Жаров подошел к окну, потянулся и стал глазеть на улицу. Улица была пуста, по ней проезжали лишь редкие машины. Они выпили кофе, надели удобную обувь и заказали такси. – Старый город, – коротко объяснил Жаров таксисту, похожему на индуса. Таксист включил индийскую музыку. – Откуда здесь индус? – удивленно пробормотал Жаров. – Они везде, – объяснила жена, – индусы и китайцы. Везде, во всем мире. Иерусалим переливался под солнцем – желто-белый, как сливочная помадка, яркий, несмотря на отсутствие красок. Одинаковый, но совсем не монотонный. Периодически, точно огни иллюминации, вспыхивали кусты бугенвиллей – красные, розовые, малиновые, оранжевые и белые. А впереди уже показалась стена Старого города. Почему-то заныло сердце – тревожно и сладко. Они вышли из машины и пошли пешком – дальше проезд был закрыт. Узкие улочки перегораживали шумные толпы туристов. Звучала пестрая речь – английская, французская, испанская, итальянская. И, разумеется, родная русская. Все одинаково задирали головы вверх, кивали, слушая экскурсовода, и наводили объективы камер и фотоаппаратов. – Куда? – спросил он у Риты. – Сначала – куда? Она как-то сжалась, напряглась, заглянула в блокнот, потом в карту и тихо сказала: – Направо. К храму Гроба Господня. Он вздохнул и кивнул – направо так направо. К Гробу так к Гробу. Они долго шли сквозь арабский базар – шумный, грязноватый, назойливый, пахший подгнившими фруктами, специями и лежалым тряпьем. Вниз по ступенькам. Вверх. Снова вниз. Древний щербатый булыжник временами поливали водой. Где-то валялись раздавленные шкурки бананов. – Он взял ее под руку. – Осторожно! Скользко. Почувствовал, как напряжена ее рука. Она не оглядывалась на зазывал, не заглядывала в пестрые лавки. Она шла так упорно, так прямо, словно знала дорогу. Ну и, естественно, заплутали. Монашка – совсем старенькая, в «ленноновских» очочках, в бежевом платье и белом островерхом чепце с накрахмаленными крыльями – вежливо вывела их на правильную дорогу. Наконец вышли. В храм, туда и обратно, словно рекой с сильным течением, вносило и выносило людей. – Пойдешь? – спросила жена. Он мотнул головой. – Здесь посижу. Она кивнула и тут же влилась в толпу. И он сразу же потерял ее из виду. Он сел на теплый камень – что-то вроде бордюра – и прикрыл глаза. Отовсюду раздавался приглушенный и монотонный шум. Солнце светило уже почти отчаянно – полдень, середина дня. И плевать, что осень и начало октября! Он открыл глаза – мимо прошел высокий священник в черной рясе и высокой, узкой, как цилиндр без бортов, шапке. Дальше – стая монашек в голубом, совсем молодых, дружно щебечущих. Православный батюшка – ну, тут он узнал моментально. Серая ряса, непокрытая голова, волосы, собранные в хвост на затылке. Широкий крест. К нему поспешила одна из паломниц, похожая на ту, что летели тогда в самолете, он перекрестил ее, и она склонилась в поклоне. Католический священник – в шелковой сутане и белой шапочке на голове. К нему обратилась женщина из толпы итальянских туристов. Священник подошел, начался шумный разговор, и все дружно смеялись. Потом он с поклоном простился. Из переулка показалась яркая толпа иностранцев – они негромко пели псалмы и держались за руки. У входа в храм все притихли и внимательно слушали рекомендации руководителя. Жаров посмотрел на часы – Рита отсутствовала уже сорок минут. Он вздохнул и снова закрыл глаза. «Надо набраться терпения! – подумал он. – в конце концов, если ей так проще…» Наконец показалась Рита. Он поднялся и пошел ей навстречу. – Ну, как? – спросил он, понимая всю нелепость вопроса. Она посмотрела на него и одними губами ответила: – Все нормально. Он снова вздохнул и взял ее под руку. У торговца сухофруктами спросили дорогу. Он говорил долго и громко, размахивал руками и предлагал попробовать сушеных персиков. Двинулись. Снова по влажным ступенькам, мимо лавок, домов, крошечных молелен и мечетей. На посту – две молоденькие девчонки в беретах и парни в форме хаки – прервали свой веселый треп, проверили их сумки и пропустили через детектор. Они пошли дальше, а молодежь снова громко загомонила на гортанном незнакомом языке. Вышли на площадь. Она была огромна, эта площадь. Там, у стены, толпился народ. Слева мужчины, справа женщины. Кто-то сидел на пластиковых стульях, кто-то стоял. Рита направилась к женской половине. Там, среди пестрых одежд, ярких и темных головных платочков и шляпок он снова быстро потерял ее и, оглянувшись, уселся прямо на землю. Точнее – на каменную мостовую рядом с шумной компанией разновозрастной ребятни. Дети – кудрявые, глазастые, со смешными завитушками вокруг нежных лиц – пили воду, отбирали друг у друга