Я осторожно приблизился, снял рюкзак и сел, держа рюкзак на коленях. – Меня зовут Федор Иванович, – заискивающе продолжал он. – А вас? – Александр, – буркнул я. Но собеседник продолжал так любовно на меня смотреть, что мое недовольство отступило, – очевидно, он имел высокий показатель привлекательности. – «Иванович» – это что значит? – Это отчество: производное от имени моего отца. – У вас был отец? – удивился я. – Биологический отец? – Именно. Родителей людям давно заменили компьютеры. Они выстраивали цепочки генов и растили плод. Наше детство проходило в анабиозе, на свет из капсул мы выходили уже взрослыми. Базовая версия 1.0 для всех homo cybernetic terra была одинаковой: те же знания, навыки и умения, даже запас лексикона от рождения у нас был одинаков. Но наши системы обладали способностью обучаться, одни набирались ума, другие глупости. Естественное же развитие человека считалось извращением и мазохизмом в первую очередь для женщины, которая если не для самоистязания, то разве из любопытства желала выносить ребенка. А ведь потом его еще нужно было растить, то есть собирать систему вручную, без школ, сверстников и семьи – ничего этого давно не осталось. Учитывая, какой тонкой является настройка системы человека, многие родители с этой задачей не справлялись. Тогда и появлялись индивиды с нестабильными или поврежденными, как у вояки Андрея, системами. – А каково это – быть ребенком? – спросил я. – О, это чудесно! Детство дороже всей оставшейся жизни. И мне непонятно, как человечество от него сознательно отказалось. – По соображениям разума, конечно же. Мы ведь не примитивные homo sapiens, чтобы прислушиваться к сердцу. – Правда? – Федор Иванович наклонился ко мне. – Можете ли вы со всей присущей серьезности вопроса ответственностью утверждать, что никогда не поступались доводами разума? Я вспомнил две тысячи «Гаражей» и бессмысленно растраченные десятки тысяч эксманов. – Теперь я стараюсь поступать разумно. В моей жизни появилась цель, и каждый мой шаг подчинен ее осуществлению. Федор Иванович сразу заинтересовался. – Цель – в наши дни большая редкость. Можете ее озвучить? Мне даже тяжело представить, какие сейчас цели ставят перед собой люди. – Я хочу улететь на Марс. Он дважды быстро моргнул, потом глаза его остекленели. Я подумал, что произошел редкий системный сбой, в простонародье именуемый глуховатостью. – Улететь на Марс, – завороженно повторил он. – Это высокая цель. Неисповедимыми расчетами вселенского компьютера эту цель преследует и наша организация. – Гм, – удивительное совпадение я встретил меньшим количеством слов. После знакомства с Гарольдом подобное развитие событий казалось естественным. – Да, – согласился Федор. – Это поразительно. – Вы строите космодром? – на всякий случай уточнил я. – Да. – А среди вас есть человек по имени Гарольд? Тут я понял, что допустил ошибку. Здесь не было Гарольда, но определенную известность он имел. Лицо Федора Ивановича утратило былую доброжелательность. Его рука ненавязчиво двинулась по столу, но уже через мгновение замерла. За это мгновение он успел обдумать многое. Я же усомнился: а было ли неудовольствие, или оно мне только почудилось? Быстродействие собеседника ошеломляло. – Мы не Стервятники, – загадочно ответил он, откинулся на кресле и пояснил: – Гарольд, о котором вы спрашиваете, – предводитель банды Искателей Счастья, как называют они себя сами, или Стервятников, как называем их мы. Их цель – завладеть плодами трудов других людей. Прежде они довольствовались оружием, эксманами и территориями, а сейчас укрепились так, что пытаются отобрать и наш проект «Феникс». Наивные, они полагают поживиться и там… марсиане разорвут их на кварк-глюоны. – Федор Иванович вновь наклонился к столу. – Вижу, мои слова вам не очень приятны, но я не приемлю лжи и недосказанности. На всей Земле не осталось ни одного действующего космодрома, и только тот, в котором вы находитесь, обладает мощностью запустить пассажирский космолет. Вы можете увидеть его, если захотите, я предоставлю необходимый доступ. – Он мечтательно опустил взгляд. – «Феникс» восстанет из пепла. – Почему вы даете мне такую возможность? Мне, случайному незнакомцу, неизвестным образом оказавшемуся у ваших стен. – Потому что все имеют право обладать правдой, на него не нужно притязать, его не нужно требовать. Я хочу, чтобы вы увидели «Феникса» своими глазами и прониклись нашей идеей. Я вижу вашу решительность и хочу заручиться ее союзничеством. Напомню также, что мы уже познакомились, а нору, через которую вы пришли, уже засыпают. Да, кстати, я вижу, вы больны крысиным питириазом. Один момент. Он быстро пробежался по столу пальцами, и по мне скользнул легкий щекочущий ток. Я сразу же почувствовал себя лучше: сыпь на руках пропала. А прикоснувшись к лицу, понял, что оно очистилось. Я испытал благодарность к Федору Ивановичу, так непринужденно исцелившему меня, но благодарность