Снарядились. Сапоги Луке даже у соседа заняли. Приезжают к Семену. Тот брюхо свое выпятил, говорит, кривя губы: «Напрасно дорогу мяли». — «Так ведь у них это… любовь!» — кричит сгоряча Иван. «Любовь — что. Зубная боль — вот что. Охолони ее временем, она и пройдет», — отвечает Семен. С тем и попятились домой сваты. «Что я тебе пел?» — упрекает сына Иван. «Так ведь Феня сама звала». — «Дурачок, ей, может, посмеяться охота. Цену себе набить. Тем девка и дороже, чем больше до нее парней сватается». — «Феня моя не такая», — говорит Лука. «Ну уж…» — «Вот увидишь, тятя». Лука с той поры нет-нет да и забежит к Семену поплакаться. Чтобы, значит, дочку за него выдал. Да и Феня отцу говорит: «Только он мне любой». Семен-то про себя думает: «Это мы еще посмотрим-поглядим». А сам в дом женихов для Фени зазывает. А она свое: «Не пойду ни за кого, окромя Луки». Стал задумываться Семен: «Время-то идет, дочка вянет… Надо бы от Луки отвязаться…» Вот приходит к нему снова Лука. Семен и говорит: «Ты знаешь, я заболел такой болезнью, что вылечиться могу только медвежьим молоком. Принеси-ка мне бутылочку, а Фене жемчужные бусы — подарок. Только не вздумай покупать все это. Принесешь, считай, девка твоя. Нет — на себя пеняй». — «Да я для Фени звезду с неба достану!» — совсем парень на радостях ошалел. Побежал домой. Стал в дорогу собираться. Тут только дошло, что не в огород ему морковки подергать. Задумался. Шутки ли — медведицу подоить. Да и жемчуга столько набрать. Где ж это умудриться. Но делать нечего, отправился в лес. Мамушка надоумила его по пути к знахарю Еше зайти. Зашел. Так, мол, и так, накажи, будь добр, как мне быть, что делать, помоги горю моему. Еша поколдовал, поколдовал чегой-то у печи на горячих углях, молвит ему: «Поможет тебе один Мец Ижанд. [3] Да вот беда: встретить его, старика, не так-то просто. Потому как он каждый день разный: то зверь, то птичка, то букашка-козявка. Распознаешь его в ком, тут тебе и поможет, ежели сперва его ничем не обидишь». Вот ходит Лука по лесу. Комарье-то его кусает, овод-то жалит, волки-то набрасываются. У медведя в лапах и то побывал. А раз с дерева на спину ему прыгнула рысь. Как-то к вечеру горюет Лука, сидя под елкой. Перед ним две бабочки. Счастливые, вкруг цветка порхают. Радуются, любят друг дружку. Пуще того затосковал Лука о невесте, как глянул на подарок — Фенин платок. «Сколько-то мне еще искать тебя, добрый Мец Ижанд?..» — простонал. Тут хрястнули рядом сучья. Видит Лука: перед ним медведиха. «Добрый Мец Ижанд, не ты ли это?» — «Угадал парень, — отвечает медведиха. — Все время около. Раз даже комариком сидел у тебя на руке. Укусил больно, а ты даже не спугнул меня. Говори, зачем тебе понадобился?» Рассказал Лука. «Уважительный ты парень, — говорит Мец Ижанд. — В лес без спросу не заходил. Не забывал проситься на ночь. Дам тебе молока». Нацедила ему медведиха горшочек и говорит: «А жемчуг найти — я тебе помочь не смогу. Проси у Ведхийне». Поклонился Лука, поблагодарил — и домой. По дороге опять к старому Еше завернул, рассказал о своей удаче. Спросил о Ведхийне, как найти его. «Это, брат, дело не шуточное. Выдержишь ли?