— Что вы как неродной? — довольно нахально поинтересовалась Олеся и ткнула ему свою куртку через стол. — У вас за спиной вешалка. Поухаживайте за дамой. «Оторва! — подумал Ермилов, пристраивая благоухающую духами куртку на крючок. — Небось клинья ко мне подбивать собралась. За этим и позвала под благовидным предлогом. А Люська считает меня увальнем. Главное, и мне об этом помнить…» Однако Меркулова развеяла его надежды на легкий флирт. — В Америке я была в Лос-Анджелесе, — она неожиданно без предисловий перешла к делу. — И не только там. Объездила почти все западное побережье. Добралась до северо-западной части, а в штате Вашингтон, в Сиэтле, со мной вдруг захотел встретиться один журналист. Я еще в Москве с ним познакомилась и… — Каким образом он узнал, что вы в Америке? — перебил ее Ермилов, нахмурившись. — Вы ему сообщили заранее о своей командировке в Штаты? — Вы так странно спрашиваете, — покосилась на него Олеся, оторвавшись от меню. — Я в принципе ни перед кем не отчитываюсь. Никогда. — Она взмахом руки подозвала официантку и, к неудовольствию Ермилова, начала заказывать много и аппетитно: и омлет по-баскски, и салат Цезарь, и тосты с клубничным джемом, и бекон — это с утра-то! Олег не удивился бы, узнав, что дома это хрупкое создание по утрам ест щи с мясом — так обычно деревенские мужики едят, перед тем как поле пахать. Меркулова же пашет журналистскую ниву и делает это весьма активно. — Я не предлагаю вам отчитываться, я хочу понять, по какой причине он с вами встречался. — Вы же торопитесь, а это долгая история, — с очаровательной издевкой улыбнулась Олеся. Ермилов снял куртку и поставил локти на стол с таким выражением лица, что журналистка посерьезнела тоже. Но это ему только показалось. Она сунула Олегу в руки меню и предложила: — Закажите что-нибудь, а то я, как пищевой алкоголик, не люблю есть в одиночку, — она снова улыбнулась, и Олегу показалось, что за бравадой она скрывает несвойственную ей растерянность. Интуиция подсказывала ему о необходимости быстренько свернуть разговор и под благовидным предлогом уйти, чтобы не вляпаться в сомнительную историю (а то, что дело сомнительное, он смекнул, когда услышал словосочетание «американский журналист»). Изучая архивные материалы, Олег успел понять, что почти все случайности, как правило, тщательно спланированы чьей-то спецслужбой. «Сейчас послушаю ее воркование несколько минут, а отписываться буду целый месяц, — обреченно подумал он, заказывая кофе. — И выговор схлопочу, как за Кедрова и за самодеятельность в ЮАР». — Майкл Моран, ну этот американский журналист из «Нью-Йорк Таймс». Он мне позвонил, когда я была как раз в Сиэтле. И вот то, о чем он мне сказал, я бы хотела прояснить у вас. Ну может, не конкретно у вас, но в вашей Конторе. Он сказал, что в одной из федеральных тюрем, в Сиэтле, сидит некий Александр Петров. — И что? У них по тюрьмам многие сидят из эмигрантов, — Ермилов слушал, опустив голову, складывая, разглаживая и снова складывая салфетку и пытаясь понять, к чему весь разговор. Он имел привычку рисовать странные геометрические фигуры, особенно когда разговаривал по телефону и его не видел собеседник, и теперь страдал оттого, что в данной ситуации подобные его замашки могли вызвать недоумение, а то и улыбку циничной Меркуловой. — Он бывший предатель, — многозначительно сказала она, подалась вперед, выставив в стороны острые локти, обтянутые узкими рукавами серой водолазки. — Предатель. Понимаете? — Не совсем. И все-таки как вы познакомились с этим Мораном? — Вы совершенно спокойно можете ко мне обращаться на ты, — разрешила она снисходительно. — Мне так удобнее. — Зато мне не очень… — уклонился от опасного сближения Ермилов. — Так что насчет Морана? — Вы — зануда. Вам об этом не говорили? Допытываетесь, как будто я уже у вас в застенках, — без тени кокетства или даже иронии урезонила его журналистка и принялась за еду, словно только за этим сюда и пришла. Однако через минуту она все же снизошла до ответа: — Мы встречались на одном светском мероприятии в особняке МИДа на Спиридоновке. — Заметив недоумение во взгляде полковника, Меркулова закатила глаза и пояснила: — Красивое такое здание. Про него еще до революции сочинили эпиграмму: «Сей замок навевает много дум, И прошлого невольно станет жалко: Там, где царил когда-то русский ум, Теперь царит фабричная смекалка». — Я знаю, что там дом приемов Министерства иностранных дел, — вздохнул Ермилов, обреченно понимая, что он задержится тут надолго — у Олеси ни слова в простоте, все с подходцем. — Что вы там делали? — А так журналистов туда пригласили. Ну