Воспоминания о том последнем лете не отступали. Как и стук в голове, который стал более отчетливым и громким. На протяжении всех этих лет она не раз обращалась за медицинской помощью. Никакого физического недуга у нее не нашли и направили ее к психиатру, который пришел к заключению, что она испытывает стресс, что ее что-то гложет. – Некоторые слышат голоса, – объяснил психиатр. – Другие еще что-то. А вы слышите стук. Можно попробовать кое-какие медикаменты. Тогда-то она и решила, разозлившись, держаться подальше от врачей и делать вид, что она здорова. Но как так получилось, что она решила приехать сюда? Натали не могла припомнить, когда она приняла такое решение. И было ли это действительно ее решение? Просто ни с того ни с сего она оказалась тут. Снова. Здесь, в Моссмаркене. По прошествии стольких лет. 9 – Значит, если я правильно понимаю, ты хочешь устроить целую выставку фотографий болота? – спросила Эллен. Майя сидела в гостиной в окружении Ваньи, Эллен и Оскара. Они пили имбирный чай и рассматривали эскизы фотографий из Моссмаркена. – Ничего грандиозного, но… У меня ведь уже запланирована выставка, но мне что-то уже расхотелось выставлять те фотографии из Нью-Йорка. Болото интереснее, хотя мне придется изрядно потрудиться, чтобы все успеть. Это так удивительно – торфяник, влага, туман. Тебе бы было интересно сходить со мной. – Может быть, тебя привлекают странные вещи, которые там происходят? И это тоже, глупо было бы отрицать. Все началось с происшествия с Юханнесом. Потом эта могила, которая была, а потом бесследно исчезла. И, наконец, человек-тень, попавший в кадр. Все это казалось странным – а необъяснимое всегда привлекало Майю. – Ну, в болотах много интересного, – начала она свою «речь в защиту». – В давние времена там приносили в жертву людей. А еще много рассказывают о том, как люди бесследно исчезают в Моссмаркене. Не знаю, отдельные ли это слухи или выдуманные страшные истории, но мы в детстве всегда пугали друг друга страшилками о болоте. – Звучит захватывающе, – заметил Оскар. В свое время Майя собрала много информации о Брусничной девушке в интернете. И сейчас ей пришло в голову, что было бы неплохо разбавить панорамные снимки фотографиями настоящих болотных людей из музеев. Тогда получится выставка, посвященная смерти и мечте о вечности. Что-то в этом духе. Она вспомнила, что видела подобные портреты в одной книге много лет назад. Портреты забальзамированных тел разной степени сохранности из подземных захоронений – катакомб во Франции и Италии. Последним человеком, похороненным в катакомбах в Палермо, была маленькая девочка по имени Розалия Ломбардо. Ей было два года, когда она заболела воспалением легких, унесшим ее жизнь. Скорбящий отец нашел профессора Альфредо Салафиа, который забальзамировал тело девочки, используя исключительно удачный состав. Говорят, рецепт его представлял собой сочетание формалина, убивающего бактерии, глицерина, предотвращающего высыхание, салициловой кислоты, препятствующей росту грибка, и – главное! – цинковых солей, благодаря которым ткани не оседали. Так она и лежала в своем открытом гробу, с круглыми нежными щечками и аккуратно завязанным бантиком абрикосового цвета на макушке. Создавалось ощущение, что Розалия в любой момент поднимется и уйдет. Майя размышляла о том, как обстояло дело с телами, представляющими для нее интерес. Было ли бальзамирование естественным, как в болоте, или же делом рук человека, как в случае с Розалией. В первом случае присутствовала мистика вокруг исторических событий и восхищение землей, которая не отпускала своих покойников. Во втором случае ее интересовало скорее само действие, отражающее наше нежелание, чтобы те, кого мы любим, исчезали. В США бальзамирование домашних животных в различных формах превратилось в крупную индустрию. Майя видела по телевизору интервью с одним убитым горем владельцем собаки, вернувшим таким образом своего питомца обратно. Он снова мог любоваться своей собакой, которая спокойно спала в корзинке, положив голову на лапы, – точь-в-точь как это было при жизни питомца. С радостью в голосе он рассказывал, насколько живой выглядит собачка. Ему даже казалось, что она приоткрывает один глаз, когда он проходит мимо. Майя подумала, что есть нечто в этом отчаянии, что доказывает, насколько человек переоценивает значение физического тела. Из-за этого мы не видим, кто мы есть на самом деле, если выйти за рамки собственного тела. Мы не способны отпустить ситуацию ни при жизни, ни после смерти. Майя размышляла о том, что собой представляет фотография. Одновременно ностальгия по прошлому и утверждение текущего момента. Нажатие пальцем на кнопку, останавливающее поток изменений. Кадры с места преступления тоже по-своему бальзамировали умерших. Фотография как улика. Это произошло. Это было. Вот так это выглядело. Тело на кухонном полу. В раковине тарелка, которую так и не успели домыть. На столе старый чугунок с остатками обеда – мясным супом. Детали, которые в обычной жизни оставались незамеченными. На месте преступления Майю всегда завораживали повседневные детали. Ее не интересовали