На этот раз мы пошли на восток, хотя воины утверждали, что в той стороне ничего найти нельзя. Мы легко поднимались на крутые склоны, так как покрыли лыжи снизу оленьей шкурой, как всегда это делали для первого снега. Чаща молчала, вместе со снегом на нее опускалась тишина сна. Долгие часы мы бежали все на восток. Слева нас толкал кей-вей-кеен и приказывал ускорять бег. Танто мчался, будто хотел удрать от него, однако я бежал с неохотой. Я не верил, что нам удастся добыть черного брата в это время, когда чаща впадает в первый зимний сон. Но Танто устремлялся все вперед и вперед – навстречу восходящему солнцу. За нами гнались наши тени. Наверное, Тинглит умоляла доброго Духа деревьев помочь нам, потому что, когда солнце поднялось к верхушкам самых высоких сосен, а мы, миновав сугробы – домики бобров, продирались к реке, Танто внезапно остановился. На берегу речки мы увидели небольшой снежный бугорок. Осторожно подошли близко к нему и увидели, что он тщательно сложен из веток и камней. Мы отбросили несколько веток сверху – это был медвежий тайник, полный мороженой рыбы. Снег лежал здесь двумя слоями. Пурга, по-видимому, не доходила до этих мест, так как на старом снегу лежал едва заметный слой свежего пуха. Благодаря этому нетрудно было обнаружить па старом промерзшем снегу следы медвежьих лап, скорее всего, вчерашние. – Я не оставлю его, – шепнул Танто, – хотя бы нам пришлось поселиться в чаще. Я кивнул головой в знак согласия. На этот раз мы должны возвратиться с медвежьей шкурой. Мы пошли по следу вверх по реке широкими полукругами, стараясь держаться подветренной стороны. Тяжелое это было дело, так как в некоторых местах под свежим снегом ничего нельзя было разглядеть. К счастью, в других местах кей-вей-кеен посдувал пух с медвежьих следов. Около полудня мы нашли второй тайник, несомненно более свежий. Это был очень хороший признак. Значит, мы шли в верном направлении. Это также означало, что медведь бродит около реки и его надо искать там, где водится больше всего рыбы. Наконец мы обнаружили очень важную вещь, и Танто даже покраснел от радости, как девушка, – мы обнаружили под стволом старой сосны ночное логовище медведя и свежий, уже сегодняшний след, который вел снова вверх по реке. С этой минуты мы двигались все медленнее. Далеко впереди нас были наши глаза, обоняние и слух. Танто уже приготовился к борьбе. Он снял куртку, повесил через плечо мешочек с солью, взял в руку томагавк. Я шел за ним со стрелой на тетиве лука. Нас предостерег слух раньше, чем мог что-нибудь сказать взгляд. Мы услышали плеск, громкое сопение, а затем с высокого обрывистого берега реки увидели, как медведь-мокве ловит рыбу. Большой черный мокве стоял на мелководье, куда он загнал стайку рыб. Каждую минуту раздавался плеск воды под медвежьей лапой, и новая добыча летела на берег, где уже лежала порядочная куча рыбы. Мокве стоял спиной к нам и тяжело отдувался. Он не слышал нашего приближения. Сердце у меня билось не только от надежды, но и от страха. Я понял, что Танто не хочет продолжать охоту или ждать медведя, потому что день уже угасал. Он решил бороться здесь. А место было не безопасным. Если бы нам пришлось удирать, то для обоих дорога была бы только одна – узкая прибрежная коса, да еще под гору. В таком случае бегство могло закончиться только смертью. Танто приказал мне отойти как можно дальше назад. Но я не послушался его. Я знал, что моя стрела может ему пригодиться сейчас больше, чем когда-либо. Медведь все еще не слышал нас. Наконец Танто, натянув лук, крикнул: – Мокве, брат мой, оглянись! Медведь медленно, будто не доверяя своему слуху, повернулся к нам. Тогда свистнула стрела Танто и впилась в глаз большого зверя. По чаще разнесся оглушительный рев. Моя стрела попала в раскрытую пасть. Медведь бежал прямо на нас. Мы отскочили в обе стороны, и он приостановился на мгновение, выбирая противника. Он выбрал большего, Танто, который размахивал курткой. Медведь поднялся на задние лапы, и в этот миг брат бросил ему в глаза пригоршню соли и накинул на голову кожаную куртку. С этой минуты мокве проиграл бой. Он ничего не видел, и нюх ему тоже не мог помочь, так как на голове у него была куртка Танто, пропитанная острым человеческим запахом, а слух у медведя довольно тугой. Чтобы обмануть его, я крикнул: – Вот я, мокве! Зверь повернулся на мой голос, и тогда Танто подбежал с другой стороны и всадил ему копье в бок, в другой бок вонзилась вторая моя стрела. Мокве внезапно заревел жалобно и испуганно, опустился на передние лапы и за качал головой И это был конец боя. Танто в последний раз поднял томагавк и нанес страшный удар по склоненной к земле голове медведя. Медведь попытался подняться на задние лапы и упал на землю. – Прости, брат мокве, – сказал Танто, – но я должен был добыть твою шкуру, чтобы привести в свою палатку самую прекрасную девушку шеванезов. Мокве молчал. Кей-вей-кеен нес запах нового снега. Нужно было немедленно возвращаться в селение. Мясо мы с собой не взяли, потому что, когда мы кончили свежевать медведя, с востока уже надвигались вечерние сумерки. Шкура была большая и тяжелая, но нас несла радость, и мы примчались