— Говори: «Моя мамочка — шалава!» Теперь она кричит как заведенная и лупит его своими кулаками, а он всего лишь уворачивается. Он боится даже загородиться руками, потому что это может окончательно ее взбесить. — Говори, говори же! — наступает девушка. И это ему надоедает. Он теряет осторожность и, схватив ее за волосы, бьет об зеркало. Оно с шумом разлетается на куски. Он бьет далее ее с силой по лицу, в живот, по спине. Не веря собственным глазам, он избивает девушку, рвет на ней одежду и тащит на кровать. В припадке бешенства он почувствовал возбуждение от прикосновения к ней, но минутное желание близости тут же сменяется отвращением. Он снова бьет ее по лицу. — Сама ты шалава! — говорит он и плюет ей в лицо. Вот и все. Ее обессиленная рука падает. Лицо в крови, под глазом — синяк. Она похожа на уличную женщину: по щекам течет тушь, под носом мокро, волосы рассыпались в кошмарном беспорядке. Она не может унять рыданий. — Я шалава, я шлюха, — выла она, ползая на корточках. А Панаев, глядя на девушку, уже почти остыл. И, пользуясь тем, что путь свободен, пробирается по стенке к дверям. Робость вновь начинает возвращаться в его душу. Открыв дверь, он еще медлит, как бы желая продолжить наказание. Но она уже не обращает на него внимание и только повторяет: — Я шлюха!.. * * * — После этого ты ее больше не видел? — спросила Лариса у Панаева. — Нет, — нехотя ответил тридцативосьмилетний Сергей. — Так, видел мельком где-то через полгода. Но все уже перегорело. По-моему, отец ее к тому времени уже бросил. — А с отцом ты разговаривал о ней? — Нет, мне было стыдно. Но и она вроде бы ничего не рассказала отцу о том, кто ее избил… — Это серьезная психологическая травма, — раздался вдруг приятный мужской баритон, совершенно не похожий на панаевский. Лариса повернулась к двери и увидела плотного мужчину лет сорока, с заостренными, как у покойника, чертами лица. В нем она узнала нынешнего сожителя Вероники, адвоката Романа Исааковича Либерзона. Во всей его внешности было слишком много напыщенного самолюбования не в меру интеллигентного человека. По крайней мере, именно так выражала свое мнение о нем Нонна Леонидовна. — Нас опять подслушивали, — сокрушенно констатировала Лариса. Либерзон, не обратив на нее никакого внимания, поправил на переносице очки в роговой оправе и, поморщив лоб, растянуто сказал: — Глубокая душевная травма. Чем не основание для системы защиты? Он еще раз нахмурился и вопросительно взглянул на Панаева. — Душевная травма одурманенного подростка. Это твой случай, Серега! Я смогу тебе помочь. — Надо же, сколько помощников! — язвительно заметил Панаев. — Нелегкая работа — из болота тащить бегемота. — Нет, ну надо же! Мы все хотим помочь этому убийце и мошеннику, а он еще нам хамит! — В комнату вошла, заламывая руки и кривя презрительно губы, мадам Харитонова. Видимо, почвы для ее эмоциональных выплесков в той комнате уже явно не хватало. А Либерзон тем временем продолжал: — С научной точки зрения ты, Серега, не виноват. Ты действительно не отвечал за свои поступки. — Какие поступки? — вскричал Панаев. — Рома, ты что, мне шьешь дело? Я говорил только о том, что избил шалаву своего батька двадцать лет назад… — Серега, успокойся! — Либерзон подошел вплотную к Сергею. — Никто не хочет тебя посадить. Мы хотим по возможности вообще замять это дело. Если, конечно… Роман Исаакович взглянул на Ларису. — Это просто какой-то кошмар! — Нонна Леонидовна считала за благо постоянно вмешиваться в разговор. — Это катастрофа! И все это на мою больную голову. Зачем я отдала свою дочь за этого жулика?! — Мама, прекрати, — вступила в разговор из-за ее плеча Вероника. — Он еще ответит за свои злодеяния, — пророческим шепотом загундосила «железная леди», стоя в дверях и потрясая наманикюренными кулаками в серебряных кольцах. — Пошла на х…! — крикнул ей Панаев. — Быдло. Ну, форменный идиот! — всплеснула руками Харитонова, буквально выставляемая за дверь собственной дочерью. Когда дверь за ними наконец закрылась, Панаев, глядя на адвоката горящими глазами, спросил: — Ты что, действительно считаешь, что я грохнул эту толстую биксу в ванной? — В собственной ванной! В собственной! — снова заорала Нонна Леонидовна, врываясь в комнату. — Смотрите, он еще и отнекивается! — Пошла на х…! — спокойно повторил Панаев. Лариса