Золотов с Трошиным переглянулись. Кажется, они впервые слышали о такой возможности. — То есть… ты хочешь сказать, что помимо постов видеонаблюдения, я могу… — Да. Теоретически. На своем компьютере в кабинете я так и делал. После того, как поставили систему, они смогли их объединить и дали мне адреса, но, похоже… они для вашего компьютера не работают. Должны быть какие-то другие адреса. Я же нахожусь в другом здании, у меня другая подсеть. А какая тут у вас, я не знаю… — Вот это да, — сказал Золотов. — Уже почти год как я мог бы смотреть на задницу Ани Верник в бухгалтерии, а ты молчишь? Шутка. — Что уж. Аня Верник очень даже, — медленно сказал Трошин. — Тебе-то, холостому, сам бог велел туда смотреть. Только вот… как? — Он повернулся с бутылкой в руках, плеснул себе еще в стакан, потом добавил Золотову. — Постой, постой. Это не те ребята, что сломали нам клетку обезьян и потом мы ловили одну почти целый день? — Эти, — подтвердил Лукин. — Они мне весь потолок разворотили своими дрелями. И насвинячили в чистой зоне, пришлось неделю отмывать. — Погоди, мне тогда начальник их подарил… бутылку Бехеровки, я отвез ее жене, она любит такое. И дал бумагу. Сказал: «тут коды доступа к камерам, смотри не потеряй». Но так как вся система видеонаблюдения заработала, то я подумал, зачем эти коды… и положил… — Он снова подошел к бару. — Точно! Я подумал, раз коды, значит что-то важное, как коды к моему сейфу. И положил ее… да-да, в сейф! — Трошин отворил темную панель справа от бара. Там располагался небольшой сейф с кнопками. Быстро набрав комбинацию, он открыл толстую дверцу. — Так… не это… не оно, это техпаспорт… это устав… стоп… кажется… — он вынул лист бумаги с чередой длинных адресов-цифр. — Здесь не написано, что это, но… кажется… — Да! — Лукин быстро пробежал взглядом бумагу. — Это точно оно! Есть, давайте ее сюда… так… одну секунду. Сперва глянем, что у нас за дверью. — Он быстро набрал вереницу цифр и глазам изумленных мужчин предстал очень качественный, цветной вид сверху на дверь кабинета директора, включая стол секретаря, шкаф для бумаг, вешалку, кресла для посетителей. На месте Веры Ильиничны восседал бугай в джинсах и свитере крупной вязки, с «оленями». На голове у него была черная шапочка. Он крутил в руках рацию и явно маялся от безделья. Сумка Веры Ильиничны висела на стуле, как будто она отлучилась на минутку. — Смотри, — указал в нижний темный угол Золотов. — Несмотря на то, что освещения внизу не хватало, все они увидели, что белый короб, скрывающий телефонные провода, вскрыт, а из него торчат разноцветные лохмотья. Они перерезали телефонную линию. Лукин покачал головой: — Интернета нет, потому что перерезан телефонный кабель. А вот сама сеть есть. И это единственный плюс, который мы имеем на данный момент. Мы можем точно узнать, где они и что делают. Посчитать, сколько их и… возможно, обезвредить. У меня такое ощущение, что в их планы не входит выпустить нас отсюда. Глава 10 2012 год Она стоит на ступеньках автобуса, прислонившись к холодному стеклу двери, а тот громыхает по разъезженной дороге, корпус содрогается, скрипит и плачет, крышка механизма открывания дверей над головой бьется с монотонным лязгом. Надпись на ней гласит: НЕ ЗАБУДЬТЕ ОПЛАТИТЬ ПРОЕЗД Она смотрит в окошко, боясь пропустить свою остановку, но снаружи — серая туманная слизь, не видно не зги. Силуэты домов угадываются и тотчас исчезают, а людей и вовсе нет, а автобус, старенький Лиаз, все едет и едет. Без остановок. Салон забит людьми — они чем-то неуловимо похожи друг на друга, словно едут на завод (или на похороны), и они… они смотрят на нее, да. Серые землистые лица, плотно сомкнутые бескровные губы, изгибы морщин. Странно, но никто не шмыгает, как обычно, не кашляет, не сморкается. Она попыталась вспомнить, как попала в этот автобус, но не смогла. И