…» — «Выдержу, дедушка, — отвечает Лука. — Наставь только». — «Ладно. Слушай. Ровно восемь недель, день в день выходи к озеру в полночь, на утренней заре, в полдень и на закате. Да все в одно и то же время, да в одном месте. Как придешь, так бросай в воду пясточку табака и корочку хлебца. Ежели все будешь делать как надо, выйдет к тебе старик…» Было у Луки только «спасибо» от всей души. С тем и откланялся знахарю. По дороге домой завернул к Семену, отдал молоко и стал на озеро выходить. В последнюю ночь поднялся к Луке человек с длиннющими зелеными волосами и бородой. «Для чего ты меня тут так терпеливо выжидал, добрый парень?» — спрашивает. Лука свою печаль ему и поведал. «Так и быть, выполню твою просьбу. Только не вдруг, — отвечает Ведхийне. — Погоди, пока воду затянет ледком. Как затянет, поставь по льду кругом озера стаунки на рыбу. Каждый ровно через сто сажен. Сделай это за одну ночь. И чтобы без помощников — все сам. Как расставишь стаунки, ровно через сутки сними их. Ежели все сделаешь толково, попадутся тебе щуки с жемчужными раковинами в брюхе. Раковинки доставай, чтобы щуки живы остались. Умудришься — твой жемчуг». Обрадовался Лука. Поклонился Ведхийне до самых мокрых камушков. Дома Лука подумал: «Обойду-ка я сперва озеро по берегу и сделаю на деревьях затески через сто сажен. Заодно посчитаю, сколько надо стаунков. Потом наделаю коротеньких колышков. Озеро встанет, по наметкам и набью те колышки». Вот затянуло озеро льдом. А на Михайлов день окреп он. Ночью пошел Лука ставить стаунки. На наживу было у него ведро носары [4] загодя приготовлено. Пошел он на другой день проверять. Поднял первый стаунок — ничего. Второй — то ж. То ж и в третьей лунке. Пригорюнился. Идет к четвертой. Глядь, а там щука. Прыгает, не дается в руки. Тут будто кто шепнул ему, а Лука повторил: «Не пугайся ты. Отдай мне жемчужную раковину, я тебя и отпущу с богом». Только он эдак молвил, щука и выплюни на лед раковину. Руки у Луки трясутся. Открывает ножичком раковину. Видит: жемчужина. Совсем от радости потерял голову. Шутка ли — две горсти жемчужных раковин наковырял. Как раз на бусы. Той же ночью насадил их на нитку, а утром — к отцу Фени. Так, мол, и так… Семен глаза выкатил. Нюхает молоко медведихи, бусы пальцами мнет, на свет разглядывает. «Да, — говорит, — прыткий ты парень. Только это, брат, еще не все…» — «Как так не все?!» — удивился Лука. «Пустяк один остался…» — «Какой пустяк, говори скорее!» — «А такой… Феня твоя посажена у меня на чердак. Ни дверей, ни окон там нет, окромя лаза из родительской спальни. Да и тот на замке. А ты вот изловчись да надень ей на шею бусы. Уж тогда считай, что твоя она. Сроку тебе на то — суточки. Понял?..» — «Как не понять», — опустил голову Лука. Будто во сне от Семена вышел. А у Семена-то своя думка была: выдать Феню насилу за мужика аж из самого Тихвину. Тоже богатенького. Аккурат следующим днем собирались дело уладить. Ну, вышел Лука, куда идти — сам не знает. Только привели ноги опять к тедай мезю. [5] Послушал его старый Еша, говорит: «В том помочь может один Коди Ижанд [6] Семенова дома. Да не с руки ему тебе помогать. Ты рассуди: живет он за самой теплой печкой в доме. А печи хозяин топит. Что ж ему супротив идти, ежели хозяин на дрова не скупится. А Семен богатый, дров не жалеет. Так-то… придется тебе, парень, отступиться…» С горя Лука едва ноги домой приволок. Мать аж за сердце схватилась. «Сыночек, что с тобой? Никак новая напасть?..» Рассказал Лука, облегчил душу. «Что ж, сынок, Еша прав. Коди Ижанд своим хозяевам покорный, — говорит мать. — Только ежели Феня тебя любит, то уж, верно, сиднем не сидит. Уж точно. Стал бы ее Семен на чердак запирать. Ты вот что, тайком проберись в Семенов дом, а там уж как бог даст, да как голова подскажет…» Поцеловал Лука мамушку за совет, прилег отдохнуть, подумать. Только засумерилось, он уложил бусы в Фенин шелковый платочек, пошел. Пробрался в сени, схоронился под лестницей на чердак: мол, будь что будет. До полуночи простоял, с ноги на ногу переминаючись. Вдруг слышит: у него под ногами кошка заныла. Видно, впотьмах хвост ей прищемил. Поднял он ноги, кошка шмыг по лестнице вверх. Тут чуть слышно раздался мышиный голосок: «Кто ты, спаситель мой?» — «Я