Пришлось идти в ЖЭК, и говорить, чтоб закрасили. Жековские стали очень сговорчивыми, узнав, что здание, где они квартируют, продано, и принадлежит соседям. Кроме того, Жека потребовал ключ от подвала с коммуникациями. К концу весны 1990 года здание полностью стало принадлежащим центровой братве. За взятку начальнику телефонной станции в здание провели телефон, подвинув по очереди ветеранов войны, многодетных, и ликвидаторов. Сахар хоть и похмыкивал скептически, но стал смотреть на Жеку немного другими глазами. Хоть он и не входил в члены правления кооператива «Удар», было ясно и дураку, кто в этой шаражке главный, при этом постоянно оставаясь в тени. Всё свободное время Жека проводил на месте работ, и доглядывая, и сам ковыряясь, и помогая, и решая постоянно возникающие вопросы. Троица братанов подобралась идеально. Славян, как знающий всё и вся, решал деловые вопросы. Всё, что связано с бумагами и хождениям по кабинетам. За короткое время он узнал все входы и выходы в горисполком, где решались основные вопросы. Городской комитет КПСС всё больше самоустранялся от власти. Большинство его членов погрязли в начинающемся бизнесе и взятках. В конце мая у Жеки закончилась практика. Из неё он вынес основное — быть простым рабочим в СССР нет никакого резона. Это не давало абсолютно никаких преимуществ. Мизерная зарплата, которой не хватает даже на самое необходимое, плохие бытовые условия, тяжёлый труд с пренебрежениями техникой безопасности. Кроме того, труд из-за повального пьянства рабочих, незаинтересованных в результатах своего труда, был крайне неэффективен. Да и сама фабрика выпускала в большинстве товар, который покупали лишь по причине отсутствия другого. При этом она всегда выполняла, и перевыполняла план. Правда, жители города не видели продукцию фабрики даже в фирменном магазине. Он весь отправлялся в другие регионы, а чаще всего, в союзные и автономные республики. Взамен рабочие фабрики не получали ничего. Лишь бумажные деньги, не подкреплённые ничем. Купить на советские рубли было не чего. Несмотря на низкую государственную цену, в магазинах не было ничего. Однако в пояснительной записке к отчёту о практике Жека написал, что кондитерская фабрика является образцовым предприятием с высокой культурой производства, давними трудовыми традициями, и находится на острие перестройки. Иначе было нельзя — практику бы не засчитали. Механик под влиянием директора написал Жеке хорошую характеристику. Соловьёв Евгений, член ВЛКСМ с 1990 года, слесарь 3 разряда, в ходе работы показал дисциплинированность, трудолюбие, и высокие производственные показатели. — Молодец! — директор фабрики пожал руку, когда Жека пришёл подписывать характеристику. — Побольше бы нам таких Жень. Глядишь, и перестройка бы побыстрее завертелась. После практики были экзамены, и готовиться пришлось к ним основательно. Но всё-таки к началу июня отстрелялся. Опять на одни четвёрки, что Жеку всегда вполне устраивало. Лезь в отличники — напрасная потеря времени, да и внимания к ним намного больше, чем к скромному хорошисту. Сейчас у Жеки уже были деньги, и он, в принципе, мог заплатить за экзамены по пятихатке, и не париться, но так как с самых первых дней учёбы, привык всё делать сам, то решил не прерывать эту привычку и сейчас. Как сдавала экзамены Сахариха, Жека не знал. Но когда встретились через недельку разлуки, потраченной на учёбу, показала обе пятерни. Она закончила неполную среднюю школу на одни пятёрки, и перешла в 9 класс. Глава 25. Со Светкой на дачу Летом батя заявил, что работы на дедовом участке много, и надо бы Жеке принять в ней самое активное участие. Для дачи дом ещё нормальный, а вот пристройки никуда не годились. Баня почти совсем завалилась. Пол прогнил, стены повело, печка развалилась. Проще было снести и построить новую. Жека смотрел на дверь высотой в полтора метра, и дивился — как в такую можно пролезть. Баня точно вся шла на слом, а потом на дрова. Свинарник, торчащий