А в полдень в дом вошли вежливые, хорошо одетые господа, прямо-таки близнецы-братья вчерашних фэбээровцев. Если бы ни огромные набитые кулаки и лица, печатью высокого интеллекта абсолютно не изуродованные. – Господин Бонкриштиану? – поинтересовался самый мелкий из верзил, сунув менту для убедительности кулаком в брюхо. – Полиция Нью-Йорка, просим проехать с нами. Вот наши жетоны, – откровенная подделка, но озвучивать это Щербатов не стал. Джудит здесь жить и скандал ей в глазах добрых соседей авторитета не добавит. Потому, скрипнув от боли и злости зубами, тихо прошел в огромный черный кадиллак, на котором больше пристало ездить крутым мафиози, чем действительно полицейским. Когда машина выезжала из Кранбэри, Щербатов отметил стоявший у обочины синий форд, очевидно, машину наружки, которая не спеша отъехала от парковки. Все, операция началась. Господи, помоги. Попытка завести разговор с конвоирами закончилась парой ударов по печени и в рыло. Больно. Вырваться из лап этих бегемотиков? Даже не смешно. Кадиллак ехал по совершенно незнакомым улицам Нью-Йорка, пока не остановился у какого-то обшарпанного четырехэтажного здания. Бегемотики без усилий выдернули пленника из машины и завели, скорее, занесли в дом. Потом долго тащили по коридорам, больше похожим на бесконечные катакомбы, пока не затолкали в глухую комнату без окон, привязали к монументальному стулу. Все, приехали. Сейчас должен ворваться спецназ и схомутать всех вокруг скопом. Или не сейчас? В каблуках ботинок, тех самых, что так придирчиво выбирала в Москве Алка, фэбээровцы спрятали микрофон и маячок – в этот момент единственная надежда на спасение. Неужели поломка?! Ну, братцы, что же вы?! В комнату вошли «Саргасс» и Бек – Григорян и Бекимбаев. Довольные, суки, словно в лотерею холодильник выиграли. Раньше Щербатов с ними лично не встречался, лишь видел на фотографиях наружки. – Ну что, мусор, добро пожаловать в свободную Америку! – Григоряну искренне казалось, что он остроумен. – Молчишь? Ну, это ненадолго. У нас тут, поверь, все разговаривают. И тот американский коп, Красовски, веришь, он на этом же стуле сидел. Пел соловьем, пока не надоел, и ты, птичка божия, у меня петь будешь. Будет, Бек? – Запоет, куда денется, – оскалился бывший сыщик. – Собственно, вопрос у меня один – кто та сука, что на меня стучит. Что, не знаешь? Он твоему корешу стучал? Извини, не поверю. Вернее, поверю, когда вот он, – Григорян указал на Бека, – из тебя кусок мяса сделает. Вот тогда ты будешь правдив как ребенок, но недолго, пока не сдохнешь. Приступай, Бек. Дальше… не было никакого дальше. Время остановилось, нет, оно исчезло. Все исчезло, он исчез, мир исчез, осталась лишь боль. Боль! Он не слышал собственного крика, каких-то слов, вопросов, все затмила боль. Еще мелькнула молнией мысль: «Где же Гордон?» И исчезла, растворившись в море, бесконечном океане боли. Вдруг боль стихла. Не ушла, нет, теперь она уже никогда и никуда не уйдет, но кровавая пелена в глазах чуть прояснилась, Щербатов смог осознать себя, понять, что все еще сидит привязанный к тому же стулу. Обосравшийся, обоссавшийся и облевавшийся, но все-таки живой. К сожалению, потому что боль осталась и еще будет. Еще и еще. – А ты крепкий, – словно сквозь вату послышался голос Бека. – Мне нравится с тобой работать. Отдохни, да и я отдохну. Устал, понимаешь. И ушел. Отдыхать? Черта с два! В эту сказку затуманенное сознание опера не поверило ни на мгновение. Тогда что? Ловушка? На кого? Кто, по мнению этих упырей, может сюда войти? А ведь тело пока не изломано, руки-ноги слушаются, переломов, похоже, нет. Зато боль есть, боже, сколько боли! «Думай! Пока ты жив – думай! Потерять тебя не могли – спрятанный в каблуке жучок все еще на месте. Подставить под пытки – тоже. Амеры – опера, у нас своих не бросают, не было такого и не будет. А вот накладки, да, бывают. Значит, думать! Нет прошлого, плевать на будущее, сейчас только думать! Еще раз, зачем это все? Григорян ищет «Комарова», это понятно. Сколько у него под подозрением? Было пятеро. Жанну убили – четверо. Бек – палач, своего опера он не должен был пытать. Осталось трое. Что сделает «Комаров», когда узнает, что здесь Щербатов? Точно! Они держат троих где-то рядом и ждут, кто придет. Или сбежит. Кто сбежит или придет, тот и агент. Неплохо придумано, в лучших уркаганских традициях. Что же, друг, теперь все от тебя зависит. Что мог, я сделал, чему мог – научил. Ошибешься – хана тебе. А мне, похоже, хана в любом случае. Господи, как же страшно!» Григорян Морячок очень рассчитывал, что мент расколется. Знал, кто такой Бек, знал, что тот может. А сейчас еще и видел, и слушал. Бека надо было проверить обязательно. Проверил, убедился, но как же орал этот мусор. Тьфу, теперь ночью не выспишься. Как они утомляют, эти крики. Но