– Это не сон, дорогая, – улыбнулся дедушка. Меган видела его желтые зубы и, как ей показалось, гниющий язык. – Это больше, чем просто сон. Здесь все так, как я хочу. Я, не ты. Улыбка дедушки буквально расползалась по лицу: Меган видела, как его губы покрывались гниющими язвами, в щеках образовывались дыры, веки исчезали, а из глазниц стала вытекать густая жидкость серого цвета с примесью гноя. Она перевела взгляд на бабушку и увидела такую же картину на ее лице. Руки Меган задрожали и инстинктивно прижались к животу. – Нет, нет, нет… – прошептала она. – Я проверяла: это не было сном. Я же все проверила… – Дорогая моя, – сказал дедушка, хотя Меган догадывалась, что это был вовсе не ее дедуля, пускай тот в гробу сейчас наверняка выглядел примерно так же, – не в твоей власти выбирать то, что тебе снится. – А в чьей? – Меган заговорила так, словно готова была убить того, кто говорил с ней в разлагающемся обличии ее деда. – Что ты такое, что можешь решать за меня? Ты даже не можешь существовать вне моего разума! Ты – пустышка! Паразит, неспособный жить без меня! Родители Меган, ее брат и его жена замерли, как истуканы, глядя на нее. С лиц бабушки и дедушки гниющая кожа капала на пол, словно растопленный воск. Меган увидела оголившиеся скулы, заметила, как одежда на мертвых стариках стала покрываться жирными пятнами от гниющих под нею тел, от которых до нее уже доходила тошнотворная вонь. Знакомый для нее запах. Вдруг Меган стало невыносимо одиноко: она одна здесь, до конца не понимая, «здесь» – это где именно, в окружении равнодушных к ней родственников. Демон, который на какое-то время оставил ее в покое, теперь снова пришел к ней в жутком кошмаре. Благодаря заложенному в нее материнскому инстинкту, о наличии в себе которого она еще не догадывалась, Меган поняла, что должна оградить от этих кошмаров ребенка, который сейчас был внутри нее. Оградить его от этого страшного и ужасного бугимена, который приходит к детям во сне или же утаскивает их под кровать. Но она одна. Рядом не было никого, кто мог бы защитить ее. Впервые Меган ощутила минус своего одиночества, впервые она нуждалась в ком-то больше, чем кто-то нуждался в ней самой, впервые ей было страшно одной. По-настоящему страшно. И она знала, почему: ей было страшно не за себя. Меган выбежала из кухни через другой вход. Оказавшись в гостиной, она обернулась и увидела, что все ее родственники, которые определенно не были настоящими, повернули к ней свои головы и продолжали смотреть на нее невидящим, пустым и до жути страшным взглядом, даже бабушка и дедушка, которым уже и вовсе было нечем смотреть: глазницы окончательно опустели. – Где же ты, Ник? – прошептала она. – Почему я должна одна отдуваться? Почему мужчины всегда оказываются не при делах? Она сама оценила абсурдность своих же мыслей, понимая, что напрямую Николас не имеет к происходящему никакого отношения. И уже тем более он не имеет никакого отношения к ее родне. Частично мертвой. Она выбежала во двор. Все дети, мгновение назад веселившиеся с приглашенным для них клоуном, замерли в тот же миг. Они повернулись к Меган и уставились на нее таким же лишенным всяких эмоций взглядом, каким за ней теперь из окна кухни наблюдали родители и Эрик с Моникой. Родители детей, в том числе и та самая дама с увеличенными губами, тоже уставились на Меган. И клоун – персонаж, которого боятся многие дети, а после романа Стивена Кинга – и взрослые – замер, держа в руках связку шариков. Он улыбался Меган, и по ее телу побежали мурашки. Эта милая улыбка казалась ей куда более жуткой, чем те, какими улыбались гниющие губы ее давно почивших бабули и дедули. – Я слежу за тобой, дорогая моя, – улыбаясь, сказал клоун. Меган уже хотела побежать, но решила, что это рискованно, потому быстрой походкой зашагала по газону вокруг дома, не сводя глаз с клоуна и остальных, которые продолжали безмолвно следить за ней взглядом. Она лишь хотела добраться до своей машины, а дальше действовать по ситуации. Она уже запуталась, что реально, а что нет. Ей просто хотелось уйти от пристального слежения. Не дойдя совсем немного до лужайки перед крыльцом дома, она замерла от удивления: перед ней стоял плетеный садовый стул, на котором сидя спала… она сама. – Проснись! – крикнула Меган и принялась трясти свое же тело. – Проснись, Меган! Прошу тебя! Ну же! Вставай! Просыпайся! Она обернулась: теперь на совсем близком расстоянии за ней стояли все гости, радостно махающий рукой клоун, дети Эрика и Моники, сами Эрик и Моника, родители Меган и даже уже почти полностью разложившиеся останки тел дедушки и бабушки. Стало очень страшно. – Меган! Немедленно просыпайся! – закричала она сама себе и влепила пощечину спящему телу. Меган вздрогнула и проснулась. – С тобой все в порядке? – спросила мимо проходившая мама, неся в руках поднос с угощениями. Наверняка, детям. – Да, мам, спасибо, я просто задремала, – ответила Меган. – Видимо, утомилась в дороге. – Ты о чем-то хотела поговорить? Я освобожусь через пару минут. – Это не так важно. Поговорим в другой раз. Сегодня – детский праздник, – Меган махнула рукой, устало улыбнулась, немного наигранно зевнула и потянулась, все еще сидя в плетеном кресле. – Ты уверена? – переспросила мама. Меган, все еще улыбаясь, кивнула в ответ. – Кстати, мама, – сказала она, – я вдруг вспомнила… Бабушка… сколько лет прошло? – Прошло после чего? – спросила мама. – Ну, ты понимаешь, о чем я… – После ее смерти? – Да, – облегченно выдохнула Меган, – после ее смерти. – Твоя бабушка умерла пятнадцать лет назад, – сказала мама. – Почему ты спрашиваешь? – Понимаешь… Она мне приснилась. – Ох, – мама озабоченно посмотрела на дочь, – да, это тяжело – видеть умерших родственников в своих снах. «Ты не представляешь, насколько, мамочка… Особенно когда эти родственнички в твоем сне предстают перед тобой примерно такими же, какие они сейчас лежат в гробу». – Ты уверена, что все хорошо? – Да, мам, спасибо, – Меган поднялась и поцеловала ее в щеку. – Возьмешь шоколадный кекс? – она протянула Меган поднос. – О, нет, спасибо, – Меган улыбнулась, – в последнее время я ела их слишком часто… Вечер подходил к концу. Соблюдая меры приличия, Меган было предложено остаться на ночь, но она от предложения конечно же отказалась. Она любила брата, любила племянницу и племянника, однако не собиралась давать очередную возможность невестке продемонстрировать свои супер-способности, как хозяйки, подготавливая комнату для гостьи и обеспечивая ее всем необходимым на ночь. – Звони чаще, – сказала мама, провожая Меган к машине. – Хорошо, мам, обязательно, – соврала та. Она не любила водить машину. Никогда не любила. Но сейчас ее радовало то, что у нее будет не меньше трех часов для того, чтобы полностью отключить сознание, при этом не опасаясь, что в это время им завладеет тот самый бугимен. Тот демон, которому нравилось издеваться над ней. Нет, конечно же она будет сконцентрирована на дороге, но долгое время думать о чем-то серьезном в то время, когда управляешь машиной, просто невозможно – начнет болеть голова, сосредоточенность на управлении сменится сосредоточенностью на обдумывании проблемы. Пассажир может расслабиться и всю дорогу думать о вечном, Меган же, будучи водителем, всегда серьезно относилась к вождению. А ее единственный пассажир пока еще слишком мал, чтобы думать, чем занять себя в трехчасовой поездке. Поэтому она нашла радиостанцию рок-музыки и, подпевая весьма символическому припеву в песне: «When you gonna wake up and fight… for yourself?» (Когда ты проснешься и начнешь бороться… за себя?), выехала на трассу. Меган заехала в придорожное кафе. Ей вдруг безумно захотелось яичницы, и она поняла, что бороться с этим желанием бесполезно: этого требовал пассажир. «Пассажир», – подумала она про себя и улыбнулась. Молодая девушка-официант принесла Меган тарелку с двумя поджаренными яйцами, большую чашку кофе со сливками и бутерброд с арахисовой пастой. «Это больше напоминает завтрак, чем поздний ужин», – подумала Меган. Но ее пассажир требовал сейчас именно этого. В дальнем углу сидела молода пара, обоим не было и восемнадцати. Меган с интересом наблюдала за ними, не боясь быть замеченной: парень и девушка были полностью увлечены друг другом. Она смотрела на них и улыбалась. В тот момент жалеть она могла только об одном: о времени. Сейчас эта беззаботная парочка ни о чем другом, кроме как о своих отношениях, может и не думать: родители обеспечат их жильем, одеждой и питанием, родители помогут собрать пакет документов для поступления в колледж, отведут к нужному врачу, если возникнут проблемы со здоровьем. Наверняка, хотя бы одна из их матерей в этот момент загружает в стиральную машину грязные вещи своего взрослого ребенка, который ушел на свидание, а