конфеты, спорили и переругивались. К ним подошла женщина, скорее всего мать – высокая, полная, с покрытой платком головой. Она цыкнула на них и отошла к подругам. На минуту дети притихли, а потом снова расшумелись и разошлись. Мать обернулась. Жаров столкнулся с ней взглядом, и она, широко улыбаясь, беспомощно развела руками. Он увидел, что женщина беременна, и подумал: «Господи! Такая вот куча, а снова туда же! Да наши бы уже орали как резаные! А эта… цыкнула и махнула рукой. И снова треплется и улыбается… Чудеса». Мимо проходили мужчины в странных одеждах – кафтаны, панталоны, огромные, словно надувные круги, шляпы, отороченные мехом. «Неужели это повседневная одежда? – с ужасом подумал он. – Это сейчас октябрь, а летом… Носить вот такую махину из меха!» Он прислонился головой в каменной тумбе и продолжал рассматривать толпу. Мужчины молились, раскачивая туловищем. Кто-то был покрыт, как покрывалом, белым шарфом с синими полосами. Малыш из соседней компании прислонился к ребенку постарше и сладко, приоткрыв рот, заснул. Брат, которому он явно мешал, чуть подпихивал его плечом, а тот снова заваливался и продолжал спать. Мать пригрозила старшему пальцем, и он, скорчив гримасу недовольства, замер как неживой. Сестра – девочка лет восьми – подошла к спящему ребенку и аккуратно засунула ему пустышку. Наконец Жаров увидел Риту. Она шла медленно и плавно, и на ее губах чуть мерцала счастливая улыбка. Он поднялся с земли, отряхнул джинсы и спросил: – Ну, на сегодня – всё? Она пожала плечами. – Да, наверное. Пойдем поедим, а? – добавила она жалобно. И снова ступеньки и уже надоевшие запахи. Снова зазывные окрики торговцев. Раздавленные бананы, кожура граната. Ее рука, доверчиво вложенная в его ладонь. Приземлились – прохладно, старый, очень старый дом, в распахнутую дверь видны столики кафе. Наструганное мясо, мелко порезанные овощи, лук кольцами, соленые огурцы, теплая лепешка. Вкусно! Запивали только что, прямо на глазах, выжатым гранатовым соком. Ноги гудели, глаза слипались, хотелось рухнуть в неразобранную постель и уснуть. Устали. Он заметил – жена ест с аппетитом. Жадно, отламывая руками лепешку, макая ее в густой кисловатый соус. Ну и слава богу! Давно не видел, как она увлеченно ест. «Значит, уже не зря», – грустно подумал он. Конечно, ко всей этой затее он относился скептически: ну не получается. Что тут поделать! Бывает и так. Оглянись вокруг – куча людей живет и не парится. А тут… Вбила в голову – последний шанс, я почти уверена… И все же нельзя лишать человека надежды. Никто не имеет на это права. Да понятно, что все это… глупость. В конце концов, лучше бы приехать сюда с другой целью – например, хорошая клиника. Но… Все уверяют, что они здоровы. Абсолютно здоровы. Значит, клиника, даже лучшая, тут ни при чем. А что же тогда? Судьба? Расположение звезд? Несовпадение светил? Сколько он, видя, как страдает жена, думал над этим… А тут – помолодела, порозовела, лопает, как портовый грузчик. Только вот что будет потом… когда снова – и ничего? Он перегнулся через стол и отер кетчуп с ее щеки. Она улыбнулась и перехватила его ладонь. С минуту они смотрели друг другу в глаза. Потом, сглотнув в волнении комок, он бодро сказал: – В магазин, а, мадам? Ну, что-нибудь там, из плотского? Из совсем низменного, например? Она улыбнулась, кивнула и легко поднялась со скамейки. А в магазине она быстро скисла, сказала, что устала, и попросилась «домой». Он вздохнул и кивнул – домой так домой. В такси молчали. Она опять отвернулась к окну, словно отгородилась, отстранилась от него, и он снова почувствовал незримую, непробиваемую стену между ними. Он взял ее за руку, но она высвободила свою ладонь. Хозяева были на работе. Обед стоял в холодильнике – об этом сообщала Наташкина записка. Рита, не раздеваясь, легла на кровать. Он открыл холодильник, вынул из пластикового контейнера холодную котлету, тут же сжевал и запил апельсиновым соком. Потом сел в кресло и подумал: «А ведь достало все! Ой как достало! Все эти закидоны, припадки, тихие истерики. Человеку нравится жить в своих страданиях! Просто кайф упиваться ими. Нет чтобы жить и радоваться – денег хватает, работа – ну, синекура, а не работа! Ходи в своей кружок „умелые ноги“ три раза в неделю и пей кофеек. Вот нет же, вбила себе в башку!» Он совсем расстроился, досадливо крякнул, достал из холодильника початую бутылку водки, налил полстакана и опрокинул в рот. Потом улегся на диване в салоне, включил телевизор и не заметил, как уснул. Разбудил его Борька – что-то грохнул на кухне. Жаров поприветствовал приятеля и заглянул в спальню – Рита читала какой-то журнал. – Хочешь чего-нибудь? – спросил он.