осторожную, понимая, что ласковый ток может и рассвирепеть. – Как вы намерены проникнуть на Марс? У вас найдется двести тысяч эксманов для каждого желающего улететь? – Конечно, я в это не верил. – Рэй, начальник космодрома, ведет переговоры. Он великолепный дипломат и на вашем месте я бы не тревожился. – Я думал… Федор Иванович, перебивая меня, смущенно замахал руками: – Нет-нет, что вы, я только управитель. Всем руководит Рэй. Это интеллект такой величины, объять замыслы которого я не могу и вполовину. – Разве запустить космолет настолько сложно? Раньше это считалось обыденностью. – Раньше у нас были страна и общая идея человеческого мира. У нас были ресурсы, в первую очередь интеллектуальные. Где они, люди, причастные к полетам в космос? Я нашел одного инженера – теперь он не смог возвести и пирамиды из пустых стаканов. Все мечтатели и деятели, все, в ком горела искра преобразований, давно переселились на Марс. Мы вымирающий вид. Я согласно кивал головой. Да, светлых умов у нас почти не осталось… и компьютеров, которые могли собирать космические корабли, как ребенок конструктор, тоже. Но вдруг я вскипел, в который раз прочувствовав старую вбитую Империей в наши нетрезвые головы неприязнь. – Мы вымираем по вине марсиан! Они не хотели принимать новых поселенцев и ответили войной! – Улетая, homo cybernetic покинул не только Землю, но и ее обитателей. Мы не смели навязываться бесконечно. Кроме того, они выставили условия переселения… – Издевательские условия! Федор Иванович выждал паузу. В своем возбужденном состоянии я не мог принять противоположного мнения. Но я быстро остыл. – Вы неправильно понимаете, – мягко возразил он. – Входной платы нет. Высокоуровневая система является мерой предосторожности для самих переселенцев, условием, еще не гарантирующим, но значительно увеличивающим шансы выживания переселенцев и временных гостей. Я не хотел признавать своего невежества и поднялся, вдруг пожелав размяться. – Как мне найти космолет? – Мгновение, – Федор Иванович провел ладонью по столу. Мозг воспринял электронную карту. На ней были точно размечены все помещения и коридоры и даже присутствовала поясняющая легенда. А вот этажей у здания оказалось целых восемь, пять из них приходились на подземную часть. Раз уж я находился на втором этаже, то решил с него и начать, затем подняться на третий, или первый, каким он значился на карте, а только потом спускаться в конструкторскую. Второй этаж полнился тишиной, прерываемый редкими одинокими шагами. Здесь разместилась казарма. Солдаты в большинстве своем погрузились в матрасы, окутывающие тела подобно упругим жидкостям в капсулах отдыха, и в общей дремоте переживали виртуальные приключения. Лишь единицы ходили по металлическим полам, слушали генераторы музыки, сидели или лежали на кроватях, бездумно глядя в потолок, словом, скучали, как издревле свойственно солдату. Для огромного восьмиэтажного строения их было немного, даже мало – каких-то сто человек. Но на каждого приходился целый арсенал первостатейного оружия. По два самоприцельных энергорукава, значительно превосходящих мощность моего пистолета, энергомат и перевязь энергетических гранат. Ртутные одежды солдат поднимались от кончиков пальцев, полностью обтекали тела и оставляли открытыми только лица, которые, впрочем, также защищались боевым режимом, и тогда из серого костюма торчали только узкие пластиковые стекла, соединяющие виски. Такое же добро могло стать и моим, стоило только принять предложение Федора Ивановича. Предложение выглядело все заманчивей: слишком заманчиво, чтобы верить, и потому же было причиной недоверия. Экипировались солдаты одинаково, и только на двоих я заметил костюмы другого цвета – черного. Эти двое как раз были в числе немногих бодрствующих. Со мной они не заговорили, но и я свою разговорную потребность временно удовлетворил и новых собеседников не искал. Многие помещения, снаружи казавшиеся одиночными, оторванными от остального здания комнатами, сообщались с помощью выдвижных мостиков. Их обособленность, вероятно, имела стратегическое значение: каждое такое помещение могло отделиться и оказаться заблокированным для неприятеля. Часто под окнами в комнатах стояли массивные черные энергометы. Первый этаж, верхний, отводился под лабораторию и оказался полной противоположностью казарме. Здесь кипела, в прямом смысле, работа. Сотрудники в серых халатах кружили, как пчелы в улье, носились с колбами, выдыхающими дымные реакции, с какими-то фасовочными мешками и сумками медицинских инструментов. Какой прок был от всей этой лаборатории и могла ли она заменить самую примитивную ее автоматизированную сестру, я не знал. Здесь я всем беспрерывно мешал, о чем мне не уставали напоминать. Мне удалось проникнуть только в одно помещение, но там, помимо пустующего операционного стола я ничего не успел увидеть – меня настигли и выпроводили. Здесь же за самой, вероятно, хлипкой деревянной