем разговоре, малый, — бросил Бьярни. — Еще вспомнишь! — И, сорвавшись с места, он стремительно понесся вперед по дороге.