Фрося, не раздумывая, первой стала спускаться вниз. За ней последовали Илья и Лида, затем все остальные. Спуск оказался долгим и трудным. Ноги то и дело цеплялись за корни деревьев. Чтобы не упасть, приходилось держаться за стены. Иногда руки касались чего-то влажного и скользкого, но скрытого темнотой. Становилось все темнее, и все меньше поступало с поверхности свежего воздуха. У подножия ступеней начинался тесный тоннель, земля давила со всех сторон, воздуха не хватало. Идти можно было только по одному, растянувшись долгой вереницей. Шли в полном молчании. Никто не смел роптать. Чем глубже они погружались под землю, тем меньше оставалось шансов вернуться назад. Люди сами запирали друг друга в подземелье. Оказавшись здесь, все лишились зрения, характера и воли. Всё громче и резче звучала жалейка. Воздух заканчивался. Внутри кладбищенского холма никто прежде не дышал – до сих пор здесь находились только мертвецы, призраки и демоны. Грудь сдавливала боль, каждый вдох и выдох застревал в пересохшем горле. Мысли тоже пересыхали и путались, и к концу пути уже никто не мог вспомнить, зачем и по чьей воле сюда пришел. Жалейка оглушала. Ее громкий гнусавый звук полностью заполнял тесное, лишенное света пространство и вселял в людей животный страх. Проход сужался, но впереди наконец забрезжили красноватые всполохи. Там кто-то был… Идол В пещеру с огромным истуканом Фросю втолкнули те, кто шел следом. Здесь было просторно, но почти так же душно, как в подземном коридоре. Все было покрыто толстым слоем пепла и праха. В большом круге мерцающих красных углей стояла фигура, грубо вырубленная из черного мрамора. Огромная голова с вытаращенными глазами и распахнутой пастью практически упиралась в земляной свод. Идол стоял неподвижно, по нему медленно ползали красные отблески огня. Из-за этого слабого движения казалось, что он дышит. По правую руку от него из земли торчал кол с головой медведя, по левую – жалейка, привязанная к узловатой палке, похожей на посох древних волхвов. Жалейка пела, хотя никто не вдыхал в нее воздух. Пронзительная, невыносимо скорбная песня продолжалась до тех пор, пока все люди не собрались в пещере. Потом голос смолк, и воцарилась непроницаемая, плотная, давящая на уши тишина. Люди жались друг к другу. От страха и этой внезапно обрушившейся, гнетущей тишины они боялись издать даже малейший звук, громкий вздох или возглас. Все чувствовали, что оказались не просто под землей, но в ином, подземном мире. При видимой неподвижности и покое каждый подвергался страшной пытке: чувства находились в смятении, а тела были скованы оцепенением. Хотелось бежать прочь, но невозможно было шевельнуться. Не хватало воздуха, будто неведомая сила, медленно душа, зажимала рот и нос, оставаясь совершенно безразличной и к боли, и к страху. – Люди, как вы ничтожны… Обладаете неисчислимым богатством, но даже не понимаете этого… Размениваете. Бросаете. Тяготитесь… – Мертвенный, холодный голос обвивал, как змея или невидимые щупальца, каждого пленника, проползая по шее и оставляя на коже ледяной скользкий след. Этот голос, вызывающий одновременно отвращение и содрогание, принадлежал истукану. Он завораживал и гипнотизировал, рисовал в сознании страшные картины, выворачивая наизнанку человеческую жизнь и выставляя напоказ другую, черную сторону, называя ее истиной. Истукан говорил о том, что любовь – лишь пустой звук, случайный набор букв. Так же пусты и надуманны другие слова: «дружба», «совесть», «стыд», «сочувствие», «жалость». Но люди готовы заплатить за них такую высокую цену, что развеивают по ветру свое богатство, а то и просто отдают его без остатка. Каждое слово идола просачивалось сквозь тело, вцеплялось в сердце и в то же мгновение прорастало. Люди стояли у подножия абсолютного зла и не могли вырваться и