И тут же добавил с известной осторожностью, как полагается по неписаным правилам строгой науки: — …как только будет найден источник таких колебаний, обладающий достаточной энергией. Не всякий даже самый серьезный ученый может сразу угадать значение того, что делает иногда его сосед по науке. Слишком новым, необычным было то, что предложил вниманию аудитории Попов негромким своим голосом. Его благодарили вежливо за доклад, как полагается в хорошем ученом обществе. Знакомые подошли пожать руку. И все разошлись, довольные тем, что вечер был потрачен все-таки не зря и теперь можно снова подышать свежим весенним воздухом. А между тем Попов сказал: «Передача сигналов на расстояния». И эта как будто вскользь брошенная фраза означала многое. Она выводила его опыты и его прибор далеко за рамки кабинетного исследования. В ту область, где стоит извечная задача преодоления пространства, где люди обмениваются знаками издалека, где стучат телеграфные аппараты и по проволоке бегут токи, означающие буквы, слова, фразы… И где ищут, с упорной решимостью ищут какое-нибудь новое средство связи. Как «синюю птицу». А это целая история. ПО ДОРОГЕ ЗАБЛУЖДЕНИЙ Телеграфу уже исполнилось более полувека к тому дню, как Попов вышел на кафедру петербургского физического кабинета и сделал свое сообщение. Более полувека телеграфии по проводам. И уже девять миллионов километров телеграфной проволоки опутывали земной шар. Воздушные линии на столбах, словно бесконечной солдатской шеренгой уходящих вдаль, линии подземные и линии под водой, и даже гигантский кабель, проложенный между Европой и Америкой по дну Атлантического океана. Телеграфные компании богатели, собирая жатву с каждого слова, будь то изъяснение в любви или известие о смерти, — с каждого слова, передающегося по проводам точками и тире азбуки Морзе. Единственное средство дальней связи. Торговые обороты и семейные дела, управление государством и дипломатические сношения, газетные новости и сигналы бедствия — все это требовало немедленной передачи на расстояния и стучалось в окошечки телеграфных станций. Деятельное человечество все более и более оказывалось на жестком поводке телеграфа. Его провода не только связывали, но и сковывали. Ведь передача возможна только там, где они есть, эти провода, где их успели проложить, где их можно проложить. А глухие, недоступные края, а песчаные или ледяные пустыни, а горные хребты, тайга или болота? Путь электрического слова обрывался или вынужден был идти в глубокий обход, удлиняя и без того непомерные расстояния. А в море уж совсем безбрежное молчание. В море, куда уходят корабли и куда не достает никакой провод. Суда получали новейшие двигатели, быстроходные винты, но во всех флотах по-прежнему сигналили друг другу лишь простым взмахом флажков, надеясь только на прямую видимость, либо отчаянными гудками и боем колокола в тумане. Как и десятки, как и сотни лет назад. И каждый корабль, ушедший за горизонт, оставался по-прежнему островком одиночества. Мир благословлял достижения телеграфа. Но мир жаждал вырваться из уз и ограничений телеграфной проволоки. Никто еще не знал, как это сделать. А давние попытки вели лишь по одной дороге — по дороге заблуждений. По ней брело немало разных людей. И ученые, и дилетанты, и упорные труженики, и простые фантазеры. И все они, не достигнув цели, возвращались с пустыми руками. Мысль освободить телеграф от проводов появилась почти тотчас же, как появился и сам телеграф. И нет ничего странного. С этими проводами столько хлопот и столько затрат, их прокладка всегда самое дорогое в телеграфе. А как заманчиво, если бы совсем без проводов! Если бы беспроволочная телеграфия… Но мечтания, даже самые благие, не создают еще изобретений. Так легко вообразить, например: а если человеку дать крылья? Но от этой мысли еще далеко до действительного полета. Пробежал первый паровоз, и уже кто-то мечтает: а если без рельсов? Но до автомобиля еще целая бездна. Так же и с телеграфом. «А если без проводов?» — сразу же воспылали многие горячие головы. Но как далеко оказалось им до того, что искал Попов и что