каков он сам! Как быстро и четко все организовал! Договорился с макаронниками, те вывезли легавого так, что никто ничего не заметил. Спасибо брату – вовремя слил инфу, теперь все, теперь Ара-Морячок вышел в цвет! Эти трое здесь, в темной и душной приемной, сидят в обшарпанных креслах, вроде как ждут совещания, и слушают сладчайшую музыку – вой опера, еще недавно наводившего страх на деловых людей. Ничего, пусть послушают, им полезно. А гнида еще и испугается. Конечно, испугается, потому что после того, как это мясо расколется, наступит черед стукача. И подыхать он будет долго, очень долго. А остальные будут смотреть на процесс и думать, очень тщательно думать, прежде чем настучать. И никогда не решатся. Так, повернем вот этот тумблер и послушаем, о чем они там бухтят? – Что же это? Кто там голоском дрожащим вякает? Никак латыш? Ну-ка, ну-ка? – Не наше дело. Это маза Морячка, ему видней. О, а это никак жиденыш? Да, Кипа ничего, не слюнтяй, надежный, похоже, пацан, хотя и барыга. – На хрен, маза его, а на пожизненное нас всех определят. Я вообще-то на такое не подписывался – ментов мочить. Ах ты сука, Ванечка, значит не подписывался, говоришь? Чистеньким хочешь остаться? Ладно, я памятливый, я запомню. – Да брось, подумаешь, мусором больше, мусором меньше – какая на хрен разница. Кто их считает-то? Ох ты, никак Кипа еще и шутит? – Весело тебе? Ну-ну, посмотрю я на тебя в тюряге. Или на стульчике таком, с проводочками электрическими – под какого крутого урку ты тогда канать станешь. – Насчет стула не знаю, но вряд ли их крытка круче нашей зоны. Так что не дрейфь, прорвемся. Но ты прав, лучше туда не попадать, так для того нам с тобой голова и дадена. – А что, если… – Да ты чё, Иварс, не боись, все будет нормалек! – перебил Хитрого Кипа. – Конечно, конечно! Ого, как голосок-то вибрирует! А не ты ли это, друг ситный, на меня стучишь? Так, пора Беку прерваться. Посмотрим, кто из вас, братаны, дернется! Когда Бек в забрызганной кровью рубашке проходил мимо троих проверяемых, он вроде как пожаловался: – Пока здоров, гнида. Обосрался, но еще вполне цел. Ничего, щас отдохну и закончу. Все расскажет, падла, ничего не утаит. И прошел в кабинет Морячка. Не совсем кабинет, конечно. Настоящий был шикарным, в солидном здании, с сисястой секретаршей и бодигардами. А здесь – для «теплых встреч со своими», так это называлось. – Ну что, замажем, кто окажется? – предложил Ара. – На щелбан! – Годится. Я на Кипу ставлю. – Принято. А я на Хитрого. – Не может быть! – Замазали, слушаем! Вот кто-то смачно пернул. Так, нервишки поплыли. – Хитрый, ты не охренел пердеть? Мы что, твою вонь должны нюхать? Ну-ка, Ваня, выйдем, пусть сам в своем дерьме сидит. Так, началось! – Да ладно, извините, я тоже выйду, что-то живот прихватило. – Не иначе, как от куражу фартового. Морячок взял в руки рацию: – Внимание, они расходятся. Смотрим. Тихо, спокойно все… Что, никто их них так и не дернется? Есть! Внизу раздался шум, крики, грохнула дверь, и кто-то выскочил из здания. И сразу выстрел! Выбежавший упал прямо под окном. Григорян тупо уставился на его конвульсии. И лишь через пару секунд: – Кто?! Почему не живым?! – от бессильной злобы кровь бросилась в лицо. – Он же ответить должен!!! – Хитрым, сука, оказался. Ну, виноват, извини, сейчас щелбан отвесишь? – спокойно поинтересовался Бек. – Щелбан?! На! – он с разворота съездил Беку в зубы. – Что встал?! Найди ту сволочь, что стреляла, на куски порвать гада! Бек рванул из кабинета, на бегу вытирая окровавленным рукавом окровавленный рот. Морячку повезло, что остался у окна и успел увидеть, как к зданию рванулся спецназ. Где только эти суки прятались? Он выскочил в коридор. Там были только Кипа и Ваня-жид. – Уходим! Через запасной! Внизу загрохотали выстрелы, кто-то закричал. Кажется, Бек схлопотал свое, ну и хрен с ним, плевать на краснопузого. – За мной, быстро! Морячок скользнул в неприметную дверь, провел подельников какими-то совсем жуткими коридорами, потом подворотнями и, в конце концов, вывел на тихую улицу, где не было слышно ни криков, ни сирен. Вообще все было мирно, как и должно быть в богом благословенной Америке. А в том здании, из которого они сбежали, порядок был наведен в считанные мгновения. Четверо смуглых мужчин, по-видимому, итальянцев, дисциплинированно побросали оружие и разлеглись на полу, накрыв голову руками. Перестрелка с ФБР? Да ладно, оставьте эти сказки для кино про сказочных донов. Трое русских быков также с головой дружили, последовали примеру местных коллег. Лишь Бек рискнул показать блатную прыть и сейчас орал благим матом, держась за прострелянное колено. Господин Эглитис по кличке «Хитрый» тоже оказался жив. Да, ранен конкретно, но шансы на жизнь не потеряны. – Где русский коп? – по-русски же спросил Бека один из федералов.