— Нет. — Вам удобно? Я никогда не знала, насколько ему в действительности неудобно, но подозревала, что он делает хорошую мину при плохой игре. — Хотелось бы перевернуться на другой бок. Просто перекатите меня. Сажать не надо. Я перелезла через кровать и повернула его на другой бок, как можно осторожнее. От него больше не веяло зловещим жаром — только обычным теплом тела, согретого одеялом. — Что-нибудь еще? — Разве вам не пора домой? — Все в порядке, — ответила я. — Я остаюсь. На улице давно погасли последние отблески света. Снег за окном продолжал сыпаться. Отдельные снежинки купались в меланхоличном бледном золоте фонаря на крыльце. Мы сидели в безмятежной тишине и наблюдали за гипнотическим снегопадом. — Можно задать вам вопрос? — наконец спросила я. Его ладони лежали поверх простыни. Казалось странным, что они выглядят такими обыкновенными, такими сильными, — и все же совершенно бесполезны. — Вряд ли я смогу вам помешать. — Что случилось? — Я не переставала думать об отметинах на его запястьях. Это был единственный вопрос, который я не могла задать напрямую. — Как я стал таким? — Уилл открыл один глаз. Я кивнула, и он снова закрыл глаза. — Мотоцикл. Чужой. Я был невинным пешеходом. — Я думала, лыжи, или тарзанка, или что-нибудь в этом роде. — Все так думают. У Бога хорошее чувство юмора. Я переходил дорогу у своего дома. Не этого дома, — уточнил он. — Моего лондонского дома. Я взглянула на книги в шкафу. Среди романов — замусоленных томиков в бумажной обложке издательства «Пингвин букс» — встречались и книги по бизнесу: «Корпоративное право», «Поглощение», перечни незнакомых имен. — И вам пришлось отказаться от работы? — От работы, от квартиры, от развлечений, от прежней жизни… Кажется, вы знакомы с моей бывшей девушкой. — Пауза не смогла скрыть горечи. — Но мне, несомненно, следует быть благодарным, ведь в какой-то момент врачи не верили, что смогут сохранить мне жизнь. — Вы это ненавидите? В смысле, жить здесь? — Да. — А вы когда-нибудь сможете вернуться в Лондон? — В таком виде — нет. — Но вам может стать лучше. То есть Натан говорит, что в лечении подобных травм добились большого прогресса. Уилл снова закрыл глаза. Я немного подождала и поправила подушку за его головой и одеяло на груди. — Простите, если задаю слишком много вопросов. — Я села прямо. — Хотите, чтобы я ушла? — Нет. Останьтесь еще. Поговорите со мной. — Уилл сглотнул. Его глаза снова открылись, и он поймал мой взгляд. Он выглядел невыносимо уставшим. — Расскажите мне что-нибудь хорошее. Помедлив мгновение, я откинулась на подушки рядом с ним. Мы сидели почти в темноте и смотрели, как снежинки на мгновение вспыхивают в лучах света и исчезают во мраке ночи. — Знаете… я просила папу о том же, — наконец откликнулась я. — Но если я расскажу вам, что он говорил в ответ, вы подумаете, будто я сумасшедшая. — Еще более сумасшедшая, чем мне кажется? — Если мне снился кошмар, или было грустно, или я чего-то боялась, он пел мне… — засмеялась я. — Ой… я не могу. — Говорите. — Он пел мне «Песню Абизьянки». — Что? — «Песню Абизьянки». Я думала, ее все знают. — Поверьте, Кларк, — пробормотал он, — я впервые о ней слышу. Я глубоко вдохнула, закрыла глаза и запела: Я хочу жить в краю Абизьянки. В жаркий полдень я в нем был рожден. И на банджо играть чужестранке, Моем банджо престаро-ро-ром. — Господи Иисусе. Я вдохнула еще раз: Раз я банджо отнес в мастерскую. Может, смогут его починить, А они ни-ни-ни ни в какую — Эти струны нельзя заменить. Последовало недолгое молчание. — Вы сумасшедшая. Вся ваша семья сумасшедшая. — Но это помогало. — И вы ужасно поете. Надеюсь, ваш папа пел лучше. — По-моему, вы хотели сказать: «Спасибо, мисс Кларк, за попытку меня развлечь». — Полагаю, она ничуть не хуже психотерапевтической помощи, которую я получаю. Хорошо, Кларк, расскажите что-нибудь еще. Только не пойте. — Гм… — Я немного поразмыслила. — Ну ладно… вы заметили на днях мои туфли? — Трудно было не заметить. — В общем, мама утверждает, что моя любовь к странной обуви началась в три года. Она купила мне бирюзовые резиновые сапожки, усыпанные блестками… Тогда это была большая редкость… Дети носили простые зеленые сапожки или красные, если повезет. И по ее словам, я носила их не снимая. Я ложилась в них в кровать, купалась, все лето ходила в них в детский сад. Эти блестящие сапожки и пчелиные колготки были моим любимым сочетанием. — Пчелиные колготки? — В черно-желтую полоску. — Великолепно. — Только не надо грубить. — Я не грублю. Это звучит отвратительно. — Может, для вас это и звучит отвратительно, Уилл Трейнор, но, как ни странно, не все девушки одеваются, чтобы понравиться мужчинам.