привело его к докладу перед ученым собранием! Прибежал же в начале семидесятых годов (еще за двадцать с лишним лет до Попова) запыхавшийся человек в бюро патентов Америки в Вашингтоне. Он протянул заявку на патент, где было сказано: «Ко всем, кого это может касаться. Да будет известно, что я, Мэлон Лумис, зубной врач, проживающий в г. Вашингтоне, округ Колумбия, изобрел или открыл новый и улучшенный способ телеграфирования… Я предлагаю обойтись совершенно без проводов». Надо было сделать только следующее, по мнению этого телеграфного пророка, занимавшегося до того лишь гнилушками в зубах своих пациентов: «На подходящих горных вершинах соорудить соответствующие мачты-башни и аппараты для притягивания электричества». Предложение, так и оставшееся скорее анекдотом в истории изобретений. Но вот всерьез… 1842 год. В том же Вашингтоне сам знаменитый конструктор проволочного телеграфа Самуэль Морзе проводит опыты на канале. Он протягивает вдоль берегов проводники и пробует посылать между ними телеграфные токи — прямо через воду. А вдруг тут кроется возможность беспроволочной связи! Через канал с одной стороны на другую доходят какие-то робкие сигналы. И только. Опыты не подтверждают надежд Морзе. Сигналы слишком слабы, неверны, а при всякой попытке раздвинуть расстояние и вовсе пропадают. Морзе не может перешагнуть через этот барьер, потому что не может перешагнуть через круг старых идей. Раньше изобретатели искали какой-нибудь проводник для своих электрических посылок и нашли его в металлической проволоке. А теперь Морэе, обратившись к воде, все равно не освободился от проводника, а лишь избрал другой его вид. Вода, конечно, материал даровой, но даром прошли и все попытки. Вода себя не оправдала. Неудача постигла такого известного и удачливого раньше изобретателя. Двенадцать лет спустя. Англия. В контору компании «Электрический телеграф» является худощавый джентльмен в огромном цилиндре. Рекомендуется: Лайндсей. И заявляет о том, что он совершил «изобретение беспроволочного телеграфа». Он обещает при помощи своих приборов, расставленных цепочкой в океане на двадцать миль друг от друга, осуществить связь без проводов между Европой и Америкой. Но, увы, при ближайшем рассмотрении идея Лайндсея оказывается лишь повторением заблуждения Морзе. Все та же вода, на этот раз только морская, в качестве заменителя проводов. И по-прежнему далеко от Европы до Америки! Франко-прусская война 1870–1871 годов. Прусские войска окружили Париж, отрезав сношения его с миром. Как легко перерезать и телеграфный провод! Вот если бы осуществить тут телеграфию без проводов. Французский физик Бурбуз сидит в осажденном городе на набережной Сены и, опустив, словно рыболов, медную пластину в реку, посылает в нее серию длинных и коротких токов, как положено по азбуке Морзе. За кольцом вражеской блокады, в предместье Сен-Дени, что примерно за десять километров вниз по течению реки, у такой же пластины сторожит с телеграфным аппаратом другой ученый-патриот, физик д’Альмеида, и ждет сигналов из Парижа. Их идея заимствована из того же арсенала науки: свойство воды проводить ток. Пусть все электрические депеши плывут незримо по реке, незаметно для врага. Без проводов! Такой телеграф спасет положение… Но напрасно д’Альмеида ждет от своего парижского ученого друга сигналов. Река молчит. Ошибка все та же, что и раньше. Мечта о беспроволочной телеграфии еще не нашла для себя никакой научной основы. Но были попытки и как будто обоснованные. В науке известно явление индукции. Одно наэлектризованное тело может с известного расстояния наэлектризовать другое. Токи, бегущие по одному проводнику, могут возбудить ток в проводнике другом, соседнем. Влияние на расстоянии. Заряды как бы мгновенно переносятся с места на место, преодолевая кусочек пространства. Разве это уже не обещает? И охотники за беспроволочной телеграфией ухватились за эту, как им казалось, научную ниточку. Весьма грамотный инженер Вилькинс предпринял в Англии опыты, добиваясь нужного эффекта. С большим трудом удалось ему отметить индуктивное действие всего на несколько шагов. И