Уложили Павла на кусок брезента прямо рядом с двигателем, расстегнули и сняли жилет. Штурман обыскал карманы комбинезона, вытащил прорезиненный пакет, достал документы. – Наш летчик, из минно-торпедного полка. О нем шифрограмма была. – Надо в штаб радио отбить – обнаружили и подняли на борт. Небось – товарищи его беспокоятся. На какое-то время Павел остался один. На «Малютке» экипаж маленький, очень тесно, штатного врача нет, как на больших кораблях. Из-за отсутствия места команда спала по очереди, даже командир со штурманом на откидном диванчике. Павел согрелся, пришел в себя. Сначала испугался. Тусклый свет, рядом – рукой достать, грохочет дизель, низко нависает подволок. Где он? Самое главное – у своих или у немцев? С трудом вспомнил подходившую к нему подлодку, букву «М» на рубке. Но только такая буква одинаково пишется на немецком и русском языках. Но на немецких субмаринах идет буква «U» и номер. Попытался встать, но ослаб, удалось только повернуться на бок. Комбинезон расстегнут, а из внутреннего кармана пропали документы. Попытался крикнуть, из горла только хрип. Да и не охрип бы, кто его услышит в таком шуме? Тем не менее появился моряк в робе. – Очнулся? Помочь встать? Павел только кивнул. Моторист ухватился за протянутую руку пилота, помог встать. Да как они здесь служат? Воздух спертый, влажный, под деревянным настилом плещется вода, тускло светят лампочки и теснота. Уж лучше в самолете. Воздух свежий, видимость на километры, в случае значительного повреждения самолета или пожара есть шанс спастись, выпрыгнув с парашютом. А с подводной лодки в одиночку не спасался никто. Вся команда воюет, и вся команда принимает смерть. Общая судьба. Моторист проводил Павла на центральный пост. Главное было – пролезть через переборочный люк. С непривычки непросто, потому как ногами в обуви наступать на обечайку нельзя. – Товарищ командир, летчик в себя пришел. – Отлично. Посади товарища пилота на диванчик. – Есть! Разрешите идти? – Идите. И уже Павлу: – Радиограмму в штаб мы отбили о вашем спасении. Пистолет ваш и документы побудут у меня до конца плавания. По правилам, личное оружие на подводной лодке могло быть только у командира и его заместителя по политической части. На «Малютке» замполита не было, тесно и экипаж мал, был парторг, которого выбирали из членов команды. Павел на подлодке не был никогда. Интересно и страшновато. Лодка шла в надводном положении. Рубочный люк открыт, тянуло свежим воздухом. И сразу громкий доклад наблюдателя – краснофлотца с ходового мостика. – Наблюдаю два самолета курсом сто сорок. – Приготовиться к погружению! – скомандовал командир. Люк захлопнули, по поручням соскользнул вниз краснофлотец. Стих рокот дизеля. Зашумел воздух в цистернах, забулькала вода в клапанах и кингстонах. Для подводников звуки привычные, а Павла неприятно настораживали. Палуба лодки стала уходить из-под ног, лодка начала погружаться. Ощущение, как на лифте при опускании вниз, только звуковое сопровождение другое. Командир скомандовал боцману, сидевшему у рулей: – Глубина тридцать метров. Вода в Балтике мутноватая, но иной раз и на тридцати метрах бывает видна темная тень подлодки. По крайней мере, Павел дважды видел. Только непонятно – своя лодка была или немецкая? Да даже точно бы знал, что чужая, бороться с ней было нечем. Торпеда обладает только горизонтальным ходом, нырять не обучена. Самый действенный способ – бомбить глубинными бомбами со сторожевика или эсминца. А теперь сам был на лодке, и неизвестно, чьи самолеты летят? Да и сбросив обычные бомбы, большого вреда они не нанесут, при ударе о воду сработают взрыватели, бомба взорвется почти на поверхности. Через полчаса хода гидроакустик доложил: – Слышу шум винтов транспорта курсом двести девяносто на удалении десять кабельтовых. – Боцман! На перископную глубину! Лодка вверх пошла, палуба накренилась. Под водой изменяют глубину погружения рулями на ходу, а не изменением количества воды в цистернах. Командир выдвинул перископ из шахты, приник к оптике. – Боевая тревога! Приготовиться к торпедной атаке! Лодка жила обычной боевой