— Просто предоставь это мне, — повторил я, гладя ее по голове. — А теперь давай ты немного успокоишься и поговоришь с… — хотелось сказать «с детьми», но я прикусил язык, это звучало бы странно из уст ребенка, — с Борей и Наташей, скажешь им, что болезнь опасная, коварная, но мы справимся. Так ведь? Она кивнула, подняла лицо. Мама если и плакала, то очень давно, и следов не осталось, а теперь в океане ужаса, плещущегося в ее глазах, появился парус надежды. Не строгая родительница сейчас меня обнимала — маленькая напуганная девочка, которая никогда ничего не решала сама. — Готова? Они плачут, их нужно успокоить. Давай я скажу, если тебе трудно, а ты подтверди и улыбнись, ладно? — Она снова кивнула. — Вот и хорошо. Я протянул руку, мама встала, опираясь на нее, открыла дверь. Наташка и Боря сидели на моей кровати, обнявшись и нахохлившись, как два озябших воробья. Повернули к нам лица. Я сказал: — В общем, ничего страшного. Рак на начальной стадии хорошо лечится, так что мы победим. — Это правда, — прошептала мама. — Хорошо, что рано обнаружили. Меня вылечат. — Ура! — воскликнул Борис и запрыгал по комнате. Наташка размазала слезы по лицу, шмыгнула носом. — Ну зачем так пугать! Вскочила и бросилась обниматься, сказала осипшим голосом: — Мы тут купили всякого. Хлеб, там, сахар. И колбасы. Хочешь колбасы? И ставрида есть. Нажарить? Не дожидаясь ответа, она побежала на кухню, загремела посудой. Мама посмотрела на меня удивленно и прошептала: — Какие же вы у меня… чудесные! — Мы очень… тебя… любим, — хрипнул Борис и полез к маме обниматься. В кухне заскворчало масло на сковородке, потянуло жареной рыбой, и я понял, как же голоден! — Надо на дачу сходить, — задумчиво произнесла мама. — Черешню собрать, картошки накопать — к рыбке хорошо будет. — Завтра опять пойдем на промысел, — сказал я. — Засолим ставридки, вот это и правда будет супер — к молодой картошке, да с укропом и маслом — м-м-м! Живот предательски заурчал. Будто услышав его, Наташка крикнула из кухни: — Еще минут пять-семь, и первая партия рыбы готова! — Показать, что я нарисовал? — Боря заговорщицки улыбнулся, рванул к столу и показал лист, где была изображена молоденькая смеющаяся мама. Он перерисовывал с фотографии карандашом, потом оттенил тушью. — Как похоже! — удивилась мама и посмотрела на своего сына так, словно видела впервые. — Очень… здорово! — Это по учебнику, который Пашка подарил! — похвастался он, хотел еще что-то сказать, но тут в дверь постучали. Открывать пошла мама, как и подобает хозяйке. Глянула в глазок. — Там мальчик какой-то. Это к кому? У него наша книжка. — Это Юрка, — сказал я, — впусти его. Увидев маму, Каюк не стал заходить. Выставил перед собой книгу, будто защищаясь ею. — Я вот это. Прочитал. Принес. — Проходи в квартиру! — скомандовал я. — Мы как раз ужинать собрались. Будешь с нами? Каюк опасливо покосился на маму, она посторонилась. — Проходи, Юра. И он прошел, раздул ноздри и шумно сглотнул слюну, выделившуюся за запах рыбы. Вернул мне книгу и спросил: — Так я не понял, он че, сбежал? Тварь — сбежала? Ну, когда птица улетела. Превратился в нее и — фьюить? Ну тьфу же! Нах… — Он виновато шлепнул себя по губам, косясь на маму. — Зачем, то есть, такое писать? Я не стал объяснять, что такое открытый финал, и успокоил Каюка: — Да нет же, прибили его. А ты учись разговаривать, как люди, раз уж решил стать нормальным. — А-а-а, фу-ух. Я стараюсь… — Кушать подано! — провозгласила Наташка. Мы расселись за столом, рассчитанным на четверых, сестра осталась хлопотать у плиты, поставив на стол первую партию ставриды. Каюк давился слюной, но на еду не набрасывался, ждал, пока мы растащим рыбу по тарелкам. Молодец, быстро учится. Чавкать и разбрызгивать