дальше… Он бросил свою затею, убедившись, что дальше шагнуть с помощью индукции он не может. Американец Троубридж, воодушевленный той же идеей, поставил более основательный опыт. Посылая токи по одной проволоке, он ловил ответные индуктивные токи в другой. Он уже раздвинул проволоки на расстояние полутора километров. Казалось бы, вот он, способ новой телеграфии. Но тут и обнаружилось: индуктивные токи становились с расстоянием все слабее и слабее. А затем и вовсе пропали. Троубридж уже ничего не мог уловить. И прекратил опыты. Серьезное предупреждение изобретателям. Только могло ли оно остановить? Уже не параллельные проволоки, а две высокие мачты с большими шарами воздвигаются для перепрыгивания сигналов через пространство. Сам Эдисон, великий Эдисон, кумир Америки и всех юных изобретателей, берется за решение неприступной задачи. Но его метод все тот же — использование индукции. Заряжая один шар сильным зарядом, попеременно то появляющимся, то исчезающим, он добивался ответных зарядов в другом шаре и подслушивал их через телефон. Он потратил несколько лет на эти опыты, устроил даже передачу знаков азбуки Морзе на железной дороге между сигнальными станциями и поездом на ходу. А потом все оставил. Практическое чутье подсказало ему: не этой дорогой, видимо, пойдет телеграфия без проводов. А какой — он не знал. Великий изобретатель, такой удачливый во всем, за что он ни брался, такой находчивый, догадливый и способный пробиваться к своим находкам через тысячи проб и ошибок, Эдисон не знал, где же в тайниках науки может лежать ключ к действительной телеграфии без проводов. В науке он все-таки был недостаточно сведущ. Но он прекрасно усвоил, как надо вести практические дела. И он берет тотчас же патент, защищая на всякий случай свою находку. В мае 1885 года — за десять лет до того, как выступил Попов, — Эдисон писал в своем заявлении: «Мной сделано открытие, что электрический телеграф между двумя отдаленными пунктами возможен и без проволоки, при посредстве одной индукции…» Увы, индукция действительно была, но беспроволочного телеграфа из этой заявки не выросло. Тяжелую дань все той же индукции отдал и Вильям Прис, главный инженер правительственных телеграфов Великобритании. У него дело было поставлено на широкую ногу, и на одоление пространства были брошены самые совершенные по тому времени технические средства. Добротная английская аппаратура, знающие помощники-специалисты, тщательные наблюдения и эксперименты. Это уже не кустарный период случайных опытов, заводивших в тупик прежних изобретателей, а настоящая система инженерного поиска на вполне современном уровне. Было уже начало девяностых годов, и главный инженер мог себе достаточно многое позволить. Наблюдения показали, например, что электрические посылки, бегущие по кабелю под лондонскими улицами, можно уловить на телефон, проложенный над крышами домов. Электрический прыжок в двадцать с лишним метров. Обнаружилось также, что и обычные телеграфные цепи способны оказывать действие через воздух на расстояние чуть ли не в сотню метров. А при более тщательной постановке и еще дальше. Вильям Прис по-богатому обставлял свои опыты, возлагая надежды на явление индукции. Но, по существу, у него не было никакой новой идеи. Все те же две раздвинутые на расстояние параллельные проволоки, между которыми шел электрический индукционный обмен, лежали в основе его дорогостоящих установок. Две проволоки — как у Троубриджа, как у других. Вильям Прис просто шел за ними более солидным шагом. Подлинно научных оснований было в его распоряжении мало. Их приходилось заменять приблизительными прикидками, делая выводы на ощупь. Так постепенно обнаружилось, что проволоки с каждой стороны должны быть такой же длины, как и расстояние между ними, которое нужно перекрыть. Вот те раз! Если, скажем, перед вами морской пролив шириной в десяток километров, то и проволок на обоих берегах надо протянуть по десять километров. А если действительно дальние расстояния, ради которых все и затевается?.. Что-то слишком много проволоки нужно для этого беспроволочного телеграфа. В