почти посредине участка, тоже оказался не нужен. Углярку и дровяник надо было переделать. Туалет покосился, колонка плохо качала. Изгородь полузавалилась. Но самое главное, погреб. Он тоже начал заваливаться, так как был обычный, земляной, и брёвна перекрытий, также как и доски стен, стали гнить и проваливаться. Пользоваться им было небезопасно, и требовался новый. Дед, когда был жив, на своё хозяйство или не обращал внимание, или руководствовался принципом — сойдёт и так. Работы предстояло очень и очень много. Но если отцу она была в радость, то Жеке нафиг не встала. Ему надо было решать дела в городе. Да и привык он к городской суете и шуму. Правда, был ещё Серёга, и он-то, пойдя на каникулы, вдруг проникся, и стал часто ездить в деревню. Помогал бате, копал грядки, помогал садить, таскать воду, колоть дрова. Решил он идти в металлургический техникум в прокатчики. Специальность как раз для промышленного сибирского города. Восемь классов школы закончил так себе, но в металлургический и конкурса-то никакого не было, и поступил легко. В конце мая Жека стал совершеннолетним. И прошло это событие, не затронув никого. Праздники Жека не любил, так же как и привлекать к себе лишнее внимание, поэтому проставился пацанам и всё. Сахарика собственноручно испекла тортик, и вручила Жеке прямо у его подъезда, подойдя на пятак в домашнем халатике. Жека тоже ездил в деревню, а теперь уже и на дачу. И даже с Сахарихой. Однако с ней ездить… Сахариха, чуть повзрослев, утратила стыд совсем. Или это была такая форма подросткового бунта? Лифчик она летом категорически не признавала. При этом одеваясь в платьишки и сарафаны, которые годились разве что для подиума, а не для реальной жизни, в которой есть всякие озабоченные маньяки и извращенцы. Да и просто голодные до полуобнаженного тела мужики. Или завистники и завистницы. Как-то выдался денёк, что на дачу ехать не получилось ни у кого из родителей. Брат тоже занят. И Жека решил поехать, поковыряться на природе, но тут же решил, почему бы не взять Сахариху. Та была в полном восторге — давно уже никуда не выбиралась, а лето опьяняло и манило. Манило всем — солнцем, теплом, громкой романтичной диско-музыкой почти из каждого окна. Сначала надо было доехать до вокзала, зайти там в коммерческий, купить сигарет, что-нибудь из выпивки, газировки, и самое главное, пожрать — в деревне есть было абсолютно нечего. Ездили туда ещё эпизодически, и постоянно пищу не варили, даже холодильник не был включён. Договорились со Светкой встретиться в 9 утра, и Жека уже две сигареты выкурил у её подъезда, пока она не соизволила выйти. На асфальте стоял мафон, громко изрыгая Технологию. Когда Сахариха вышла, Жека чуть не офигел. Сам он одел варёнки-пирамиды и белую рубаху с коротким рукавом. На ногах адики. Спортивная сумка через плечо. Просто, модно, но в то же врем и обычно — так мог одеваться и шахтёр, и бандит, и директор шахты. Сахариха вышла, и по её виду сразу можно было понять, что перед вами элита, плюющая на запреты, и на осуждение окружающих. На ней была широкая соломенная шляпа. Да, да… Из тех, которые показывают только в кино, и которые носят только жёны и любовницы миллиардеров. Ну сами посудите — куда в СССР можно пойти в такой шляпе? В переполненный автобус или трамвай явно в ней не полезешь. Просто не поместишься. Что уже подразумевало, что возить такую красотку можно только на машине. Красивые глаза закрывали большие тёмные очки. Причём они были импортные и дорогие, потому что не пропускали вообще никакого света. Советские очки смотрелись черепаховыми, огромными, и в тоже время лишь полупозрачными. У Сахарихи очки были совсем чёрными, неширокими, и с краями, поднимающимися вверх, по американской моде 60-х годов. В сочетании с огромной шляпой они смотрелись обалденно. Волосы у Сахарихи никогда не были блондинистыми, скорее, светло-светло русыми, но как они смотрелись, выбиваясь из-под шляпки! Они имели свои, природные крупные