другая готовит вкусный ужин или планирует завтрашнее меню. Об этих детях заботятся даже тогда, когда они этого не замечают. Поэтому у них есть время на себя. Лучшее время. Меган вспомнила себя в их годы: тихая и скрытная, не любящая шумные компании. Она ни с кем не встречалась, а все попытки завести отношения заканчивались тем, что ей просто становилось скучно с парнями, которые обращали на нее внимание. А таких было немного. Сейчас она поняла, что была неправа. Нет, Меган не отрекалась от своей натуры интроверта: она была одиночкой, и этого не изменить: ей нравилось тогда, нравится и сейчас быть одной и тратить время только на саморазвитие или на отдых. Но сейчас она видела две пары юных глаз, которые с обожанием смотрели друг на друга, забывая о существовании остального мира. Конечно же, мало вероятно, что они сохранят отношения и во взрослой жизни, но наверняка будут с теплотой вспоминать эти нежные моменты. У Меган таких воспоминаний не было. Зато у нее был «пассажир». Она хихикнула: подумала о том, что формулировка «пассажир» звучит куда лучше, чем «у меня, твою мать, ребенок!». Если так пойдет, решила Меган, то вскоре она даст пассажиру имя и начнет с ним разговаривать. – Кого я обманываю, – шепнула она, – глядя в чашку с остывшим кофе, – я просто боюсь возвращаться домой. Боюсь заснуть и оказаться снова там. Никто в кафе не обратил внимания на молодую женщину. Она допила кофе, оставила чаевые. Тошноты не было: пассажир остался доволен. Позади была половина пути. Долив в бак бензин, Меган снова села за руль, но тронулась не сразу. Она вспомнила о Николасе, отдавая себе отчет в том, что и не забывала о нем. За последний месяц она проверила все социальные сети, зная, что ищет призрака – ни фамилии, ни даты рождения, ни адреса. Она не знала о нем ничего, кроме его имени. Однако у нее от него был «пассажир, мать твою!». Она рассмеялась, завела машину и тронулась. Слезы скатились по скулам. Глава 14 Она словно находилась в какой-то капсуле. Было темно, но эта темнота, в отличии от той, опасной темноты, имела цвет. И звук. И было тепло. Казалось, рядом расположена канализационная труба, в которую ежесекундно сливают воду. А может эти странные звуки издает водопад? Или небольшая река? Но вокруг было темно. И темнота имела границы: Меган чувствовала это. От стенок капсулы шла теплая пульсация. Ничего не было видно, но Меган откуда-то знала, что за темнотой скрывается красный цвет. Она шагнула вперед, понимая, что не идет, а буквально плывет, при этом не касаясь дна, не тонув. Она стояла, но плыла. Но ведь это ее сны – она уже была готова ко всему, и ничто не могло удивить ее. Вытянув руку вперед, Меган коснулась стенки капсулы (то, что это не было комнатой, она тоже не сомневалась). Поверхность была мягкой, теплой и шершавой, и от нее шла не просто пульсация, а ритмичные толчки. – Это стучит мое сердце, – сказала Меган. – Я внутри самой себя. Она улыбнулась. Ей стало тепло и приятно. Впервые за последнее время она чувствовала себя уютно в темноте. – Это… это не мой сон. Нет, я вижу то, что видит она. Она?.. Меган осмотрелась. Нет, она не могла ничего видеть, но она все чувствовала. Она знала, что это «сон во сне», но ей снилось то, что снилось ее ребенку, ее пассажиру. И она решила, что это «она», а не «мать твою, ребенок!». Ей открылся тот микрокосмос, который царил внутри нее, способный создать жизнь и напитать ее живительной силой. Она открыла глаза. Медленно, осознанно, улыбаясь, зная наверняка, что проснулась, а не попала в очередную ловушку демона, паразитирующего ее подсознание. Положила руки на все еще плоский живот, мечтательно закрыла глаза и… побежала в туалет, чтобы знатно проблеваться. *** Наташа выгуливала своего пса, при этом без умолку разговаривая с кем-то по телефону. Она много жестикулировала, сердито хмурила брови, раздраженно закатывала глаза, беззвучно, лишь шевеля губами, произносила ругательства и то и дело почесывала крыло носа или уголок глаза, натягивая при этом поводок: вот уже месяц она пыталась бросить курить. – Нет, мама, нет, – сказала она в трубку и снова закатила глаза, слушая то, что ей говорила мать, – я прекрасно тебя слышу. Нет, я не кричу. Кричишь ты. Мама, послушай. Мне уже идет четвертый десяток. Я – взрослая, самодостаточная женщина. Я сама вправе решать, как мне поступать. Пауза, Кивки. Раздражение. Натянутый поводок.