тяжелом раздумье сидел Вильям Прис над результатами собственных опытов. В то же время по-своему задумывал осуществление дальних передач и такой «бог электротехники», как Никола Тесла, талантливый серб, переправившийся в Америку, чтобы там развивать свою изобретательскую деятельность. Создатель новейших электрических машин, повелитель высоких напряжений, изобретатель «трансформатора Тесла», известного всем электрикам. Как грозный бог, метал он молнии своих высокочастотных генераторов, предрекая то время, когда энергию можно будет перебрасывать с места на место без проводов. И уже не вода, а твердая наша матушка-земля выступила в его расчетах в главной роли. Земля как проводник. Именно через землю надеялся Тесла распространять сколь угодно далеко сигналы и энергию. Он намеревался покорить расстояния всепроникающей мощью высокой частоты, меняя состояние земли сериями электрических возмущений. Разряды его трансформатора можно было уже подслушать издалека в телефонную трубку. И все же из этих «земляных опытов» по-прежнему не произошло рождения беспроволочной телеграфии. Хотя Тесла и ходил где-то около. Его находки, его мощные электрические машины пригодятся много позднее, когда уже из совсем других опытов вырастет настоящий беспроволочный телеграф и станет уже называться современным именем — радио. А пока что Тесла, мечтая о свободной передаче электроэнергии — не знаков, не букв, не человеческого голоса, а рабочей энергии, — заглядывал слишком далеко. В истории изобретений бывает не только «недолет», но и «перелет». В обоих случаях мимо цели. Так случилось и с Тесла: он промахнулся несколько вперед. И беспроволочный телеграф еще ждал своего создателя. Но вот в Петербурге выступает Александр Попов, демонстрирует прибор и говорит: — Передача сигналов на расстояния. Что же произошло? И кто он такой, Попов, и что он сделал, что позволило ему это сказать? Новое заблуждение? Или наконец это действительный ответ? Ответ на то, что так долго ждало человечество. ШКОЛА НА ОСТРОВЕ Когда же это было? Да, двенадцать лет назад. Он приехал тогда в Кронштадт. Они приехали. Их свадебное путешествие к новым берегам. Был прозрачный сентябрьский день 1883 года. Старенький колесный пароход, пузатый, пыхтя трубой и перебирая плицами, медленно полз на запад, к кронштадтскому острову. Они стояли вдвоем рука об руку на открытой верхней палубе, глядя вперед, словно пытаясь рассмотреть то, что их там ожидает. Александр Попов со своей женой Раисой. Молодая супружеская пара. Он — длинный, худощавый, с мягким, вытянутым лицом и реденькой светлой бородкой, что отпускали тогда многие даже в ранние годы. Только что окончивший университет по физико-математическому факультету, обладатель свеженького диплома, избирающий себе жизненный путь. И она — хрупкая, миловидная, которую теперь, как замужнюю, полагается называть Раисой Алексеевной, но которая и своей прической на прямой пробор, и простенькой кофточкой с кушаком смахивает все еще на курсистку. В багажном трюме лежали их вещи — совместное имущество, состоявшее главным образом из смены белья и книг. А остальное… Там будет видно. Они переезжали на этот остров, в Кронштадт, вероятно, надолго, на годы. Позади оставался Петербург, петербургская столичная жизнь, университет, университетские товарищи, учителя, близкие знакомые… Попов, схватившись крепко за поручни, морщась от ветра или собственных мыслей, следил за бегущей волной. Он сделал выбор. Каждый молодой человек, кончающий школу или высшую школу, становится перед этим: что же дальше? Он, Попов, закончил университет с отличием. Представил выпускную диссертацию, получил степень кандидата — право остаться при университете, при кафедре физики. Там была знакомая обстановка. И тот самый зал в физическом кабинете «Же-де-пом», где на скрипучих антресолях можно было бы продолжать привычные занятия. Подготовка к профессорскому званию. Знакомые люди вокруг. Уважаемая профессура. Язвительно острый профессор Иван Иванович Боргман, горячий проповедник новейшей физики и мало еще признанной максвелловой электромагнитной теории света. Федор Фомич