Андрея словно током ударило. Волна напряжения прокатилась по всему телу и остановилась в груди, угрожая вырваться мощным толчком ярости. Внезапно он почувствовал, как ярость сменилась на отвращение. Он всегда знал, что Игорь, скажем так, чересчур осторожен. Но сейчас он своим осязанием ощутил липкую и мерзкую сущность труса, смог дотронуться до неё и в ужасе отпрянул. Теперь Андрей знал, что почувствовал на совещании Родионов по отношению к нему самому, и сейчас устыдился ещё больше, чем тогда. ‒ Ты просто трус, ‒ сказал он с нескрываемым презрением. ‒ Иди, прячься, сиди в углу. Ты будешь до конца жизни оглядываться, бояться каждого шороха и дрожать от страха. Мне жаль тебя, брат. Андрей поднялся со стула и, больше не глядя на брата, вышел из комнаты. Игорь остался сидеть на своём месте, словно каменный истукан, так и не проронив ни звука. 4 У Гронина и его товарищей не было времени, чтобы долго раскачиваться – еда, несмотря на серьезные запасы, перевезенные на лошадях из деревень, все равно быстро заканчивалась. Необходимо было действовать и как можно скорее. Всего три дня смогли выделить Гронин и Родионов для подготовки своей маленькой армии. Из людей, которые послушались Дьякова и пришли в «Убежище» лишь немногие выразили желание взяться за оружие. Из них лишь двое знали, как это оружие выглядит и что с ним нужно делать. И как ни сокрушались командиры над уровнем подготовки своих бойцов, но ждать дольше было нельзя, ведь никто не мог точно сказать, чем сейчас заняты «волки» и как скоро они выйдут к «Убежищу». Помимо нападения на бандитов, Гронин рассчитывал получить дополнительные ресурсы и от жителей других деревень. Ожидалось, что когда они увидят и убедятся, что бандитам можно эффективно противостоять, то охотнее согласятся примкнуть к нему. Да, люди и ресурсы ему сейчас нужны были как воздух, но не стоило забывать, что могут появиться такие, кто захочет выдать бандитам всё, что увидят в долине. Именно поэтому из «Убежища» без специального разрешения и надежного сопровождения никого не выпускали, а тоннель усиленно охранялся сразу шестью хорошо вооруженными бойцами под надзором Олега Гронина. Разумеется, нужно было сделать сильную поблажку понятию «хорошо вооруженные», учитывая уровень обеспеченности Гронина и его парней оружием. Это было одной из причин, почему добыча трофеев стала второй по важности задачей, возложенной на Родионова и Дьякова. А первой было ‒ дать первый серьезный бой бандитам и выяснить на что они способны. Поднятое на рассвете отделение готовилось выступать. Новоиспечённые солдаты подшучивали друг над другом, пытаясь скрыть нервозность и волнение перед первым боевым заданием. Кому-то это удавалось лучше, кому-то хуже, но в целом решимости хватало всем. Оно и не странно, ведь среди них почти никто не сталкивался с тем, что убивает эту решимость: с тяжелыми, ужасными ранениями, разорванными органами и иссеченными осколками в кровавое месиво телами товарищей. Нет, все это им только предстояло. Наконец, оружие и снаряжение были в очередной раз проверены, и ничто больше не могло задержать отряд в долине. Андрея зачислили в отделение, которым командовал Родионов. Всего лишь одиннадцать человек, вооруженные автоматами Калашникова, двумя пулеметами и сразу четырьмя противотанковыми гранатометами «Муха», которыми заведовали Воробьев и сам Родионов. Не так уж много, учитывая сложность задачи и уровень подготовки личного состава. «Убежище» покидали с первыми лучами скудного мартовского солнца. Некоторых бойцов вышли провожать родные и всхлипывания двух женщин заставили мужчин немного приуныть. Несмотря на разногласия и на то, что после последнего разговора они с Игорем избегали друг друга, Андрей все же надеялся, что брат придет проводить его. Тщетно вглядывался он в предрассветную мглу, ожидая увидеть силуэт Игоря – тот так и не показался. Погода им не слишком сопутствовала. Дважды в пути их застал кратковременный, но мерзкий и холодный дождь. Затем, промокших, обдул