В комедиях герои всегда узнают ошеломляющую новость в процессе чае- или винопития и от удивления плюются, как будто гладят пересохшее белье. Теперь Ксюша выяснила, что это просто штамп. При виде большой фотографии Ксюши во весь экран не поперхнулись ни мама, ни бабушка, ни она сама. В какой-то прострации они слушали восторженный рассказ журналиста, как Ксюша, настоящая комсомолка и верная наследница пионеров-героев, закрыла своим телом ребенка, а потом действовала, как настоящий санинструктор на поле боя. Фотография исчезла, на несколько секунд в кадре появилась физиономия классной руководительницы, сообщившей, что Ксюша, оказывается, ядро класса и все на нее равняются, и в телевизоре начались новости спорта, а за столом воцарилось гробовое молчание. Понимая, что это конец, Ксюша все-таки попыталась непринужденно улыбнуться и сделала глоток чаю. Звяканье чашки о блюдце прозвучало как колокольный звон. – Позволь спросить: и как же ты относишься к вдруг свалившейся на тебя славе? – наконец процедила мама. Ксюша пожала плечами. – Или теперь, когда ты стала звездой, мне придется узнавать о том, чем занимается моя дочь, исключительно из телевизионных новостей? – Ну мам, какая я звезда, так… – пролепетала Ксюша, краснея. – В самом деле, Ксения, – включилась бабушка, – ты обязана была все нам рассказать. Сколько раз повторять, что ты ничего не имеешь права от нас скрывать, пока находишься на нашем содержании? – Да я просто чуть-чуть помогла, самую капельку, – заныла Ксюша, – откуда я знала, что они так все преподнесут… Мама прервала ее, наставительно подняв палец: – И тем не менее ты обязана была во всем признаться! Представь, что мы бы не посмотрели сегодня новости, а завтра коллеги стали бы узнавать у меня подробности, а я ничего не знаю. Подумай, как бы я выглядела перед ними? – Да, Ксения, ты очень огорчаешь нас своей скрытностью, – вставила бабушка… – Я просто забыла… – Забыла про то, что тайное всегда становится явным, – усмехнулась мама. – И в самом деле странно, что сделали сюжет про аварию на дороге, – заметила бабушка, – все же у нас стараются не освещать такие вещи, все больше про рекордные надои сообщают трудящимся. Вот Ксения и не подумала, что правда выяснится таким неожиданным образом. – Нет, это просто возмутительно, что ты утаила от нас такое событие! Убирайся в свою комнату! Когда в голосе мамы появлялись визгливые нотки, Ксюшу два раза просить не приходилось. Она выскочила из-за стола. – И хорошенько подумай над своим поведением, – напутствовала бабушка. Усевшись за письменный стол, Ксюша послушно приступила к размышлениям. Ведь знала же, что попадет, и вот, пожалуйста, предчувствия ее не обманули. Чертовы телевизионщики, кто их только за язык тянул! Что, за целый день реально ни одного повышенного надоя, выплавленного чугуна или там съезда какого-нибудь партийного? Не о чем людям рассказать, кроме как о ее приключениях? Да еще такими заскорузлыми штампами, настоящая комсомолка, верная наследница… Теперь точно все, к нормальным людям вообще будет не подойти без того, чтоб не оборжали. После этой дурацкой передачи мечты сбудутся, но только не так, как планировалось!!! Ксюша в самом деле перестанет быть незаметной серой мышкой – зато превратится в юродивую, вроде Лены Сониной. Училась у них в школе такая девочка, которая реально любила коммунизм и все такое прочее, за что ее, естественно, называли Соня Ленина. Но, простите, Соня Ленина много лет старалась заслужить репутацию местной сумасшедшей: то на комсомольском собрании двинет страстную речугу, то возглавит поход по местам боевой славы, то добровольно вызовется в почетный караул. Из-за нее Ксюшу с первого раза в комсомол не приняли, потому что на собеседовании она спросила, что делать со знаменем, если вдруг найдешь его в лесу, а Ксюша не знала. И вот интересно, ржать-то над Леной все ржали, а на собрании никто спорить не стал, хотя у этой дуры разве что красная пена изо рта не шла, когда она вещала, что таким, как Ксюша, не место в комсомоле. Пришлось еще месяц ждать следующего комсомольского собрания. В прошлом году Лена закончила школу, что ж, Ксюша, добро пожаловать на вакантное место школьной юродивой, а, говоря точнее, долбанутой. Хватило одного телевизионного репортажа, чтобы занять эту почетную должность. Ксюша протяжно вздохнула, вспомнив, что вместе с фартуком уехал в больницу и комсомольский значок. Сплошные убытки, черт возьми. До сегодняшнего дня пословица «не делай добра – не получишь зла» представлялась ей глупой и мещанской, но вот выяснилось, что это очень даже правда. Нечего было соваться со своей помощью, и девчонку можно было не хватать, не уносить. Не так уж и далеко, если честно, машины съехали с дороги. Никого бы не задело, только испугались бы чуть-чуть сильнее, и все. И уж точно без нее догадались бы придавить рану тому мужику, и «Скорую» вызвали бы. Правильно мама говорит: «Большая ошибка думать, что ты можешь обойтись без людей, но еще