Петрушевский, университетский патриарх с седой патриаршей бородой, воспитатель многих поколений физиков, основатель физической лаборатории и долголетний председатель Физического отделения Русского физико-химического общества. И, конечно, Орест Данилович Хвольсон, эта «ходячая энциклопедия физики», на чьи блестящие лекции по электричеству и магнетизму стекалась студенческая молодежь со всего Петербурга. И университетские товарищи — все те, с кем вместе просиживал он, Попов, на скамьях аудиторий, и вместе проходил физический практикум, и бегал на галерку Александринки и в залы музеев, и спорил с ними на вечеринках о вопросах жизни и вопросах науки, — все эти теперешние ассистенты и приват-доценты. Он оглянулся туда, где позади парохода удаляющийся Петербург терял уже свои очертания, сливаясь в темносерую массу за дымкой расстояния. Только купол Исаакия вздымался там вершиной, горел золотом на солнце. Петербург. Город, ставший его университетским отечеством с тех пор, как он, изумленный и подавленный долговязый семинарист, приехал сдавать вступительный экзамен с далекого Урала, протрясясь сначала сотни верст в допотопном тарантасе и увидя затем впервые в жизни железную дорогу. Петербург. Где-то там — исхоженные линии проспектов, площади, Нева и мосты через нее, набережная университета, Фонтанка, Мойка… На Мойке, у деревянного Полицейского моста, стояла когда-то барка, где была одна из первых петербургских электростанций, и он, студент, работал там простым монтером, участвуя в первом электрическом освещении Невского проспекта. А дальше Михайловский манеж, где также при его участии загорались первые электрические свечи. И еще неподалеку — Соляной городок, где в старинных, переделанных амбарах устраивались иногда электрические выставки и где серьезный не по возрасту студент Попов давал зрителям объяснения. Трудная и увлекательная школа практики, которая сводила его с такими людьми, как Булыгин, Чиколев, Лодыгин, Яблочков, Лачинов, Славянов, — все таланты электротехники первой величины. Теперь все это уходило от него куда-то в далекую дымку над водной гладью. Он сделал выбор. Главное — его склонность к исследованиям. Постоянный неутомимый поиск в науке. Поиск нового — того, что только еще зарождается и что еще не раскрыло своих возможностей. А для этого надо знать. Очень много знать и уметь. Можно было бы избрать дорогу профессора, и она ему как будто бы открывалась. Остаться при университете. Многие из молодых были бы счастливы этим воспользоваться. Профессорская карьера! Жизнь в столице. Физический кабинет… Попов долго думал об этом. О, как мучительно приходилось решать! Знает ли он достаточно физику для избранной цели? Знает ли глубоко, по-настоящему ее теоретические основы и ее последние открытия? Умеет ли он работать всерьез — как физик, как исследователь? С экспериментальной частью физики ему было спокойнее. Приборы, опыты, различные конструктивные приемы — с этим он как будто освоился. Он же прошел весь практикум в лаборатории университета под наблюдением такого мага и волшебника, как Владимир Владимирович Лермонтов, бородатый ворчун и добряк, с толстыми, но удивительно чуткими пальцами ювелира, который и сам владел несравненным искусством физического эксперимента, и умел передавать это искусство другим — кого он считал достойными. Попов был в их числе. Но речь о другом. Основы физики, новейшая теория… Вот что заставляло его задумываться. Знание основ не дается из опыта, их точное изложение — это особая область, и не такая уж доступная. Область математической физики, широких обобщений. Университетский курс давал к этому лишь некоторые подходы. А главное зависело от дальнейшего, от самостоятельного изучения. Уже после. Уже на свой страх и риск. Самостоятельный путь — длинный, извилистый. Для этого прежде всего надо иметь одну возможность — возможность сосредоточиться. Как это важно для ученого — сосредоточиться! Не позволять себе отвлекаться, тратить время. И, конечно, еще — иметь средства к жизни. Ну, например, преподавание в каком-нибудь учебном заведении, не очень шумном и в то же время