убежать, потому что застряли в ловушке. – Вы останетесь здесь навечно… Это – ваша могила. Вы пришли сюда сами. Вас привела не жалейка, а ваши сожаления, заблуждения и нелепые слова, за которые вы теперь заплатите своей жизнью. В этот момент земля содрогнулась, и прах, давно потерявший свой вес и прежние очертания, взвился и закружился над головами пленников. Медленно оседая, он погребал их заживо. – А могли быть всесильными, – холодно и зловеще продолжал истукан. – Человеку подвластен и день, и ночь, он может достичь всего, чего только пожелает. Но не делает этого, потому что сам поселяет в свою душу червей, которые потом точат его изнутри и ослабляют. Люди хотят любить и быть любимыми. Уступают. Сочувствуют. Переживают. Вы недостойны обладать сокровищем, которое получаете даром. Ваши жизни я заберу себе и использую гораздо лучше, чем вы сами. Потому что во мне нет слабости… – Что происходит?! – сдавлено вскрикнула Варвара, преодолевая онемение ужаса. – Мы пришли сюда, потому что сегодня ночь примирения… – Примирения не существует. Как только охладевают тела, иллюзии умирают. Они превращаются в тлен куда быстрее, чем плоть. – Не может быть! Что ты такое говоришь?! Это все ложь! Ложь! – вдруг изо всех сил закричала сумасшедшая Стаська. – Этого не может быть! Я люблю своих детей, я всегда их любила и буду любить! И даже смерть не вырвет эту любовь из моей души! Понял?! Не вырвать тебе из меня любовь! А детки все поймут… они хорошие… они святые! Они меня простят… – шептала она, прижав ладони к груди, оберегая тепло своей негасимой любви. Пронзительный живой крик материнского сердца будто пробудил всех от окаменения, и в толпе поднялся глухой ропот протеста. Истукан остался безучастен и недвижим, но из углей вырвалось не то черное пламя, не то дым. Он превращался в разные силуэты, копируя тех, ради кого эти люди спустились к границе с самой преисподней. Первыми к идолу взметнулись тени детей. Они держались за руки, слышались их ледяные, бесчувственные голоса: «Ты нам больше не мать! Не мать! Умри и ты!» Эхо подхватило эти слова и стало множить, заполняя пещеру. Настасья упала как подкошенная. Она рыдала и корчилась от внутренней боли среди пепла и праха, которые устилали землю. Вместо детей уже взмыли вверх и плясали другие сполохи, другие призраки. Они сменяли друг друга, исчезали и появлялись снова. Но повторяемые эхом проклятия продолжали звучать, смешиваясь друг с другом, превращаясь в неистовый гул, гимн ненависти. – Пришли и сразу прощены? Как легко вы решили от нас отделаться! – Даже смертью не откупитесь! – Горите огнем! – Вечные муки! Вечный позор! Слышать это было невыносимо, гул угроз и ненависти сводил с ума. Пещера оказалась ловушкой, любая надежда в ней задыхалась и умирала. Ни прощения, ни примирения здесь произойти не могло. Фрося, не отрываясь, смотрела на метущиеся тени, надеясь разглядеть среди них маму и папу. Но все было тщетно. Родителей она не нашла и здесь… Отрывисто и грубо заиграла на этот раз жалейка, но никто не обратил на нее внимания, все были ошеломлены происходящим и с ужасом ждали развязки. – Скоро все закончится… Скоро всему конец… – вкрадчиво повторял идол. И слова эти падали как комья земли на крышку гроба. Постепенно все стихло, кроме этих двух фраз. Люди, словно статуи, стояли неподвижно и безразлично смотрели в пустоту. Игнат Ужас происходящего захлестнул и Лиду, и Илью. Но сердца и души их остались свободными, так что они единственные оставались непричастны к происходящему и видели все со стороны. Брат и сестра спустились сюда, только чтобы поддержать подругу, совесть их была абсолютно чиста и спокойна. У жалейки не было над ними власти. Лида первой увидела тонкие серебристые нити, которые потянулись от застывших омертвевших людей к жалейке. Она словно вытягивала жизни, насыщалась