Лука», — отвечает он тихо. «A-а, знаю, ты Фенин жених. Она меня утром тоже спасла, из мышеловки выпустила. Уж как убивается Феня по тебе, знал бы!.. Помогла бы вам, да где мне такой махонькой…» Тут-то и стукнуло Луку в голову: «Кому же еще и не помочь, как не тебе, — говорит. — Затащи своими ходами нитку бус к Фене. Пускай она наденет их да отца зовет. А ему пускай скажет, что это Лука надел. Сумеешь?» — «Это-то я сумею!» — обрадовалась мышка. Шмыгнула она в норку, только бусы по маховому пазу торкнули. Стоит Лука на прежнем месте, прислушивается. Вдруг скрипнули половицы, свет в дальней комнате зажгли. Тут Лука не будь дурак ноги в руки — и к дому. Не успел он дух перевести, как за ним от Семена бегут. Так, мол, и так… ждет вас всех хозяин сегодня к обеду. Так-то и добыл Лука свое счастье. Любовь на замок не упрячешь, верно я говорю? — Максим весело рассмеялся, заворачивая лошадь к нашему дому. …Весь следующий день показался мне на удивление долгим. С утра помогал матери убираться. Потом возил навоз на колхозное поле. Уже к вечеру вили с отцом веревки. И чем бы ни занимался, не отпускало меня смутное тревожное предчувствие. И вместе с тем то и дело вспоминался бедный Лука из сказки Максима. И не просто Лука, а будто он — это я. Поставить же Машу на место Фени не хватало духу. Мысли начинали путаться, я чувствовал, что краснею. Зато сладко думалось о завтрашнем дне. Как никогда раньше хотелось, чтобы поскорее наступило утро и можно было бы бежать в школу. Там, я думал, лишь увижу Машу, тревога моя сразу растает. Как вчера, когда мы вышли на крыльцо школы, и растаяло мое нелепое чувство вины… Вскочил я с первыми петухами. — Куда в такую-то рань? — окликнула мать. — Дежурным назначили. — Вечером-то не говорил… Поешь хоть. Наскоро перекусив остатками праздничных блинов с брусникой, я выскочил из дому. В школе я был часа за полтора до звонка. Тетя Лиза, уборщица, топила печи. — Никак мне помощника ветром надуло, — сказала она громко прозвучавшим в пустом коридоре голосом. — Давай-ка разливай чернила по чернилкам. Начали подходить ребята. Обстукивали на крыльце ноги, шумно возились, хлопали дверьми. Скоро и звонку греметь. Держа его за «язык», тетя Лиза уже прохаживалась по коридору, то и дело раздавая добродушные подзатыльники гомозившейся малышне. С жестяным звоном загремел звонок. Первым — урок географии. Иван Андреевич отметит в журнале отсутствующих. — Кто скажет, что с Машей Антоновой? — Заболела, — отозвался Витька Комлев. — Мать ейная поутру забегала к нам. — Не «ейная», а ее. — Я и то говорю, — пробубнил Витька. — Ты, Комлев, снесешь ей домашнее задание. Не забудь. — Ла-адно. «Заболела, — горячо вертелось у меня в голове, — заболела… Тогда в озере искупалась — и нипочем, а тут — заболела… Но почему Комлев? При чем тут Комлев?!» Такого дня у меня еще не было. На уроках сидел тихо, но ничего не слышал, ничего не понимал. В конце последнего урока я увидел перед собой листок, на котором аккуратным, совсем не моим почерком было записано домашнее задание по всем предметам. Я тупо огляделся по сторонам. Все так же, будто в тумане, обернулся и увидел совсем близко застывшие в напряженном ожидании глаза Шуры Громовой. — Пока Комлев чухается, ты и сбегаешь… — горячо шепнула она. — Без тебя знаю! — с неожиданной злостью окатил я ее. Я выбежал на улицу со звонком, забыв и сумку с книгами, и котомку с продуктами. Бежал быстро. Все же дорога показалась мне долгой. Вот и знакомый дом. Высокий, с соломенной крышей и березой под окнами. — Запалился-то как! — встретила меня тетя Настя. — Случилось что? Она сидела на рундуке, терла рукой поясницу. — А Маша как? — Плоха твоя Маша. Застудилась где-то. Я смешался.