доступном для сил молодого, начинающего. Начинающего педагога, будущего ученого. Так что же ему было выбирать? Еще раз взгляд назад, в сторону столицы. Его оставляли при университете. Да, оставляли. Но как?! Согласно уставу, в решении было сказано: «для приготовления к экзамену на степень магистра физики без стипендии». Без стипендии… Это значит — на его собственные средства. А какие же у него средства? Он сын небогатого священника из заштатного поселка на Урале под названием Турьинские рудники (девять душ в семье!). И для оплаты университетского обучения приходилось ему не раз принимать помощь от старшего брата Рафаила, который устраивал ему кое-какой приработок в одном из петербургских изданий. Да еще случайные получки, когда он, студент Александр, превращался в монтера по электроосвещению. Вот и весь его достаток. Пришелец из захолустья. Нет, приготовление на магистра при университете не про его честь. К тому же он теперь сам женатый человек, уже обязанный во всех жизненных вопросах не только перед своей наукой, но и перед своей юной спутницей, про которую он пишет в официальных бумагах: «…с супругой». Выбор сделан. Вон тот остров в Финском заливе, куда выгребает их пароход. Остров Котлин, на котором стоит город-крепость Кронштадт, что постепенно сейчас больше и больше выплывает им навстречу из воды. Ясно видны уже корабли вокруг, мачты, трубы, а за ними — разные строения на острове, узкий шпиль береговой церкви и круглый, как гриб, купол большого собора. Кронштадт. Военно-морской город. Главная база Балтийского флота и перевалочный пункт для морских грузов. Кронштадт. Крепость, стерегущая подходы с моря к Петербургу. Крепость на отмели, заложенная еще Петром и не раз на протяжении полутора веков преграждавшая путь тому, кто пытался вторгнуться сюда из-за моря без спросу. Кронштадт. Уединенный суровый мир, омываемый волнами. На нем остановил Попов свой выбор. Там должен он найти то, что искал. Преподавательскую работу в нешумном месте. Необходимый заработок. Крышу над их семейной жизнью. И главную возможность — возможность сосредоточиться. И еще он знал: там будет как будто неплохое оборудование для его физических экспериментов, а это не малое. Вот уже совсем близко. Светлый маяк встречает их. Попов взмахнул рукой, указывая Раисе: в стороне, в море, развернулся строем отряд кораблей, вышедших на учение. По их мачтам всползали разноцветные флаги, изображая немногосложные фразы, ограниченные условным словарем. Сигнальщики семафорили букву за буквой, передавая команды, а потом репетовали также буква за буквой, подтверждая принятые сигналы. Трудный, медленный морской разговор, едва преодолевающий расстояние прямой видимости. Попов смотрел не отрываясь. Пароход вошел за гранитную стенку в торговую гавань. Суда, застывшие неподвижно на якорях, у причалов. Иностранные имена на борту, флаги разных государств. Толпы грузчиков вываливали на пристань привезенный товар. Вздымая черную пыль, грохотал ссыпаемый каменный уголь. Горы угля из далекой заморской Англии. Кирпич, металлические связки, рулоны хлопчатой бумаги… А для отправки грузились доски, лен, мешки с льняным семенем, — русский вывоз. Военных кораблей тут не видно. Они там, по ту сторону острова, в специальной гавани, на внешних рейдах. Военный флот, живущий своей особой жизнью. Наконец сбросили кранцы, и пароходик притерся боком к причалу. Молодая супружеская пара вместе с толпой пассажиров, неся легкий ручной багаж, ступила на кронштадтскую землю. Гулко прозвучал под ногами, под копытами лошадей деревянный настил пристани. В районе порта попадались всё больше грузчики да портовые рабочие. Вдоль проезжей улицы, широкой, как в деревне, — домишки в один и два этажа. А внизу, в полуподвалах, — трактиры. Множество трактиров с вывесками. Пошатываясь, вылезали оттуда мрачные фигуры… Раиса теснее прижалась к его плечу. Но Кронштадт вовсе не захудалое, гиблое место. Кронштадт в своей главной части — важный флотский центр. Город моряков. Молодцеватые, вышколенные матросы. Подтянутые офицеры. Чины инженерной службы, большой корпус разных