жизнью, каждый моряк знал свои обязанности и место по штатному расписанию на боевом посту. Один Павел ощущал себя лишним, почти пассажиром. И помочь, даже если бы очень захотел, не мог. Для этого надо знать технику. Командир дал координаты цели штурману. Курс, скорость судна, удаление. Буквально через минуту штурман выдал данные для атаки: – Боцман, десять градусов влево! Так держать! И почти сразу: – Оба торпедных аппарата – товсь! И следом: – Первый – пли! Через десять секунд по секундомеру команда: – Второй – пли! Торпеды одна за другой понеслись к цели. А боцман уже уравновешивает лодку, набирая воду в носовые цистерны, иначе рубка и нос лодки могут показаться над водой и выдать положение субмарины. Командир уступил место у перископа. – Интересно? Павел приник к окулярам. Транспорт идет, сухогруз, непонятна принадлежность. Командир как будто его мысли прочитал. – Советских транспортов здесь не бывает. Немецкий или финский. Вспышка! Через секунду по обшивке лодки гидравлический удар, довольно слабый. Через десять секунд второй взрыв, уже по корме. Судно разломилось надвое. Корма встала почти вертикально и стала уходить под воду. А носовая часть осталась на плаву. Командир посмотрел в перископ, объявил по громкой связи: – Поздравляю команду с победой! В отсеках грянуло «ура»! Командир сказал штурману: – Курс? На «Малютке» всего две торпеды. Выпустил и считай – безоружен. Надо на базу идти, принимать торпеды, пресную воду, продовольствие, топливо. Автономность у лодки невелика, двенадцать суток. Да и что в море делать без торпед? Командир сам сделал в вахтенном журнале запись о торпедировании судна водоизмещением пять тысяч тонн. Невелика посудина, не крейсер, а все фашистам урон. Лодка погрузилась и на восток. Через час всплыли. По часам уже ночь. Надо заряжать аккумуляторную батарею от дизеля, вентилировать отсеки. Кроме того, под дизелем ход быстрее, чем на полуразряженных аккумуляторах. Для Павла все внове, интересно. Но быть подводником он точно не хотел. Да и медленно все. Командир посмотрел на приборы, сказал: – Десять узлов! Хорошо идем. Наверное – хотел впечатление произвести. Для Павла десять узлов или по сухопутному восемнадцать километров в час, это скорость руления на дорожке. Мизер! Все же часа через четыре, когда уже и глаза слипаться от усталости стали, командир объявил: – Входим в базу. На ходовой мостик в рубку поднялись командир, штурман, Павел, вахтенный матрос. Сразу тесно стало. – Комендоров к орудию! Выстрел по готовности! Традиция была – давать из пушки холостой выстрел по числу одержанных побед. Бабахнула сорокапятимиллиметровая пушечка. Команде лодки за победу вручали жареного поросенка. Флотские традиции живучи, как авиационные приметы и предрассудки. На пирсе и представитель минноторпедного полка. Павла встречают. Не часто бывает, чтобы кто-то из экипажа самолета, сбитого над морем, возвращался. Командир подлодки Павлу пистолет вернул и документы. – Не падай больше, летун! Добрались на «додже» до авиаполка. Видимо, сказалось переохлаждение. Уже утром поднялась температура, кашель, одышка. Полковой врач послушал, вынес вердикт: – Воспаление легких! В госпиталь! – Я бы здесь отлежался, – попытался возразить Павел. – В госпиталь, если жить хочешь! Флеминг уже открыл пенициллин, но его в СССР поставляли в мизерных количествах. Павлу лекарство досталось. Уколы болели, в день только пенициллин кололи шесть раз. А еще камфорное масло в руку, какие-то порошки. Выздоравливал медленно, тяжело, долго. Мысленно благодарил полкового врача. Останься он в полковом лазарете, уже бы отдал Богу душу. Пока находился в госпитале, Красная армия освободила Прибалтику. Общие потери советских войск составили 280 тысяч человек, из них 61,5 тысячи убитыми. В госпитале медики называли находящихся там «ранбольные», сокращенно от раненых и больных. Здесь в самом деле, кроме раненых, находились контуженые и больные. Таких, как Павел, единицы. Из больных – у кого обострились старые болячки. Но у репродуктора в коридоре в двенадцать часов дня и шесть вечера, послушать сводки Совинформбюро, собирались все.