в селение раньше, чем уснули все палатки, примчались вместе с новым снегом. Ветер немного стих. Из глубины ночи сыпал вихрь белых звездочек, мягко стлался по земле, приглушал наши шаги. В палатке отца Тинглит еще пылал огонь и слышен был высокий девичий голос. Мы остановились. Это пела Тинглит: Ты так далеко, мой воин, Но сердце со мной оставил. Мне вечерний ветер расскажет, Как живешь ты средь чащи леса. Я хотела бы быстрым птицам Доверить свою любовь, Чтоб тебе отнесли на крыльях. Да боюсь я, что злой Ка-пебоан-ка Заморозит птицу вместе с сердцем, С моим сердцем, с моей любовью Возвращайся же скорей, мой воин! Танто выпрямился и высоко поднял на вытянутых руках четвертую медвежью шкуру. – Тинглит! – крикнул он. – Тинглит!.. Вчера вечером был пир в палатке моего брата и впервые прислуживала гостям его жена, мать его будущих сыновей, Тинглит – Березовый Листок. И сегодня утром нам не хотелось идти в лес. Утро было ленивое, так как пир был большим и щедрым. До самого полудня мы с Совой плели сетки для снеговых лыж. У наших ног лежал Тауга. В своем новом зимнем мехе он был похож на бурого волка. Только по глазам было видно, что это собака-друг. После полудня мы пошли в лес испытывать новые лыжи. Они удались на славу: даже через самые большие сугробы несли нас быстро и легко. Тауга неохотно тащился следом за нами. Он быстро понял, что мы специально выбираем самые большие сугробы, через которые он едва мог перебраться, и поэтому вскоре нашел какую-то свою тропинку и исчез в чаще. Мы шли медленно и молча. Говорить не хотелось, думать – тоже. Мы брели без цели и без дороги. Сначала на восток, потом свернули на юг вдоль русла небольшого ручейка. Самые младшие мальчики часто ставили тут свои силки. Где-то в глубине леса закричал кролик, и через минуту собачье рычание пояснило нам, что кролик стал жертвой Тауги. Я окликнул пса, но он прибежал не сразу. Наверное, ему ни с кем не хотелось делиться добычей, так как он появился, глотая последний кусок. Хоть вся морда была у него в кроличьей крови, он смотрел так равнодушно, будто по меньшей мере два дня не держал ничего в зубах и, уж конечно, с год не встречал в чаще ни одного кролика. Теперь он бежал за нами. Мы повернули к селению, лениво рассуждая о том, что неплохо было бы, если бы каждый день происходил какой-нибудь свадебный пир и каждый день можно было бы лакомиться медвежьим окороком, жареными ребрами оленя, копченым лососем, жареными на стрелах щуками, золотистым медом. Мы говорили, что когда-нибудь и сами приведем в свои палатки молодых девушек. Я сказал, что у моей скво – жены, будут такие же большие черные глаза с ясными искорками на дне, как у Тинглит. А Сова сказал, что его жена будет такой же веселой, как моя сестра Тинагет. Он даже сказал, что если бы Тинагет была моложе, а он старше, то он уже сейчас пошел бы к моему отцу и принес бы десять медвежьих шкур, лишь бы взять ее в свою палатку. Тогда я ему сказал, что он должен был бы и у меня спросить позволения и просить помощи, чтобы добыть эти шкуры, так как иначе первый же медведь, вместо того чтобы отдать Сове свою шкуру, отнес бы в свое логовище его собственную. Сова ничего не ответил. Внезапно без слов он втиснул меня головой в снег. Да это ему даром не прошло. Через мгновение мы оба были в снегу. Верх брал то один, то другой, уступить никто не хотел. Дружба дружбой, но я чувствовал, как у меня опухает глаз, а Сова окрашивает снег кровью из носа. И вдруг мы оба вскочили на ноги. Мы услышали, как Тауга, который только что забежал в чащу, завыл по-волчьи. Что случилось? Обычно так воют собаки над трупом человека. Мы побежали в ту сторону. На берегу ручья лицом вниз лежал очень худой индеец, с коротко обрезанными волосами, в потрепанной одежде. Мы перевернули его на спину. Окровавленное лицо этого человека показалось нам знакомым. – Сломанный Нож! – крикнул Сова. Да, это был Сломанный Нож, воин, которого схватили белые в Каньоне Безмолвных Скал. Это о нем говорил Вап-нап-ао, будто он согласился идти в резервацию. Его ноги и руки были сплошной раной. Все тело покрыто ссадинами, царапинами и ранами. Мы наломали веток и уложили на них раненого. Потом Сова побежал в лагерь за помощью, а я остался около воина. День угасал, с востока снова надвигался мрак. Но, наверное, гораздо более страшный мрак надвинется с юга – со стороны лагеря белых. Я смотрел на измученное лицо Сломанного Ножа. Какие вести принес он для своего племени? И тогда я надрезал себе левую руку, чтобы несколько капель крови упало на снег, покрывавший землю свободных шеванезов, – пусть заключу я с ней союз на каждое время года: на время мороза и на время зноя, на время ветра севера и ветра юга – на всю жизнь, до конца. Мир не так уж велик, И дорог нет столь тяжких и трудных Для мести моей, Чтобы она не настигла Врага моего Вап-нап-ао! Глава XIII Семья Сломанного Ножа – мать, жена и два маленьких сына – с тех пор, как он попал в плен, жила в селении рода Танов. Его жена была из этого рода, и ее братья взяли на себя заботу о ней. Когда раненого привезли в наше селение, отец послал гонца к Танам с радостной вестью, а Сломанного Ножа взял в свою палатку Овасес.