Конечно нет. Вчерашний день он хотел провести совершенно по-другому, в том-то вся и проблема. Я засовываю телефон в карман. Не знаю, что ему ответить, – разберусь позже. Кто-то кричит: – Кения! Сквозь толпу к нам идет крупная светлокожая девушка с прямыми волосами. За ней – высокий парень с мелированным афроирокезом. Они обнимают Кению и делают ей комплименты. А меня здесь как будто и нет. – Почему не сказала, что придешь? – спрашивает девушка и засовывает в рот большой палец. Наверное, из-за этой привычки у нее неправильный прикус. – Мы бы тебя подвезли. – Не, подруга, мне надо было за Старр заскочить, – говорит Кения. – Мы пришли вместе. Теперь они замечают, что я стою в шаге от них. Парень оценивающе на меня косится и хмурится всего долю секунды, но я это замечаю. – Ты дочка Большого Мэва? Большого Мэва из магазина? Видите? Для окружающих это как будто мое имя по документам. – Ага. – О-о-о-о! – восклицает девушка. – А то я думаю, где я тебя видела. Мы учились вместе в третьем классе. У мисс Бриджес. Я сидела прямо за тобой. – О… Знаю, сейчас я должна ее вспомнить, но не могу. Наверное, Кения права – я и правда никого не знаю. Тут много знакомых лиц, однако, когда засовываешь покупки в пакет, имен и подробностей из жизни тебе не сообщают. Зато всегда можно приврать. – Да, я тебя помню. – Не заливай, – говорит парень. – Я же вижу, ты ее вообще не знаешь. – Why you always lying?[4] – хором затягивают Кения с подругой. Вскоре к ним присоединяется и парень, и они вместе начинают ржать. – Ладно, хватит, – говорит Кения, посерьезнев. – Бьянка, Ченс, ведите себя прилично. Это первая вечеринка Старр. Предки ее никуда не пускают. Я бросаю на нее взгляд исподлобья. – Вообще-то, Кения, я хожу на вечеринки. – Вы хоть раз ее на тусах видели? – спрашивает Кения у ребят. – Не-а! – Вот именно. И, если что, унылые празднички белых в пригороде не считаются. Ченс с Бьянкой прыскают. Мне хочется натянуть худи до подбородка. – По-любому, они там все время Молли[5] закидываются, так? – спрашивает меня Ченс. – Белые любят таблетки. – И Тейлор Свифт, – добавляет Бьянка с пальцем во рту. Это правда, но я не собираюсь ничего подтверждать. – Да нет, вообще-то вечеринки у них довольно крутые, – говорю я. – У одного парня на дне рождения выступал Джей Коул[6]. – Ого! Че, реально? – спрашивает Ченс. – Бли-и-ин! В следующий раз зови меня, я тогда и с белыми позажигаю. – Короче, – перебивает Кения. – Мы тут обсуждали, как вздрючить Деназию. Эта сучка пляшет с Деванте. – Известная тема, – говорит Бьянка. – Ты же знаешь, что она про тебя рассказывает? На прошлой неделе на уроке мистера Дональда Алия сказала… Ченс закатывает глаза. – Буэ, мистер Дональд! – Ты просто бесишься, что он тебя выгнал, – усмехается Кения. – Еще, блин, как! – Короче, Алия сказала мне, что… – продолжает Бьянка, и я снова теряю нить разговора: они обсуждают одноклассников и учителей, о которых я ничего не знаю. Сказать мне нечего. Впрочем, какая разница? Все равно я невидимка. Здесь это чувство меня не покидает. Какое-то время ребята перемывают кости Деназии и преподам, а потом Кения говорит что-то про выпивку, и все трое куда-то уходят, оставив меня одну. Теперь я, словно Ева, отведавшая запретный плод в райском саду, внезапно осознаю свою наготу. Совсем одна – на вечеринке, где мне не место. Где я не знаю никого, кроме той, что молча меня здесь бросила. Кения неделями уговаривала меня пойти на эту вечеринку. Я знала, что мне будет жуть как неловко, однако всякий раз, когда я отказывалась, она заводила одну и ту же песню – мол, я веду себя так, будто «слишком крута для тусовки в Саду». Наконец я устала от этого бреда и решила доказать ей обратное. Проблема заключалась лишь в том, что убедить моих предков отпустить меня на эту вечеринку смог бы только Чернокожий Иисус, а потому я им ничего не сказала. И, если они узнают, что я сегодня здесь, спасти меня сможет тоже лишь он один. На меня все глазеют, мол: «Кто эта девка и почему она, как дура, в одиночестве подпирает стенку?» Я засовываю руки в карманы. Если сохранять спокойствие, притворяться