ни найденные купюры, ни кокаин, ни оружие. Зато приводили в трепет такие факты, как, например, то, что на лежащем в луже крови мужчине надеты разные носки. Майя живо представляла себе, как он сидит на краю кровати или роется в шкафу, совершенно не подозревая, что это его последнее утро. – В следующий раз, хочешь не хочешь, поедешь со мной на болото, – сказала Майя Эллен. – Я тоже с удовольствием присоединюсь, – произнес Оскар. – Конечно, давай, – согласилась Майя. В этот момент в дверь ателье позвонили. Оскар отправился открывать. Через минуту он вернулся, в его ясных синих глазах читалась едва заметная мольба. – Это журналист. Том Седерберг. Говорит, что пришел вернуть тебе какие-то книги. Хочешь, я тебе их передам… – Нет, я возьму сама. – Майя встала. – Как вам кажется, не пора ли выпить по бокалу вина? Майя крепко обняла Тома, с преувеличенным энтузиазмом хваля его текст, – ей дали прочесть первый набросок статьи. Остальные, казалось, чувствовали себя неловко в присутствии журналиста, но Майя без колебаний пригласила его войти. Он нерешительно улыбнулся, проводя рукой по довольно коротким взъерошенным волосам. Может быть, это было действие вина, но Майя ощутила его эротическую притягательность гораздо сильнее, чем в прошлый раз, – красивое жилистое тело, расслабленный и уверенный в себе вид. Она легко представила себе это тело без одежды, туго натянутую кожу на груди и ногах. Майя включила музыку, Crosstown Traffic, и почувствовала, как комната наполняется особой энергетикой. «Все-таки Джими Хендрикс – это природная сила, – подумала она, – или отдельная стихия. За гранью добра и зла. Нельзя же сказать, хорош или плох огонь, или вода. Так и тут». You jump in front of my car when you you know all the time that ninety miles an hour, girl, is the speed I drive You tell me it’s alright, you don’t mind a little pain You say you just want me to take you for a drive[2] – Разошлешь эсэмэски, Ванья? Хорошо бы собрать побольше народу, – сказала Майя, обнимая Тома и увлекая его в глубину дома. – Пойдем, я тебе все здесь покажу, – произнесла она тихо, словно подчеркивая, что эти слова предназначались только ему. Майя не видела взглядов Оскара, но чувствовала, как они прожигают спину. Это была приятная боль. Как хороший виски или другой крепкий напиток, усиливающий ощущения и обещающий незабываемый вечер. Благодаря сообщениям, отправленным Ваньей, все закрутилось. Один за другим приходили гости, в результате получилась импровизированная вечеринка в честь открытия нового ателье Майи. Среди пришедших оказалось несколько знакомых Тома, поэтому он не чувствовал себя лишним. Майя отметила, что он держится прекрасно и легко вписывается в общество художников. Некоторые, в частности Эллен и Оскар, продолжали обсуждать различные аспекты Майиного искусства и ее последнюю выставку – серию откровенных снимков самых обыденных вещей и существ. Камень, дерево, дом, собака. Человек вниз головой, переулок, стена. Простой срез физической действительности. Выставка называлась No Thing, в ней Майя попыталась отобразить скрытое единство и вечность всех вещей. Не сосредотачиваться на подлежащих описанию внешних особенностях отдельных мотивов, а сделать акцент на трансцендентной силе, объединяющей их. – Наверное, это самое сильное из всего, что ты создала, – заметила Эллен. – Как я написала в предисловии к каталогу, «словно ветер пронесся по всем этим снимкам и сдул все лишнее, оставив только ощущение присутствия и достоинства, общее для всех фотографий». – Я видел эту выставку в Осло, – вставил Оскар, – и полностью согласен с Эллен. Я по-прежнему часто думаю об этих снимках. Есть в них какая-то абсолютная свобода. Майя взглянула на него с благодарностью. – Жутко интересно, – добавила Ванья. – Там столько уровней восприятия. Том повернулся к Майе и положил руку ей на плечо. – В том, как ты описываешь действительность, – проговорил он тихим голосом прямо у ее уха, – есть какая-то тоска и стремление встретиться на более глубоком уровне, объединиться по-настоящему. Майя ощущала тепло его тела. Искра, пробежавшая между ними, только сильнее разгоралась от того, что в комнате присутствовали другие гости. – Единство двух любящих людей, – прошептала она, дотрагиваясь губами до его уха, – наверное, пробуждает такие сильные чувства, потому что является предчувствием полного и окончательного слияния между нашей внутренней природой и вечной жизнью после смерти. Том слегка наклонился в ее сторону. – Звучит многообещающе. – Что именно? – прошептала Майя. – Со смертью лучше повременить. Нет, то, второе. Он долго смотрел ей в глаза. Майя молчала, не в состоянии отвести взгляда. Это был ее любимый этап. Когда еще ничего не произошло и все пути открыты. Утром, когда похмелье отступило и Том ушел, взяв с нее обещание увидеться снова через неделю, она расположилась на диване с компьютером и большой чашкой кофе. Майя зашла на домашнюю страницу Культурно-исторического музея, проверила контактные данные и часы работы, но фотографии Брусничной девушки смотреть не стала. «Хочу увидеть ее в первый раз в действительности», – подумала она.