ветер в поле. К вечеру, когда они, наконец, добрались до деревни, в которой должны были укрепиться, ни у кого зуб на зуб не попадал, а отогреться оказалось непросто. Но, несмотря на это, настроение осталось боевым. Люди в деревне были предупреждены разведчиками о прибытии солдат новой группировки, которые собирались защитить население от посягательств банды. Верилось им в это с трудом, ведь все, кто до этого пытался дать отпор «Степным волкам» – были убиты. Жестоко, в назидание другим. Ещё полгода назад предложение, наподобие того, что сделали люди Гронина, в любой деревне встретили бы в штыки, и с высокой долей вероятности сдали бы их «волкам» в надежде на то, что последние хотя бы не будут вести себя ещё более жестоко, чем обычно. Но сейчас кое-что изменилось. Слухи о бесчинствах, которые банда устраивала в последнее время, распространились почти по всей территории «Степных волков», и все боялись их появления и того, что может за этим последовать. Находилось много страусов, которые верили, что беда обойдет их стороной, что бандиты насытятся другими деревнями, а к ним не доедут, но не меньше было и тех, кто понимал – отсидеться не выйдет. Эти люди понимали, что с одной стороны позволить конкурирующей банде дать отпор «волкам» именно в их деревне означает навлечь на себя тяжелые последствия, но с другой ‒ ещё неизвестно, что хуже: последствия, или то, что «волки» творят безо всякой причины. Из-за этого прибытия солдат Родионова в деревне ждали с нервозным нетерпением, а староста и его самые надежные помощники обещали проследить, чтобы никто из жителей не улизнул и не доложил банде о засаде. Разумеется, Павел с Максом слабо верили в эти гарантии и пытались разработать запасной план на случай, если что-то пойдет не так. Но проблема заключалась в том, что ни один из этих планов не коррелировал с планом «А», а он, в свою очередь, был наиболее эффективным, если рассматривать уровень подготовки бойцов отделения, их количество и качество вооружения. Да и Родионов выразил упрямую решительность пойти ва-банк, когда понял, что другие варианты заметно ухудшают их шансы. Само поле битвы, если так можно назвать малюсенький, спрятанный в лесу хуторок, представляло из себя двенадцать расположенных полукругом одноэтажных бревенчатых домиков и несколько ветхих сараев. Жило здесь немногим больше сорока человек и почти все они скрылись в лесу. Все, кроме двух мужчин, которые выразили желание присоединиться к Родионову в предстоящей заварушке. Хоть это были отец и сын, выглядели они совершенно непохоже. Отца звали Толя. Это был широкоплечий мужчина, истинно деревенского могучего телосложения, лет сорока пяти на вид. Недельная щетина, хмурый взгляд карих глаз и огромные, словно кузнечные молоты, кулачищи многое говорили о твердом и решительном характере этого человека. Кроме природных данных он внес в огневую мощь отряда небольшое дополнение в виде двуствольного охотничьего ружья. Его сын – Кирилл был ну совершенно непохож на отца: невысокий, щуплый, молчаливый, он выглядел скорее как деревенский простачок, и некоторые бойцы даже пошутили, что он, наверняка приёмный. Слушая их шутки, Андрей невольно подумал о том, что Толя ответит на них, если услышит. Сам Толя присоединился к основному составу, но пока отсутствовал, а Кириллу Макс дал задание укрыться неподалеку от деревни и следить, не появятся ли собственно те, кого здесь так напряжённо ждали. Прежде, чем бойцы разошлись оборудовать позиции, Родионов обратился к ним с небольшой речью. ‒ Ну что, салабоны, готовы к драчке? ‒ улыбаясь, поинтересовался он. В ответ раздался слабый неоднородный гул голосов. Энтузиазма было маловато, но Родионова это не смутило. Его вообще, похоже, мало что могло смутить. – Готовы, стало быть. Ну и ладненько. Я вот что хочу сказать. Вы сейчас боитесь, не скрывайте – я-то знаю. Но это означает только то, что вы осознаете, что справитесь, иначе вы бы просто не взяли в руки оружие. Для тех же, кого ещё грызут