локоны, и как волны падали на спину, и тонкие нежные плечики. А если ещё тонкая белоснежная кожа, пухлые губы, правильные черты лица… А сарафан? Он был очень короток, и сшит из какой-то цветастой бело-розовой ткани, очень тонкой и очень лёгкой, почти воздушной. Солнечные лучи пробивали его насквозь. И только широкие лямки едва-едва прикрывали упругие белые груди. На маленьких ступнях — босоножки из каких-то золотистых верёвочек. Такое ощущение, что она выписывала себе одежду по каким-то заграничным каталогам, а не покупала на народной барахолке, потому что в городе ничего подобного Жека и близко не видел. Сахариха вышла из подъезда, держа через плечо большую вязанную сумку из дорогущего ротанга. Увидев Жеку, захихикала, подняла тонкие руки, и крутанулась на длинных ногах, потом замерев в эффектной позе, отставив в сторону стройную красивую ляжку. — Ну как? Хихихи, — захихикала Сахариха, радуясь произведённому впечатлению. — Н… нормально! — нашёлся что сказать Жека, глядя на подружку. А на неё куда ни глянешь, сразу офигеваешь. То взгляд падает на стройные голые ноги, то на почти обнажённые груди, то на нежную шейку, то на алый пухлый ротик. — Чё уставился? — хихикнула опять Сахарика, и картинно протянула ему правую руку. — Пошли, тачло поймаем. Или ты как собираешься ехать? Я на электричке и автобусе не поееедуууу! — Конечно на тачке, Свет… Сейчас поймаем. До вокзала. В кооперативный, еды купить надо. — Нууу… — разочарованно протянула Сахариха. — А чё сразу не сказал? Я бы с дома взяла. — Да мы быстро! Там затаримся, а потом сразу на такси или на бомбилу. — Пффф! — презрительно фыркнула Сахариха, и пошла впереди, красиво размахивая руками, и виляя изящной задницей. Пока шли до остановки, казалось, на неё смотрит весь город. Хоть район и спальный, а всё равно, погожим летним утром народу на улице порядком, и все встречные поперечные чуть не открывали рот при виде такой красотки. Мужики отвешивал рты и долго смотрела вслед, женщины завистливо хыкали, показывая вид, что им это безразлично, пенсионеры что то бормотали про себя, боясь сказать открыто, в первую очередь из-за Жека. На остановке пока Жека договаривался с бомбилой, её кажется, осмотрели все, от школьников и их родителей на остановке, поехавших в парк, до водил, проезжавших мимо. Жека тормознул семёрку, усадил Сахариху на заднее сиденье, сам сел на переднее, посмотрел назад, и первое, что увидел — крупные розовые соски подружки, дерзко смотрящие так, что даже пожилой водила, случайно бросивший взгляд в зеркало, покраснел от смущения. Сахариха без стеснения поправила лямки сарафана и уставилась в окно, даже не покраснев. На вокзале вообще труба. Это место всегда было сборищем чёрт пойми кого, а в наступающие лихие годы — тем более. Толпы дачников, работяги, каталы, шашлычники, торговцы водкой, сигаретами, фарцовщики, спекулянты, гопники — все смотрели на Сахариху раскрыв рот. А ей хоть бы хны. Идёт вышагивая длинными ногами, и надменно смотрит туда — сюда. Конечно, если бы не Жека, давно бы её попробовали взять в оборот ушлые ухари. Только вот получилось ли бы это у них. Постоять за себя Сахариха умела, имея такого-то брата. Купили в кооперативном всякой дряни. Тушёнку, сгущёнку, завтрак туриста, шоколад, кофе, конфет. Сигарет, бутылку коньяка. Сахариха одобрительно кивнула головой. Хоть она почти не пила, и в целом спиртное не уважала, но повеселиться любила. У вокзала на площади стояли таксисты, и всё это были самые уважаемые люди в этой профессии. Элита. У таксиста на вокзале можно купить водку, сигареты, и презервативы. Магазинов круглосуточных не было, и только таксисты выручали страждущих. Таксисты знали, где заказать, и откуда привезти проститутку. Или драп. Таксистам сбывали ворованное, а особенно золото. Это был их всем известный заработок. Естественно, что пятак на вокзале был местом хлебным, и работали здесь таксистами сплошь судимые раз да через раз. Цены были самые высокие, а