крутой и избегать контакта с людьми, все будет хорошо. Ирония здесь вот в чем: в Уильямсоне притворяться крутой мне даже не приходится. Там я крутая по умолчанию – как-никак, одна из немногих чернокожих ребят на всю школу. А вот в Садовом Перевале крутость нужно заслужить, и это сложнее, чем покупка ретроджорданов в день релиза. Забавно, в общем, как все просто с белыми. Для них чернокожей быть круто – по крайней мере, пока нет никаких проблем. – Старр! – доносится до меня знакомый голос. Море людей расступается перед ним, словно он – чернокожий Моисей. Парни протягивают ему кулаки, а девушки выворачивают шеи, чтобы хоть разок на него взглянуть. Он улыбается мне, и ямочки на щеках напрочь разрушают его гангстерский образ. Халиль – хороший парень, по-другому и не скажешь. Раньше мы частенько купались с ним в одной ванне. Ничего такого – это было давно, когда мы еще хихикали над нашими с ним, как говорила его бабушка, пипками. Но, клянусь, ничего извращенного в этом не было. Халиль меня обнимает; пахнет он мылом и детской присыпкой. – Как оно, подруга? Сто лет тебя не видел. – Он отстраняется. – Не звонишь, не пишешь. Где ты пропадаешь? – Школа и баскетбол отнимают все время, – говорю я. – Но вообще-то я каждый день торчу в магазине, это ты куда-то пропал. Его ямочки исчезают. Он потирает нос – всегда так делает, когда врет. – Я был занят. Все понятно. Новехонькие джорданы, белоснежная футболка, бриллианты в ушах. Все, кто рос в Садовом Перевале, понимают, что значит это «занят». Жесть. Хотела бы я, чтобы он не был занят этим. Даже не знаю, врезать мне ему или расплакаться. Однако Халиль смотрит на меня глазами цвета лесного ореха, так что расстраиваться совсем не хочется. Кажется, будто мне снова десять и сейчас каникулы, а мы с ним в библейской школе, стоим в подвале церкви Вознесения Господня и целуемся – в первый раз. Внезапно я осознаю, что в этой худи выгляжу как черт знает кто… и что у меня вообще-то есть парень. Пусть я не отвечаю на звонки и сообщения Криса, но мы с ним вместе, и я хочу, чтобы так оно было и дальше. – Как дела у твоей бабушки? – интересуюсь я. – Как там Кэмерон? – Да у них все норм. Только бабуля заболела. – Халиль отпивает из стакана. – Врачи говорят, у нее рак или что-то типа того. – Блин… Мне жаль, Хал. – Ага, она на химии. Хотя, по-моему, ее волнует только то, что придется покупать парик. – Он слабо посмеивается – даже ямочки на щеках не появляются. – Короче, все у нее будет норм. Это скорее молитва, нежели пророчество. – А мама помогает вам с Кэмероном? – Старая добрая Старр, всегда ищешь в людях хорошее. Сама ведь прекрасно знаешь, что никак она не помогает. – Да я просто спросила. На днях она заходила в магазин и выглядела гораздо лучше. – Это пока, – кивает Халиль. – Она утверждает, что пытается завязать, но так всегда: завяжет на пару недель, а потом решит, что можно разок вмазаться – и все по новой. Но, поверь, у меня все хорошо, и у Кэмерона хорошо, и у бабули тоже. – Он пожимает плечами. – А это самое главное. – Ага, – говорю я и вспоминаю, как мы ночами сидели у него на крыльце и ждали его маму. Нравится ему это или нет, но она тоже для него важна. Музыка меняется – теперь из динамиков читает Дрейк. Я киваю в такт и шепотом читаю вместе с ним. На танцполе все раз за разом кричат: Started from the bottom, now we’re here[7]. Иногда кажется, что Садовый Перевал и есть то самое дно, о котором поется в песне, однако все мы понимаем, что могло быть и хуже. Халиль за мной наблюдает. На лице его на миг появляется улыбка, но он сдерживает ее и качает головой. – Поверить не могу, что ты до сих пор любишь этого нытика Дрейка. Я выпучиваю глаза. – Отстань от моего мужа! – От твоего слащавого мужа. Baby, you my everything, you all I ever wanted[8], – затягивает Халиль плаксивым голоском. Я пихаю его локтем, он смеется, и пунш выплескивается у него из стаканчика. – Знаешь же, что он так и поет! Я показываю ему средний палец, а он вытягивает губы и издевательски чмокает воздух. Мы не виделись несколько месяцев, но уже ведем себя как ни в чем не бывало.