слюну он тоже не стал, ел аккуратно и даже пальцы не облизывал. — Расклад такой, — громко сказал я. — Боря, ты идешь к нашим и объясняешь ситуацию, говоришь, что тренировки сегодня не будет. Наташа, ты остаешься, потому что нужна здесь. Она повернулась и кивнула, я продолжил: — А мы с Юрой едем к бабушке Эльзе. Если повезет, пристрою Каюка, он вроде адекватный. Будет помогать бабушке по хозяйству и в скором времени, вероятнее всего, станет незаменимым, как воздух. — Зачем? — удивился Каюк. — У меня есть бабушка в Васильевке, она хорошая и адекватная. Живет одна в большом доме, ей нужно помогать в огороде и со скотиной. Думаю, ты не будешь против, а она не откажется от твоей помощи. — Круто! — просиял он. — Я — за! Руками и ногами! Когда поговорю с бабушкой о моей московской авантюре, потом, если успею, уже ближе к ночи наведаюсь к Лялиным, попытаюсь вытрясти из папани наши деньги, на жалость надавлю — он же не демон, должно в нем остаться что-то человеческое. Если выгонит… Ну а что я потеряю? Ничего, если не считать ложную надежду. Глава 5 Гомеостатическое мироздание В Васильевку мы ехали в час пик. Люди возвращались с работы и набили «Икарус» под завязку. Нас с Каюком стиснули со всех сторон, меня приподняли, и ноги не касались пола. Водитель, скорее всего, был садистом. При том, что в автобус кому-то еще влезть было нереально, он останавливался на каждой остановке. Дверцы судорожно дергались, но не могли открыться. Когда это случалось, кто-нибудь выпадал и вопил. Толпа снаружи бросалась на штурм, и казалось, что я слышу хруст суставов и треск костей, лязг мечей и доспехов. Автобус в очередной раз тронулся, и сзади пронзительно закричала женщина: — Стойте! Откройте двери! У ребенка в заднем проходе сумка застряла! — Ничего себе ребенок! — воскликнул я, и автобус взорвался смехом. Пока пассажиры хохотали, сзади происходили какие-то манипуляции. Очевидно — коллективное извлечение сумки из заднего прохода. После того, как операция по спасению удачно завершилась, автобус покатил дальше. Сделал две остановки за городом — народу чуть поубавилось, стало возможно дышать. А дальше началось самое интересное — серпантин, когда на поворотах люди заваливались то на одну сторону, то на другую. Когда наваливались на нас с Каюком, Юрка всхрипывал: — Поворот «ух ты»! Когда мы наваливались, вскрикивал радостно: — Поворот «ух я»! — Не матерись! — осадила его бабка с авоськой, стоящая сбоку. — Да я не… Голос Юрки изменился, его будто свили жгутом и растянули. Перекошенная физиономия бабки сперва смазалась и растеклась, будто восковая, а потом распалась на трепещущие фрагменты. Мир запикселился, как каждый раз, когда мне грозила смертельная опасность. Промелькнула мысль: «Неужели из-за меня народу положишь?» Звуки слились в протяжный гул, и я понял, что сейчас случится, заорал изо всех сил: — Водитель, тормози, тормози, сука! — Подстегнутый адреналином, у меня прорезался бас. — Мы разобьемся к херам!!! — Эй, ты че? — прорвался сквозь гул голос Каюка. — Держись за поручни. Все держитесь! — Я стиснул поручень, уперся в пол. — Аварийная си… Автобус качнуло. По салону пронесся многоголосый вопль. Визг тормозов. Хрясь! Бац! Зазвенело разбитое стекло. Кто-то толкнул сбоку, мои пальцы на поручне разжались, верх и низ поменялись местами. Что-то ударило под дых. Я упал на кого-то сверху. Автобус завалился на другую сторону. Если бы наоборот, мне был бы конец, вся людская масса обрушилась бы на меня, а так упал только сидевший на одиночном сиденье старик. Я потряс головой. Сперва нормализовались звуки — донесся детский рев. Кто-то застонал, кто-то выругался, кто-то заплакал. Я потряс головой, возвращая миру четкость. Значит, смертельная опасность миновала.