счётчик не включался никогда — цены устанавливали сами шефы. Люд прибывал в город разный — командировочные, вахтовики с севера, и прочие. И всех их опытный таксист мог разложить по масти, кто есть кто, чтобы содрать побольше. Однако Жека с Сахарихой не поддавались никакому анализу — такие люди, судя по прикиду и поведению, должны ездить на своей машине, а они садятся на такси. Впрочем, Жека цену знал. За четвертак любой бы согласился поехать в пригород. Для Сахарихи почти никогда не выбиравшийся из дома, поездка на дачу, конечно же, была делом интересным и захватывающим. Поэтому она и вырядилась так. Что она ожидала увидеть в деревне? Уж явно не старый дом, сложенный из шпал. Однако виду не подала. Приняла всё как надо А хозяюшка она была отменная… Пока Жека принес воды, она приготовила завтрак, вытерла стол, подтерла полы, прибралась в доме. И переоделась в купальник. Не загорать. Просто она так решила ходить. Сахариха загорать не любила — кожа у ней была белая, и очень нежная. Загар на неё не прилипал никак. Она сразу сгорала до красноты, поэтому даже не ездила с братом в Сочи, оставаясь на время у тетки. Что делать молодому человеку, если рядом полуголая подружка? Целовать да миловать. Но нет. Жека крепился. Ведь для Сахарихи это была просто одежда. Да и Жека приехал не просто так. Батя надавал заданий по хозяйству. Понемногу начали разбирать дедовы городушки. Дед с бабкой по деревенской привычки, себе во всем отказывали, зато накопили целую кладовку одежды, одеял, простыней, покрывал. Жека таскал из кладовки порченые молью дорогие пальто с караулевым воротником, новые, но погрызаные мышами покрывала, одеяла, постельное бельё. Всё, что копили всю жизнь, пошло прахом. Ради чего недоедали и недопивали?. Сахариха вальяжно развалилась на старом кресле в теньке дома, попивала лимонад из гранёного стакана, и с умилением смотрела на работающего в поте лица Жеку. Потом, замучившись от безделья, сама включилась в работу, и стала помогать. Во второй половине дня надоело ковыряться в грязи, и решили сходить на речку. А идти надо было через всю деревню, и Сахариха тут блеснула во всей красе, да так, что Женькину мать ещё долго потом местные бабки-сплетницы донимали расспросами, что за краля к ним приезжала. Сахариха решила идти в купальнике, лишь накинув сверху яркое турецкое полотенце, чтоб не сгореть. И если груди и тело было при прикрыты от любопытных взглядов, то стройные ноги, торчащие из красных купальных трусов, совсем нет. А если добавить ещё огромную шляпу, очки, дорогую сумку, то облик девушки был поразительный. И шикарный. Чуть повзрослев, Сахариха стала знать себе цену. Делала регулярно маникюр с педикюром, и зажигала с красным лаком на ногтях пальцев рук и ног. А деревня в то время была ещё слишком патриархальна, и даже можно сказать, старорежимна, в отличие от города. Если город колотился в тисках перестройки, то деревня отставала лет на пять. Перед сельсоветами реяли красные флаги СССР, и стояли белые гипсовые статуи Ленина и Брежнева. А кое где и Сталина с Хрущёвым. В клубах по вечерам показывали «Тихий дон», и «Весна на заречной улице», старые, чёрно-белые, ещё дедовы, а не «Маленькую Веру» и «Фаната», как в городе. В силе были ещё ветераны войны. Что такое 65 лет для мужика? Поголовно держали скотину. Женщины ходили в мужских пиджаках, ситцевых юбках и платочках на голове, даже в жару… А тут представьте себе, по улице, средь лая собак и кудахтанья кур, идёт такая краля на миллион. Сахариха гордо шествовала по улице как королева, с любопытством и лёгкой тенью брезгливости рассматривая уклад жизни людей, совсем чуждых ей. Она не то, чтобы ненавидела или презирала из. Нет. Она была другой. Другого поколения. Более наглого и циничного, чем эти люди. Плоть от плоти дитя перестройки. Она тоже ходила в октябрятах и пионерах, со значком и красным галстуком. Но была уже совсем другой. Она не обращала внимание на окружающих, и делала то, что хотела и