дверью космодрома скрывался кабинет Рэя. Сейчас он был закрыт, а местонахождение начальника мне выяснить не удалось. На третьем этаже, откуда я начинал путешествие, цвела и благоухала оранжерея. Для чего она понадобилась на космодроме, я представить не мог. Наверное, Рэй очень любит природу, только и всего. Одни толстые, как лианы, потомки вьюнков плелись по стенам, мерцая огненно-красными маленькими цветками, другие напоминали гигантские хризантемы, а их разноцветные бутоны были больше моей головы. Были здесь и энергогрибы, и другие их родственники, и кустарники с раскаленными ягодами, и деревья с белыми, светящимися в темноте плодами. Да и много чего еще удивительного я там увидел, а не прошел, наверное, и половины оранжереи. Сканер я включать не стал, иначе рисковал задержаться до часа, когда водохрюн откажется от лужи. С четвертого этажа, или первого подземного, растянулась аж на три этажа конструкторская. Вот здесь уже начинался настоящий космодром. Центральная часть отделения проходила сквозь все три этажа. Внутри на магнитных платформах перемещались строители. Они варили металл сварочными перчатками, развешивали провода, плавили стекло и пластик. Сначала мне показалось, они заняты космолетом, на деле же они латали огромную дыру в три этажа. – А где «Феникс»? – спросил я случайного рабочего. Он посмотрел на меня удивленно. – В каком смысле? – В прямом. Где космолет? – Ты уже в нем. Что, правда, не знал? – поразился он моему удивлению. – С первого этажа, что ли? Ну, выздоравливай, – он дружелюбно похлопал меня по плечу и вернулся к работе. – Да как же он полетит? Такой несуразный… – запоздало спросил я, теперь уже себя самого. Здесь определенно было о чем подумать. Удивление незаметно переросло в разочарование. Да, космолет больше, чем я думал, но что с того? Он не достроен и неизвестно вообще, сумеет ли когда-нибудь полететь. Для начала его нужно выкопать из земли и пепла – почему этим никто не обеспокоен? Так или иначе, а Федор Иванович меня обманул уже тем, что утаил часть правды, никакого восторга вопреки его ожиданиям латание дыры «Феникса» на меня не произвело. На седьмом этаже моему спокойствию не суждено было вернуться, и что происходит на этом загадочном корабле, я перестал понимать окончательно. От металлического звона, копоти и гари я перенесся в настоящий хлев, какие видел только во снах. Этаж был возведен из дерева, а необходимые элементы космолета тщательно под это дерево маскировались. Лошади заправлялись овсом в яслях, ленивые коровы жевали жвачку, овцы жалобно блеяли, а куры отбирали друг у друга плодовые кусочки и бегали от петухов. И все то были биологические создания, лишенные кибернетических сетей. Возможно, экипаж таким образом зарабатывал эксманы, совершенствовался и совершенствовал космолет, ведь живую продукцию ввиду ее малочисленности наконец оценили как высшее творение земли. Но для чего товару предоставляли такие вольготные условия и почему держали именно внутри космолета, я не понимал. Стены здесь лучились белым дневным светом, но по мере моего нахождения он в соответствии с режимом дня и ночи медленно приглушался. Еще одним серьезным отличием от архаичного хлева, отнимающим ровно половину его сути, была относительная чистота. Животные испражнялись исправно, но тотчас включались системы очистки, туман впитывал испражнения и выводил через сливы. Хоть обитатели фермы оставались одними из последних носителей замысла природы, никакой симпатии к ним я не испытал. В моем понимании это были примитивные устаревшие механизмы по выработке энергии биологическим топливом. Топлива они потребляли много, чудовищно много, а величина чистой энергии на выходе получалась смехотворной. Ее запаса хватало только на срок, необходимый для нахождения нового топлива. Функционирование механизмов не имело смысла, более того, вырванные из системы, в которой создавались, они утрачивали полезность и теперь служили разве во благо энтропии. Об этом надо будет переговорить с Рэем, если он умен хотя бы вполовину от уверений Федора Ивановича. Пусть объяснит смысл их существования, а заодно и моего тоже. Я уже повернул к лестнице, когда услышал разговор двух доярок: – Тучка изнервничалась, вторую ночь не спит, никак отелиться не может. – Так ты ей успокоительного в лаборатории возьми. Я иногда сама принимаю, как мысли о предстоящем полете начинают изводить. Спасин называется. Три капли – и четверть часа меня добудиться невозможно. Корове, понятно, больше требуется… Одни расходы, как я и думал. Лестница на последний этаж неожиданно оказалась преграждена большой массивной, как корпус древнего танка, металлической дверью. Я навалился, постучал, почесал подбородок. Не было понятно, дверь ли это вообще или некий системный люк. – Как попасть на восьмой этаж? – спросил я у продолжавших беседу женщин. – Нужно получить разрешение у Федора Ивановича, – ответила одна. – Или у Рэя, – подхватила другая.