сомнения, если такие есть, я вот что скажу – я знаю, что такое убийство и как оно влияет на человека, знаю, что бой ‒ это безумие, которое навсегда останется в сердце. И знаю, что все вы думаете об этом. Но когда он начнется ‒ не забывайте ни на секунду, что если вам не хватит духу стрелять ‒ вы подохнете, потому что враг стрелять будет, в этом не сомневайтесь. Помните, что ваш враг – это не люди, а зверье, отребье, мрази, которые убивали и насиловали, угоняли в рабство, издевались над людьми, такими же, как вы. И если не убить их всех до единого – они проделают все это с вами, с вашими женами, дочерями, друзьями и родственниками, возможно даже, на ваших глазах. Поэтому мы всех их убьем! За дело! 5 Едва они укрепились на хуторе, как вновь пошёл дождь и не прекращался уже второй день. Бойцы сидели без дела и явно скучали. Напряжение немного спало, но не настолько, чтобы люди смогли расслабиться. Лишь Родионов мог откровенно томиться от скуки ‒ для него предстоящее не было чем-то новым. Хоть с даты его последнего боя прошло больше двенадцати лет, но инстинкты и рефлексы, выработанные за годы службы, никуда не делись – они просто дремали, а теперь вновь проснулись. Макс намеревался принять самое активное и непосредственное участие в бою, хоть Гронин и просил без весомой причины в самое пекло не лезть и жизнью не рисковать, поскольку потерять такого профессионала организация не имела права. Просьбы просьбами, но Макс не мог себе позволить не выкладываться на полную, особенно, когда он шёл не просто в составе отряда, а являлся его командиром. Родионов понуро ковырял ножом столешницу деревянного стола, вырезая на нем разную белиберду. Рядом, облокотившись на стол и зажав голову руками, сидел задумчивый Андрей. Родионов иногда косился на парня, но не разговаривал с ним. Вообще. Так прошло около часа. То ли Максу надоело истязать стол, то ли надоело молчать, но он почему-то заговорил. Впервые после памятного для Андрея совещания у Гронина, майор обращался к нему. ‒ Волнуешься? ‒ внезапно спросил он. Андрей вздрогнул от неожиданности. – Что? – Спрашиваю, как настрой? Несколько секунд Романов отрешенно смотрел на командира, затем снова опустил голову и уставился в столешницу. – Волнуюсь, – коротко бросил он. – Боишься помереть? Андрей подумал немного, прежде, чем ответить. – Нет. С этим я как-то смирился и осознанно принимаю риск. Меня пугает то, что мне самому придется убивать… ‒ Ты же говорил, что уже убивал раньше? В Прохоровке. ‒ Да, и позже меня это мучило. Но тогда я заступился за беззащитную девушку, а здесь мне самому предстоит быть на их месте ‒ стать хищником и убийцей. Родионов смотрел на Андрея с недоумением. ‒ Ты понимаешь, что они убьют тебя, если ты не убьёшь их? ‒ будничным тоном поинтересовался он, словно речь шла о копании картошки. ‒ Да. И я надеюсь, что готов убить их раньше. Но мне всё равно страшно представить, что я стану таким как они. Выражение лица Макса изменилось на мгновение, стало более дружелюбным. Но лишь на секунду, поэтому Андрей ничего не заметил. ‒ Ты никогда не станешь таким как они, если тебя волнуют такие вещи, ‒ уверенно сказал он. ‒ Конечно, если сам этого не захочешь. Эти скоты убивают ради удовольствия, из прихоти, а ты будешь убивать, чтобы защитить угнетенных… Говоришь, они хищники? Ты не прав. Хищник убивает для того, чтобы выжить. Он не выйдет на охоту, будучи сытым. Убийцы же убивают, потому что это им нравится, они кайфуют от самого процесса, от осознания совершаемого. А мы вообще третья категория – солдаты. Мы убиваем, защищая то, что нам дорого: родину, дом, родных и друзей, свои принципы или идеалы… У каждого свои причины. Он сделал паузу, собираясь с мыслями и вскоре продолжил. ‒ Моя первая боевая операция проходила далеко от дома. Это была разборка на ближнем востоке, в которой мы участвовали неофициально. Я поехал туда добровольцем. Был полон юношеского дебилизма, называемого идеалами – хотел сделать что-то полезное для родины. Но больше