могла. Впрочем, Жека был таким же. Просто он был из советской бедной семьи, а Сахариха из советской богатой семьи. Вот и вся разница между ними. Но они оба одинаково называли старорежимных людей совками, и с лёгкой тенью превосходства относилось к ним. Жека и Сахариха нашли друг друга в тени большого промышленного города, и подошли друг к другу идеально. Иначе и быть не могло. Деревенские точно так же как городские, останавливались, и с большим изумлением смотрели на Сахариху. Она для них была как предвестник новой, совсем другой жизни, о которой у них совсем не было понятия. Пока шли, успели прослушать почти полностью одну сторону «Комиссара». Жека сейчас больше тяготел к энергичной танцевальной музыке и синтипопу. Ласковый май понемногу сдувался, превращаясь в бесконечную череду альбомов малоизвестных исполнителей. Братья Гуровы, Крестовский Жеке совсем не нравились. Старый «Ласковый май»1987 года умирал вместе с СССР. Был будний день, и народу на пляже не слишком много, потому спокойно расположились в теньке, под кустами — Сахариха не захотела лежать под солнцем, опасаясь сгореть. Накинула на песок плед, и разлеглась как королева, с насмешкой посматривая на Жеку, потом перевернулась на живот, и капризным голоском пропела: — С тебя массаж. Только не щекоти, и чтоб не больно! — А если больно? — рассмеялся Жека, массируя тонкие плечики, худую спинку, подбираясь к упругой заднице и нежным ляжкам. — Эйй! Только не тааам! — взвизгнула Сахариха, пытаясь отмахнуться от наглых жадных рук. Но переворачиваться ей было лень, и Жека легко исследовал тельце своей возлюбленной. Потом пошли купаться. Вода за день нагрелась, и стала как в ванне. Сахариха постоянно дурачились и смеялась, наезжая на Жеку, а он все старался схватить и ощупать то, что так соблазнительном упруго торчало из-под купальника. И даже несколько раз удалось. Полоскались до вечера, часов до 7. Хотели идти домой, но потом Жека вспомнил, что сейчас как раз должны гнать стадо частных коров с пастбища, и решили ещё задержаться на часок. В 8 пошли домой. Подходя к мосту, Жека услышал стрекот мотоцикла и пьяные вопли. У моста был уютный закуток, заросший деревьями, и там в теньке местные парни устроили себе место для висячек. Сколотили из досок стол, скамьи. И каждый вечер до самой ночи собирались там, пьянствовали, лапали своих визжащих тёлок. Место это считалось нехорошим, и местные по возможности, старались вечером и ночью не ходить тут. Жека только услышал пьяные крики и маты, то сразу подумал, что быть мордобою. В прочем, за себя Жека не боялся, а вот за Сахариху — да. Ее тонкое тельце было плохо приспособлено для уличных драк. Обойти пьяную кодлу никак невозможно — тропинка в деревню одна. Оставалось надеяться, что не обратят внимание, или забоятся наезжать. Жека не выглядел легкой лобычей. Но вот Сахариха… Ради такого сладкого кусочка деревенские могли полезть в драку. Да ещё и пьяные… Ещё и Светка… Ладно бы она хоть немного попридержала свой язык, но увы… Сахариха привыкла не обращать внимание на окружающих, и часто смотрела на них как на пустое место. Однако в этот раз это не получилось… Глава 26. Деревенские магнитофоны Сахариха даже не обратила внимание на пьяных деревенских — они жили вне её вселенной. Всё так же шла, подпрыгивая при каждом шаге, и отбрасывая длинные ноги вперёд. Что-то там щебетала и смеялась, иногда хватала Жеку за руку. А Жека шел мрачнее тучи. Но не говорить же подружке, чтоб вела себя потише и поосторожнее. Да она бы не поняла. Она принадлежала к людям, которые не ведут себя тихо и осторожно. — Гляди, гляди, какая тёлка! Ничо у ней сиськи. А с ней кто? Ты знаешь его? — раздался пьяный вопль из-под деревьев. — Не. Походу городской, — ответил сиплый голос. — Эй, ты кто? Жека и Сахариха не обращая внимание на отморозков, прошли дальше. И тех это сильно задело. — Ты! Чертила! А ну стой! Ты чё, припух что ли? Стой, я тебе говорю! — И тёлка борзая чё то… Давайте наедем на них!