куда она едет без родителей? Почему все смотрят на нее? Она холодеет — у нее нет билета. Они знают. Они откуда-то знают. Проносится перечеркнутый красной линией знак с надписью «Огненск» и она с ужасом понимает, что села не на тот автобус. Она едет не туда и автобус уже выкатился из города, тряска стала более монотонной, похожей на дрожь. Скорость выросла. Люди в автобусе молчали, никто не произносил ни слова. Она украдкой посмотрела влево — ни одного мобильника, никто не смотрит очередной выпуск новостей, не слушает музыку в наушниках, черт — даже не сидит в Инстаграме или на худой конец, в Одноклассниках, у людей здесь… вообще нет телефонов. Их тела ритмично покачиваются и наклоняются совершенно синхронно, как связанные, когда автобус берет правее или левее. С каждой секундой, которые тянутся, словно кадры на замедленной съемке, ужас наполняет ее все больше и больше. Где папа?! Где мама?! — Тетенька, — оборачивается она к пожилой женщине, стоящей позади. На старухе черное пальто до пола и резиновые сапоги, тоже черные, в комках жирной оттаявшей грязи. — Простите, какой это номер, не подскажете? Куда мы едем? Старуха смотрит на нее в упор, отчего Саше становится не по себе. — Безбилетница, — говорит старуха, шевеля тонкими губами с полоской серых усов над ними. Саша втягивает голову в плечи. Ей становится и страшно, и стыдно одновременно — она краснеет, невыносимо душно, хотя внутри салона, это хорошо видно, из каждого приоткрытого рта то и дело вылетает облачко пара. — Безбилетница! — повторяет старуха злобным шипящим голосом. Ее маленькие черные глазки буравят Сашу. Старуха входит в раж и, специально, чтобы услышали все, почти выкрикивает это слово, как заклинание: — БЕЗБИЛЕТНИЦА!!! Саша с силой прижимает ладони к холодному стеклу автобусной двери, ей нужно выйти прямо сейчас — сквозь запотевшее стекло она видит новый указатель и ей становится не по себе: «Городская свалка, 5 км». Господи! Папочка!!! Я заблудилась!!! Помоги мне, папуля, где ты?! Тем временем, лица пассажиров, даже тех, кто вообще не подавал признаков жизни, разворачиваются в ее сторону. В их глазах — глухая черная пустота. Сначала они молчат, просто смотрят, но Саша знает — этим не обойдется. Если бабка решила выместить на ней свою злобу, своего добьется. Ужасная, страшная старуха, похожая на бабу Демидиху из соседнего подъезда — склочную, сварливую, ее сторонились даже крепкие мужики со свинофермы. Толпа не любит чужаков. Тех, кто отличается. Тех, кто своим видом вносит сумятицу и раздор, вызывает волны на вечной глади болотной жижи. Но… откуда они знают? Откуда?.. В этот момент глухой ропоток, заглушая кашель двигателя, сперва несмело, но с каждым разом все громче, все сильнее, — перерастает в скандирование — «Без-би-лет-ни-ца, без-би-лет-ни-ца, без-би-лет-ни-ца!», которое впивается в уши, проникает сквозь кожу, холодными иглами пронзая все ее тело — как тогда… как тогда… Она затыкает уши. Но это не помогает. Автобус раскачивается в такт крикам, словно пытаясь выплюнуть ее наружу, в туманный холод — а там, она с ужасом это видит, распахнув глаза — на горизонте, вырастает исполинская Гора, та самая, куда родители под страхом вечного домашнего ареста запрещают бегать и ездить на велосипедах своим детям. Гора, за которой находится нечто жуткое и темное. И даже туман в том месте — на горизонте, тонет и исчезает, обращаясь в НИЧТО. И в этой черноте, куда летит автобус теперь уже совершенно бесшумно, под вой безумных пассажиров — кто-то поджидает ее. Это его глаза она видела тогда, да… тогда, его глаза, его расширенные зрачки, его прищур и узнавание, его триумф и его холод, в который она падала бесконечно много лет с тех пор. Бесчисленное количество раз. Саша пытается закричать, позвать на помощь, сказать, что она выйдет, нужно остановить автобус пока не