не обращала внимания на эту перепалку: она анализировала полученную информацию. А что, если девушка из юношеских лет, как бы ни неприятна была их первая встреча, встретилась на его пути, допустим, спустя несколько лет? Неожиданно? Может быть, в интимной обстановке? Как знать, что могло вызреть из этой истории? Но расспрашивать Панаева в присутствии стольких людей не имело смысла. Котова обвела взглядом комнату. Она увидела лысоватого крепыша Либерзона, который, ходя из угла в угол, что-то пытался доказать и в чем-то убедить своего оппонента и подзащитного. Ерзающую на стуле Веронику, которая боялась, что мама снова ворвется в комнату с проклятиями. Панаева, который откровенно устал от этого кошмара. — Может быть, ты все-таки не помнишь? Может быть, ты принудил эту женщину силой заниматься с тобой сексом? Может быть, ты не хотел убивать, а просто так получилось? — методично наседал Либерзон. — Я не делал этого, — вяло сопротивлялся Панаев. — Может быть, ты просто хотел ее унизить, решил запугать пистолетом? Просто так получилось, — Либерзон прищурил левый глаз. — Случайно, так сказать, неожиданно… — Нет. — Кстати, Сережа, где пистолет, из которого было совершено убийство? — Я не знаю… — Ты писал эту записку, это же твой почерк! — предъявлял вещественное доказательство Либерзон. — Ее нашли в ванной, на полочке, около банки с зубными щетками. — Я не писал… Лариса еще раз посмотрела на Панаева, словно стараясь понять, где этот человек говорит неправду, а где искренен. У нее складывалось впечатление, что где-то скрывается тайна. И что Панаев не до конца откровенен. Она вышла в другую комнату, где сидели представители старшего поколения и Николай. Последний просматривал какие-то журналы и казался невозмутимым, но Лариса по дрожи его рук и крайне напряженной позе определила, что мальчик явно нервничает. Лариса подошла к Марии Ильиничне и спросила ее, как можно связаться с ее мужем. Ответ она получила очень быстро. — Он сейчас дома. Я сама позвоню. Мария Ильинична набрала номер и, расплакавшись в трубку, произнесла: — Тут весь дом на ушах стоит. Сережку в убийстве обвиняют… Приезжай быстрее… В ожидании прошло еще полчаса. За это время Либерзон несколько раз настаивал на том, что пора вызывать милицию. Вероника умоляла его подождать, словно это могло что-то изменить. В конце концов решили подождать прибытия Панаева-старшего и только после этого позвонить по «02». Наконец прибыл Дмитрий Федорович. Это был сухопарый высокий мужчина с довольно симпатичными, а на взгляд Ларисы, даже благородными чертами лица. Для своего возраста — шестидесяти лет — он весьма неплохо смотрелся. Он с порога сдержанно поздоровался и тут же направился в ванную. «Наложница», как и следовало ожидать от хладного трупа, по-прежнему находилась там. Панаев-старший быстро кинул взгляд, на некоторое время застыл, потом вдруг резко поднес правую руку ко рту и слегка надкусил ноготь. Другой же рукой он интенсивно потер мочку уха. Через некоторое время совершил дерганое движение в сторону ванной, как бы наклонился. Казалось, он хотел сделать позу наложницы более удобной. Когда он повернулся и собрался выйти, Лариса увидела капельки пота на его лбу. «Подозрительно — так на незнакомых люди не реагируют», — подумала Лариса. И она решила немедленно взять Панаева-старшего в оборот. Представившись подругой Вероники, она попросила его о краткой беседе. Дмитрий Федорович выглядел слегка растерянным, но присутствия духа не терял. Он довольно быстро согласился на разговор. Лариса и Панаев-старший прошли в комнату Сергея и попросили всех находившихся оттуда удалиться. — Вы понимаете, что ваш сын является главным подозреваемым в убийстве этой женщины? — довольно напористо начала разговор Лариса. — Вы что, считаете, я воспитал убийцу? Что я совершил грубые педагогические просчеты? Уверяю вас, я не знаю, в чем виноват как отец, — Дмитрий Федорович потер свои мозолистые ладони. — Я всего лишь простой инженер, вышедший из рабочих. Много учился и работал. Был даже начальником цеха на ткацкой фабрике. Сам никогда никаких грехов не совершал, хотя соблазнов было много. — А ваши отношения с женщинами — это что, грех или добродетель? — Лариса усмехнулась ироничной полуулыбкой. — С женщинами — у кого же не бывало… — Вы уважали тех, с кем проводили время?