и меня в том числе. Там и познакомились. — Когда это было? — гнул какую-то одному ему понятную линию Ермилов. — Американец сам проявил инициативу? — Слушайте, я вам совсем о другом хотела рассказать. Ну да, он сам подошел. Что тут такого? Там все друг с другом знакомились, не сидели, знаете ли, по углам. — Это мероприятие состоялось уже после того, как вышел ваш материал о Кедрове? Олеся заметно смутилась, начала что-то прикидывать в уме, явно догадавшись, к чему клонит упорный Ермилов. — Вы хотите сказать, что он подошел не случайно? — она хмыкнула. — Похоже, я — мадмуазель очевидность. Ермилов невольно отметил, что она назвала себя не мадам, обозначив свое свободное семейное положение. Он удивился неуместности посетившей его мысли и покраснел. Олеся восприняла это по-своему. — Вы напрасно сердитесь, Олег Константиныч. Я с ним ни о чем таком не откровенничала, да и он не спрашивал ни про Кедрова, ни о том, откуда информация. Я уж не настолько легкомысленна, меня бы насторожили подобные расспросы. В нашей среде источники оберегают пуще зеницы ока, не слабее, чем в вашей Конторе, а то и более трепетно. За окном кафе начал падать снег, стемнело, будто день и не начинался, а уже шел к завершению. Официанты включили круглые плафоны над столиками, и оранжевые шары выглядели большими елочными шарами в оконном отражении. Ермилов с беспокойством взглянул на наручные часы и вытащил из кармана мобильный. Набрал номер шефа. — Петр Анатольевич, это Ермилов. Разрешите на час задержаться. Я доложу подробности, когда прибуду на работу. — Дела семейные? — уточнил Плотников. — Или служебная необходимость? — Второе, — Олег покосился на журналистку, не желая при ней вдаваться в детали. Олеся тем временем взялась за круассаны. Казалось, ее интересовала только еда. Где в тщедушном теле столько всего умещается? — Так о чем вы все-таки говорили с Мораном? — Ермилов отодвинул от нее тарелку с круассанами. Однако Олеся настойчиво придвинула ее обратно. «Она, наверное, у американцев слопала все их гамбургеры, — подумал он, пытаясь вызвать в себе неприязнь к этой девице, но напротив проникался лишь большей симпатией. — Скорее всего, срабатывает инстинкт «накормить птенца», жалкого и беспомощного. Впрочем, этот «птенец» руку по локоть откусит. Стоило к ней обратиться с просьбой дать материалы по проекту «Берег», как она начала активно звонить и клянчить информацию. А теперь снова что-то хочет от меня. Наверняка у нее какой-то корыстный интерес. Понять бы еще, в чем подвох». — Вы имеете в виду в Америке или здесь? В Москве то, что было при нашем знакомстве, сложно назвать беседой. Он нес всякую чушь. Переходил с английского на русский с ужасным акцентом. Говорил о нашем чудовищном климате, хвалил нашу кухню. Я тогда подумала, что он перебрал с выпивкой. Слишком много болтал. Я не знала, как от него отвязаться. Он сунул мне свою визитку и не отступался, пока я не дала ему свою. Ермилов нахмурился. Он уже успел узнать эти приемы разведчиков. «Случайная» встреча на светском мероприятии для журналистов, знакомство, стремление Морана вручить свою визитную карточку и в ответ получить легально координаты Меркуловой, чтобы в дальнейшем мотивированно с ней связаться уже в Штатах, не вызвав у нее подозрений, — все это подготовительные действия, укладывающиеся в рамки обычной оперативной разработки объекта. И таким объектом стала Олеся, очевидно, из-за выхода ее статьи и видеорепортажа о советском разведчике Александре Кедрове, в котором содержались материалы, ставшие неожиданностью для западных спецслужб. В данном случае речь явно шла о ЦРУ. — Может, вы ему понравились? — провокационно предположил Олег. — А что в Штатах? Моран позвонил и назначил свидание? — Вот еще! — Олеся фыркнула капучино, которым запивала круассаны. На поверхности пенной шапки бармен нарисовал листок клевера, но после возмущенного выдоха Меркуловой клевер сдуло вместе с пенкой. — Он предложил навестить в тюрьме Александра Петрова. — С какой стати он вам предложил с ним встретиться? Как он это объяснил? — понимая, что разговор подходит к самому главному, Ермилов сделал скучающий вид и спрашивал лениво, словно не слишком его интересовало, что ему ответят. — Вот и я сперва удивилась. Он сказал, что может получиться интересный репортаж. Дескать, Петров — это бывший гражданин СССР, осужденный у нас по статьям «шпионаж» и «предательство». — Госизмена, — машинально поправил Ермилов, смутно припоминая, что фамилия Петров действительно попадалась ему среди шпионов, разоблаченных его ведомством. Причем, если он правильно помнил, Петров был инициативником — неоднократно и настойчиво предлагал свои услуги американцам где-то в конце семидесятых или даже в начале восьмидесятых. Как его занесло в Штаты? Наверное, удрал уже в девяностые. — И вы поехали? — поразился ее беспечности Олег. — С едва знакомым американским журналистом. — Если он вообще журналист, мысленно добавил он. — В тюрьму к какому-то сомнительному типу. — Меня занимает тема предательства, — вздернула плечи Меркулова. — Вы — авантюристка! — Я — журналистка, — поправила она его и тут же усмехнулась: — Что по сути практически одно и то же. — И чем же вас привлекает эта тема? — Хочется понять психологию подобных индивидов. — А стоит ли? — У Олега лицо закаменело, даже его ямочка на щеке исчезла. — Это нарушение психики — желание предать Родину. И такие типы заканчивают либо в психушке, либо от пьянства погибают, либо влезают в уголовщину. — Вы довольно категоричны, — она поглядела на него исподлобья с легким недоумением. — Я не думаю, что все так плоско. У каждого предателя были свои мотивы, чтобы предать. — В том-то и дело, что мотивы могут быть и разными, но совершить этот шаг могут люди только с определенной психикой, вернее, с ее нарушениями. Тут даже не в моральных ценностях дело. Как моя бабушка говорила про тех, кто с чудинкой: «Да он с отверщичком». Так вот предатели точно «с отверщичком», с червоточиной. — Не ожидала от сотрудника госбезопасности услышать такие бабкины предрассудки. Извините за резкость. — Пожалуйста, — нисколько не обиделся Ермилов. — Вот только в отличие от вас я знаю, если так можно выразиться, статистику — как кончают предатели. Поэтому не испытываю иллюзий на их счет. Непонятно другое, с чего это ваш Моран такой щедрый парнишка? Насколько я понимаю, журналисты народ прижимистый, не делятся темами, сами разрабатывают. — Да в том-то и дело, — слегка смутилась Олеся. — Он сказал «А», но «Б» не прозвучало. Я была как раз в Сиэтле, когда он со мной связался. И тюрьма, где сидит Петров, в Сиэтле. «Занимательное совпадение, — подумал Олег, снова взявшись за салфетку. — Да чего там совпадение! Знали, где журналистка, куда направляется». — Он предложил сделать с предателем интервью. — Хм, — произнес Ермилов, отпил кофе, обжегся и раздраженно отодвинул блюдце, на котором стояла чашка. — Что-то не верится в бескорыстность американцев, у которых врожденная коммерческая жилка. Меркулова рассмеялась: — Само собой не безвозмездно. Он хотел стать соавтором. Гонорар пополам. Он дает тему и постарается договориться о свидании с Петровым в тюрьме, а я делюсь с ним тем, что узнаю о Петрове в России. Предполагалось, что фильм выйдет и на русском, и на английском. — Но что-то пошло не так, — догадливо предположил Олег, понимая, что американцы вовсе не собирались помогать журналистке. Они кинули приманку и теперь рассчитывают сами раздобыть информацию о Петрове через Меркулову, у которой, как они полагают, есть связь со спецслужбами. Ведь те материалы по Кедрову, что Олеся выдала в своем репортаже, из пальца не высосешь. Там факты, и угадать их происхождение несложно. — Мы приперлись в эту тюрьму. Но нас и на порог не пустили. Их чванливый шериф твердил одно: «Не положено, мэм, надо было заранее оставлять заявку на свидание, и то навряд ли вас пропустили бы. К нему не пускают бывших соотечественников по его же просьбе». — Не поверю, что вы не спросили, с чем связана такая его просьба. — И тут вы правы. Ответили, якобы Петров боится соотечественников, опасается, что к нему подошлют убийцу с чем-то вроде ледоруба. — Во-первых, он не Троцкий — мелкая сошка, а во-вторых, кто пропустит на свидание в тюрьму с ледорубом? — Никак не пойму, это у вас такое своеобразное чувство юмора или вы всерьез? — она уставилась на Олега черными глазами, и этот пристальный взгляд вызвал у полковника мурашки. — Даже любопытно, вот вы сами, лично, пошли бы на то, чтобы поквитаться с Петровым, рискуя остаться в американской тюрьме на пожизненное или сесть на электрический стул? Вряд ли после убийства вам удалось бы уйти безнаказанным. — У вас, как у всех творческих людей, богатая фантазия. Если бы это и было возможно, то называлось бы ликвидацией, а не убийством. А главное, наша служба этим не промышляет. — Давно ли? — Олеся откинула с плеча волосы и уткнулась в счет, который ей принес официант. Олег заметил, что, когда она говорит гадости, она не смотрит в глаза, не от стеснительности, а ее просто не интересует реакция собеседника. Главное, высказать, а переживают пусть другие. Ермилов проигнорировал ее выпад в стиле желтой прессы и предложил оплатить счет. Она лишь отмахнулась.