поздно, нужно выйти всем, кто еще может, но ничего не получается — только хрип вырывается из ее простуженных легких и пальцы оставляют длинные следы на запотевшем стекле автобусной двери. Профессор Верник из Москвы развел руками: — Голубушка, я все понимаю, но, к сожалению, я не господь Бог. Не все в моих силах. Ее показатели соответствуют обычному спящему ребенку — но… почему-то она не просыпается. На вашем месте, я бы делал все, что делают обычные родители: читайте ей, занимайтесь, разговаривайте, и… даст Бог, она очнется. — Вы сами в это верите, доктор? — Отчего ж не верить, — сказал Верник, стараясь не смотреть в глаза. — Бывали случаи и более безнадежные. Мозг не поврежден, реакции организма присутствуют, учитывая, что она лежит без движения вот уже второй месяц. Девочка реагирует на свет, слышит, когда к ней обращаются, как будто даже отвечает, но… что-то удерживает ее там… я не знаю, что. Наука при всем ее развитии, почти ничего не знает о мозге. Нужно ждать. Она ждала. С мужем общалась не так часто по понятным причинам. По вполне понятным… Тот день до сих пор стоял у нее перед глазами — серый октябрьский день, в котором прозвучал телефонный звонок и еще до того, как она подняла трубку, до того, как услышала сухой незнакомый надтреснутый голос — она знала — случилось что-то непоправимое. Что-то ужасное, страшное. То, что разделило ее жизнь на две части — живую и мертвую. До и после. И хотя нельзя было так называть — именно так она это и называла. — Оксана Владимировна? — Да, это я. — Александра Лосева — ваша дочь? — Да… моя… а… что-то случилось? — холодный озноб пронзил ее в тот момент, руки тотчас онемели. Голос замер, было слышно, как там на заднем фоне кто-то говорит — быстро и неразборчиво. — У Саши анафилактический шок. Она находится в реанимации городской больницы. Нам удалось стабилизировать ее состояние, но… Все это время, пока далекий голос произносил эти страшные буквы, у Оксаны было состояние, будто ее медленно погружают в ледяную прорубь. И вот, когда уже до линии рта оставалось совсем чуть-чуть, пару сантиметров, погружение прекратилось. Ее легкие, до отказа наполнившиеся воздухом, готовы были сорваться в крике. — Она жива? — не своим голосом спросила Оксана. — Протяжный стон, наконец, вырвался из ее груди. — Да. Но… ее состояние… — Я еду, — ее повело в сторону. Все вокруг поплыло, накренилось и она, чтобы не упасть, схватилась за подоконник. — Боюсь, к ней никого не пускают. — Я еду, — сказала Оксана и положила трубку. Автоматически, ничего не соображая, набрала Андрея, который еще вчера что-то говорил про… она не помнила, про какое-то задание для Саши, в голове все перемешалось, превратившись в хаос, обрывки мыслей, снов, дней, цитат из библейских журналов. — Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети… Она медленно опустилась на кресло. — Господи, — сказала она сама себе. — Он… он позволил моей девочке… Господи! Боже! Саша! Саша!!! — и она согнулась, сотрясаясь всем телом в глухих рыданиях. Глава 11 2014 год — Глянь, Марцелов, какой дружок пристроился в арке. Берем? Двое полицейских, пряча подбородки в форменных куртках, остановились, глядя перед собой. За углом бара «Свобода», в тусклой подворотне, покачиваясь, стоял человек в темном плаще. Левой рукой он держал сумку на ремешке, правой упирался в стену. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить нетрезвого гражданина, только что покинувшего кафе и забывшего там справить нужду — у хорошо выпивших мужчин, а это, конечно, же был мужчина, отключается центр в мозгу, отвечающий за рациональность. Покинув кафе, стоя на пронизывающем ветру, он вспомнил, что забыл зайти в туалет, но возвращаться не хотелось. — Ну его в жопу, пойдем. Дежурство заканчивается через полчаса, на него придется протокол составлять, ты что ли будешь это делать?