ими и набухала, становясь все больше и больше… – Смотри, что это?.. – помертвелыми губами прошептала Лида. – У всех! И у Фроськи нашей тоже… – Не знаю… Но похоже на что-то очень плохое… Надо срочно прекратить это, пока не поздно… Мысли, тяжелые и громоздкие, приторными звуками и страхом от увиденного, едва ворочались в голове, не слушались, не рождали идей и решений. Илья успел сделать лишь несколько шагов к жалейке, и в тот же миг чернота завертелась вокруг него, сплетая плотный, непроглядный кокон. Но зло еще не обрело плоти и не могло остановить юношу. Даже окруженный чернотой, Илья упрямо продвигался туда, откуда слышался звук жалейки. Оставалось сделать всего пару шагов, когда чудовищный рык вдруг сотряс пещеру. И в тот же миг юноша услышал испуганный крик Лиды: – Медведь! Он ожил!!! Тени расступились и уползли в круг, открывая страшную картину: рядом с юношей стоял огромный медведь со стеклянным шаром вместо глаза! Голова его, все время торчавшая на шесте, теперь обрела туловище, сотканное из призраков и теней. Медведь, распаленный яростью, поднялся на задние лапы, выпрямился во весь рост и прорычал: «Смерть!» Не стараясь защититься от чудовища и не тратя зря последних минут своей жизни, Илья бросился вперед, схватил жалейку и начал ее ломать, ничего другого он все равно не успел бы предпринять. Как оказалось, справиться с дудочкой было не так просто: берестяная жалейка даже не сгорела в огне, когда ее пыталась сжечь баба Клава! Времени на размышления не было. Надо было срочно остановить ее. Прямо сейчас. Пока она не успела поглотить жизни людей. Едва Илье удалось отломать пищик и размотать берестяной лоскут, сверкающие ниточки освободились и упорхнули обратно в сердца, но не оживили их. Люди продолжали стоять на своих местах недвижимые, закаменевшие. Только одна ниточка оставалась привязанной к жалейке. Это была жизнь Фроси. Девочка не хотела жить дальше, не узнав правды и не увидев родителей. Она не хотела расставаться со своей призрачной мечтой. Медведь опомнился, встряхнул головой и начал вновь наступать на юношу. – Лидка, держи! – крикнул Илья и бросил сестре берестяной сверток с драгоценной нитью. Юноша отступал под натиском огромного, лохматого чудовища, но вскоре уперся спиной в сырую земляную стену. Лида плакала, не зная, как помочь брату и подруге, жизнь которой трепетала в ее руках. – Фроська, очнись! Помоги мне! Помоги! – плакала Лида и трясла Ефросинью. И вдруг в пещере вспыхнул яркий свет, будто в это самое мгновение разверзлись земля и небо и само солнце встало посреди окаменевших людей. Лида отпрянула от подруги, ослепленная этим светом. Теплое, но пронзительное сияние исходило от любящего и чистого сердца Ефросиньи. Свет заполнил пещеру, вытесняя тьму, укрыл людей, делая их недосягаемыми для сил зла. И все вокруг начало меняться. Люди стали приходить в себя и, словно очнувшись от глубокого сна, озирались по сторонам, стараясь вспомнить, где находятся и как здесь очутились. Идол оставался на месте, но молчал, и на него беспрепятственно сыпались белесые хлопья пепла. Угли погасли, тени рассеялись. Лоскут бересты превратился в прах и неслышно упал под ноги Фросе. Но самые невероятные метаморфозы происходили с медведем. Он поднялся во весь свой исполинский рост и начал, словно освобождаясь от плена, когтями сдирать с себя шкуру, будто она горела и сжигала его, причиняла жгучую, нестерпимую боль. Отчаявшись освободиться от нее, медведь дико заревел, вцепился лапами в пасть и… разорвал себя надвое. Отбросив шкуру в сторону, перед толпой стоял Игнат. Его волосы были всклокочены, взгляд блуждал, бледное лицо кривила и уродовала ненависть. – Игнатушка, мил человек, что происходит? – бросилась к нему баба Тиша. Но увидев вблизи его жуткие, полыхающие злобой глаза, отступила и умолкла.