всего, наверное, хотел отличиться, показать всем, всему миру, чего я стою. Вернулся оттуда я уже другим и на всю жизнь уяснил один урок ‒ когда начинается бой все свои амбиции и страхи нужно засунуть поглубже в задницу, потому что отвлекаясь на них, ты рискуешь не только своей собственной жизнью, но и жизнями своих товарищей. Любая твоя необдуманная самодеятельность, любая нерешительность может стоить им жизни. Поэтому помни первое ‒ под моим командованием все сражаются, никто не прячется и не бежит. И второе ‒ если ты зассал и не стреляешь, это значит, что враги в это время стреляют в твоих товарищей, и прямо сейчас кто-то из них умирает. А если ты не готов рискнуть жизнью за товарищей, то кто захочет рискнуть своей за тебя? После этого разговора слова Родионова постоянно крутились у Андрея в голове. Справится ли он? Сможет ли? Сможет. К тому же, однажды ему уже приходилось убивать… Правда, тогда он выстрелил неожиданно даже для себя самого и толком так не понял как это вышло, а сразу после выстрела они с Игорем бросились бежать и еле унесли ноги от погони. Из-за этого у Андрея не было возможности увидеть результат своих действий и обдумать произошедшее. Но как бы он реагировал, если бы увидел, что натворил? После того Андрей не раз возвращался к той ситуации, но эмоции, владевшие им в момент выстрела, уже прошли, и он не мог даже вспомнить убил ли на самом деле того бандита, или всего лишь ранил. Сейчас, когда каждая минута приближала его к реальному бою, его смелость давала все большую слабину. Даже несмотря на аргументы Родионова и сильное желание отомстить бандитам за погибших или потерянных друзей, Андрея все равно раздирал внутренний конфликт. Было что-то, что заставляло его сомневаться, мешало легко принят необходимость убивать. Совесть или человечность… или что-то ещё. На следующий день, сидя в ветхой хибарке, гордо именуемом «избой», Андрей с интересом наблюдал за молчаливым Воробьевым, который за все три дня не обмолвился ни словом. Сергей сидел на столе, упершись в него руками у себя за спиной, и сосредоточенно наблюдал через окно за дорогой. Иногда он доставал одну из самокруток, не без труда добытых у местных, и с наслаждением курил. Тогда его лицо приобретало вид нескрываемого удовольствия. Воробьев отличался своей флегматичностью и абсолютно бесстрастным отношением к происходящему вокруг. Над ним иногда даже подшучивали, называя Сергея Чаком Норрисом из-за его невозмутимости, поэтому Андрею непривычно было видеть выражение эмоций на обычно бесстрастном лице Воробьева. Ему вообще казалось, что Сергея совершенно не волнуют никакие продлемы этого мира, даже смерть, с которой они скоро могут встретится. И действительно ‒ в возможность своей смерти Воробьев не верил, как не верил в неё никто из тех, кому не приходилось побывать на краю жизни и осознать чужую смерть, как свою собственную. Увидеть её в смерти другого человека, возможно, оттянувшего на себя роковой удар судьбы, который предназначался вовсе не ему. Да, он видел мертвецов, знал, что в бою люди гибнут, но ни разу не наблюдал, как именно это происходит. ‒ Что? ‒ с претензией спросил Сергей, заметив, что Андрей смотрит на него. ‒ Ничего, ‒ пожал плечами Романов и отвернулся. Воробьев затянулся, закрыл глаза и откинул голову назад. Подержав дым в лёгких, выпустил несколько колышущихся колечек. ‒ Стремаешься? ‒ внезапно спросил он, не меняя позы и не открывая глаз. Андрей снова взглянул на него. Это прозвучало не как вопрос, а скорее как утверждение, заданное вопросительным тоном. ‒ Да, есть такое, ‒ честно признался он. Воробьев ухмыльнулся, по-прежнему не открывая глаз. Затем сделал ещё одну глубокую затяжку и выпустил очередную пару колечек. ‒ Я тоже, ‒ сказал он. ‒ Я думал, ты бывал в таких переделках, ‒ удивился Андрей. ‒ Не-а. Для меня это тоже впервые. ‒ Как же так? Ты ведь с Родионовым с самого начала всего этого? ‒ Во-первых, мы жили в долине, забыл? В кого там стрелять? Андрей кивнул, мол, понятно.