большая – считать, что люди не могут обойтись без тебя». Надо быть скромнее, и тогда тебя на весь город не выставят дурой. Ноябрь Татьяна пришла в платье цвета красного вина, которое очень ей шло, и с новой прической, от которой еще чуть пахло парикмахерской. Мужики в палате оживились и приосанились, как только она появилась на пороге, и Федор улыбнулся: – Прекрасно выглядишь. – Спасибо, но это не для тебя. – Ясно. – Для сотрудниц. Хоть чуть-чуть омрачить их радость по поводу моего впадения в ничтожество. – Таня, не могу ничего тебе обещать, но одно знаю совершенно точно – уволить тебя не могут. Трудовой кодекс в нашей стране – это святое, так сказать, последний оплот справедливости. Воскобойникова боятся сильно, но все-таки меньше, чем нарушить Трудовой кодекс, это я тебе как специалист говорю. Ломать на увольнение по собственному, возможно, будут, но если ты выдержишь, то сделать с тобой ничего у вас там не смогут. Татьяна засмеялась: – Господи, да кого волнует, доцент я или не доцент? Была жена прокурора, а стала жена зэка, вот где счастье! – Меня еще не посадили вообще-то, – нахмурился Федор. – Извини, – смягчилась Татьяна и сменила тему. – Я тебе зразы принесла, поешь, пока теплые? Федор с радостью пристроился возле тумбочки. Два дня назад ему отменили антибиотики, и сразу вернулся аппетит. Он быстро заработал вилкой и не заметил, как сожрал все. – Лучший комплимент повару, – сказала жена, убирая маленькую алюминиевую кастрюльку, в которой носила в больницу обеды. Федор давно не ел так много за один раз, поэтому устал и лег поверх одеяла. – Просто божественно, – сказал он, – официально заявляю, что в котлетах ты достигла совершенства, Татьяна. – Спасибо. – Слушай, – спросил вдруг Федор, – а почему ты не пошла учиться на повара? Татьяна, кажется, собиралась уходить, но присела на краешек кровати. – Правда, Тань, у тебя же реальный талант, – искренне проговорил Федор. – Да я хотела, – жена улыбнулась краешком рта, – собиралась даже в училище после восьмого класса, но родители не пустили. – А, ясно… – кивнул Федор, вспомнив своих тестя и тещу. А Татьяна вдруг разоткровенничалась: – У нас в роду, сказала мама, прислуги не было и не будет. Я расстроилась, конечно, но делать нечего. Доучилась в школе, потом думала в институт легкой промышленности поступить, только куда там… Во-первых, буду та же самая кухарка, только с дипломом, а, во-вторых, девочка из хорошей семьи должна получить университетское образование, а не абы что. – А почему поступила именно на исторический? Татьяна пожала плечами: – Точные науки отпали сразу, естественные – в полуфинале, география и геология не подошли, потому что там экспедиции, то есть пьянство и разврат, для филфака у папы была слишком скромная должность, вот и осталось – исторический… А мне было все равно. Я тогда мечтала, что выйду замуж, рожу много детей, буду готовить для своей большой семьи – так какая разница, где учиться. Но вот не сбылось… Федор вздохнул и промолчал, подумав о дочери. – Но все-таки кормила я вас с Леной хорошо, – жена фальшиво рассмеялась. – Бесподобно, – без всякой иронии произнес Федор. – На уровне мировых стандартов, а иногда и повыше. – Спасибо за комплимент, – жена начала быстро выкладывать из сумки пакет с домашним печеньем, рулон туалетной бумаги, чистое белье, прочие мелочи и размещать все это в тумбочке у кровати Федора, – яблоки и кефир я отнесу в холодильник, вот, смотри, синий пакет, подписанный. – Я тоже в юности мечтал совсем о другом, – вдруг признался Федор, – хотел быть летчиком, совершать подвиги… Даже, наверное, какое-то время был хорошим человеком… А потом оно как-то разменялось на всякую ерунду. Гонялся я всю жизнь за мишурой, а настоящее бросил, ну а теперь что ж… Не вернешься. – Да, не вернешься. – А сейчас уже и не понять, когда свернул… Я иногда думаю, что должен был сдохнуть давным-давно – сразу, как война началась. Подумаешь, какой-то дом малютки, да пропади они пропадом, эти дети, своим родителям не нужны, так посторонним людям тем более. Однако нас вывезли в эвакуацию, а после войны обратно вернули. – Ты помнишь? – удивилась Татьяна. – Нет, конечно, – отрицательно покачал головой Федор. – Воспитатели рассказывали. Так, какие-то картинки деревенской жизни иногда всплывают – я думаю, что оттуда. Главное, я реально хотел трудиться на благо своей родины, которая меня уберегла, искренний был порыв, без шуток. А теперь сам не пойму, куда все подевалось. – Повзрослел просто. – Нет, Таня, – вздохнул Федор, – тут другое. Когда человек в сорок лет брызжет во все стороны комсомольским задором, это выглядит по-идиотски, не спорю. Но есть же люди, которые работают не только ради денег и карьеры. Татьяна усмехнулась: – В нашей стране на таких условиях вынуждено трудиться подавляющее большинство. – Не в этом смысле. – В таком случае, может быть, для тебя еще не все потеряно. Еще выйдешь из сумерек своего мелкобуржуазного сознания. А со мной все уже кончено.