специалистов. И чем дальше продвигались Попов с женой в глубь города, тем сильнее завладевал улицей, площадями и скверами черный цвет флотской одежды, золотые, белые погоны, синие петлицы. Адмиралтейская часть. Большая соборная площадь, прямоугольная, как хороший военный плац. Основательные казенные здания. Адмиралтейство, казармы, Морское собрание, городской банк… В Кронштадте несколько своих фабрик и заводов. В Кронштадте свои гостиные дворы, своя обсерватория, городская читальня, несколько библиотек и даже свое Общество трезвости. В Кронштадте творит свои «чудеса исцеления» протоиерей Иоанн Кронштадтский, яростно призывая с амвона большого собора гнев божий на всех нечестивцев. И в Кронштадте немало школ, технических училищ. И школа водолазов, и школа юнгов, и школы машинистов, судовых строителей, рулевых, сигнальщиков, и школа минеров… Ну вот, это здесь. Попов вошел в сад через калитку железной ограды, направился по дорожке к длинному темно-серому зданию, видневшемуся за деревьями. Сад ронял по-осеннему желтые листья. Слева, в стороне от прохода, стояла небольшая беседка с плоской крышей. Миновав фонтанчик, Попов повернул к главному входу здания. Остановился на мгновение, окидывая ряды окон по фасаду, все три этажа. Где ему тут, за каким окном суждено найти то, ради чего он сюда приехал? Здание было не очень давней постройки, но, как и все казенное в Кронштадте, весьма основательным, с тяжелым гранитом понизу. Минный офицерский класс и Минная школа. Военное заведение, где готовили для русского флота специалистов минного дела. Применение мин тесно связано с электричеством. Поэтому физика и электротехника наряду с химией взрывчатых веществ — главнейшие здесь предметы. К тому же минным офицерам поручалось и электрическое освещение кораблей. Лампы накаливания, вольтова дуга, динамо-машины, электрические приборы… Все это входило в круг обязательных знаний минеров, и все это было уже издавна любимой областью Попова. Он мог здесь, кажется, найти себе занятия по душе. Минный класс был сравнительно новым учебным заведением — всего лишь два десятка лет существования, — но успел уже себя неплохо зарекомендовать. Здесь серьезно относились к делу, потому что и дело было серьезным. И умели уважать науки. Минный класс завязывал связи с учеными, с преподавателями и профессурой Петербургского университета. Сам «дедушка» всех столичных физиков профессор Петрушевский поставил в Минном классе физический кабинет и читал курс своих лекций. Здесь впервые были испытаны такие изобретения, как лампочка Лодыгина и свеча Яблочкова. Здесь создавались остроумные приспособления для сигнализации между судами с помощью прожекторов — этакая световая телеграфия. Оригинальные конструкции ламп и электрических машин, разработанные в Минном классе, заявляли о себе даже на международных выставках. Окончить Минный класс считалось уже немалой рекомендацией. Отсюда выходили люди, знающие свое дело. В недавней русско-турецкой войне они держали боевое испытание. Минные заграждения и минные атаки, которые они осуществляли, внесли свою долю в победы русского флота. Кстати, он узнает позднее, что вон за тем окном, в одной из комнат этого здания, несколько лет назад трудился чертежником кудлатый крепыш, по имени Владимир Короленко, разжалованный студент, исключенный из Петровской земледельческой и лесной академии как смутьян, зачинщик студенческих беспорядков и присланный сюда, на кронштадтский остров, под надзор полиции. Там стоял его стол, на котором он рисовал антресоли для минного склада и вычерчивал разные части мин новейшей конструкции. И сам заведующий Минным классом капитан Верховский, этот местный «Наполеон», как звали его младшие офицеры, властно и покровительственно наблюдал за работой поднадзорного «политика». Попов готовился вступить в стены этой школы на военном острове. Как-то его здесь встретят? Он шагнул в крытый подъезд и, очутившись в довольно тесной прихожей, стал подниматься по лестнице на верхний этаж, в канцелярию заведующего Минным классом. Молодой представитель науки должен был доложить о себе капитану второго ранга.