«В ровере нет места для гордости», – сказала Дакота Маккензи, в первый раз передавая Ариэль эту штуку, чтобы та смогла помочиться. «В моем положении быстро понимаешь, что для нее вообще нигде места нет», – парировала Ариэль. Это было девятнадцать часов назад. На протяжении первого часа они играли в вари, но Ариэль не увлеклась игрой, быстро потеряла интерес и попыталась мухлевать. «А в чем смысл игры, если этого не делать?» Второй час ушел на еду. Они растягивали каждый глоток и расхваливали пищу, как могли. Третий час пришлось посвятить выделительным процессам. На четвертый час они немного поговорили и погрузились в сон, нарушаемый лишь покачиванием ровера, который пробирался по усеянному камнями дну Моря Дождей. Еда, выделение, сон. Разговоры. Еда, выделение, сон. Разговоры. Ровер преодолел полюс и начал осторожно спускаться по северному краю Рождественского. Еда, выделение, сон. Разговоры. Последнее лучше всего. – Почему юриспруденция? – спрашивает Дакота. – Каждый ребенок в семействе Корта проходит один ритуал, – говорит Ариэль. – Он случается во время темной Земли. Исключительно во время темной Земли. Ты выходишь на поверхность. Сам по себе, но не одинок. Есть голос. Он говорит: «Ступай за пределы света, дитя. Оставь позади страховочные тросы и запасы воздуха. Не бойся, я с тобой». Ты идешь, пока голос не прикажет остановиться. Потом он продолжает: «Посмотри вверх и скажи мне, что ты видишь». И ты говоришь: «Я вижу небо, звезды и Землю, погруженную во тьму». Голос продолжает: «Взгляни снова и скажи мне, что ты видишь». Правильный ответ, ответ Корты, звучит так: «Я вижу огни. Я вижу мириады огней на темной Земле». И тогда голос отвечает: «Мы зажигаем эти огни». Я поднялась на поверхность в десять лет, в маленьком жестком скафандре с наклейками в виде котят и дракончиков. И голос сказал мне: «Иди вперед». Я шла, пинала пыль, прислушивалась к собственному дыханию. «Скажи мне, что ты видишь», – велел голос. Я ответила: «Ничего не вижу». Голос: «Взгляни снова и скажи, что ты видишь». Ну, я и сказала: «Вижу мертвые камни и серый реголит, вижу горящий свет, вакуум и пустоту. Вижу тишину и скуку. Вижу ничто». Неправильный ответ. Не ответ Корта. Лукас до сих пор убежден, что я предала семью ради гламура и денег. Захотела быть обласканной обществом. Нет: я увидела в точности то же, что и он сам. Он увидел огни, я – мертвый камень. Он увидел целый мир, где можно играть, строить, творить и ломать. А я не заметила ни разговоров, ни остроумия, ни драмы. Ни людей. Как в твоей игре: скажи, что в ней веселого? – Ты говоришь про остроумие, драмы, других людей, – отвечает Дакота. – Но сама ни разу не была в длительных отношениях. – Похоже, ты про меня много знаешь, гази. – Я обязана знать своих клиентов. – А, так я клиент? Звучит по-собственнически. Что от меня нужно университету? – У нас есть давняя традиция академического убежища. – Которое вы предоставили Луне и мне, когда я о нем попросила. И вы лечите Лукасинью. Многовато Корта в одном полушарии. Это Луна, милочка. Никто ничего не делает даром. Вы разглядели возможность надавить на моего брата? – Университет всегда был независим и от старой Корпорации, и от УЛА. Мы аполитичны. – А Корты не играют в политику. Ну, до определенного момента. Дакота откидывается на спинку сиденья. – Полчаса до Рождественского, – говорит она. Ариэль позволяет себе самую тонкую из адвокатских улыбок. Она пустила кровь. – К вопросу о договорных обязательствах… А у тебя какая история, гази? Дакота забирается на изогнутую скамью, скрестив ноги. – Я изучала бионауку в университете. Писала кандидатскую и докторскую по редактированию генома человека. Я была великолепна. Лучшая в группе. Лучшая за годы. Скромность – убогая добродетель. Я вернулась на видимую сторону, чтобы работать посредником между «Горнилом» и Тве. Маккензи разрабатывали стратегию генной инженерии, чтобы стабилизировать генетическую линию. – Евгеника, – говорит Ариэль. – Голубоглазые младенцы. – Дело не только в этом, – возражает Дакота. – Я работала с АКА над созданием резервуара человеческого биоразнообразия. На случай, если в будущем мы столкнемся с генетической катастрофой. Это возможно. И даже вероятно. У нас маленькое население, даже с учетом миграции с Земли. А эпигенетические факторы ведут нас к делению на подвиды. Мы – новое человечество, если можно так выразиться. Но, по сути, да, голубоглазые белокурые младенцы. И когда я решила завести ребенка, обнаружила, что у меня есть изъян в гене MEN1, который увеличивает риск рака щитовидной железы, паращитовидной железы, гипофиза, надпочечников, кишечника и желудка. – О, боги, – говорит Ариэль. – Генетик, исцелися сам. – Я так и сделала, с помощью университета. Но пришлось заплатить: десять лет службы в качестве гази. К тому времени, когда я отслужу свой срок, Мелисса сама будет в коллоквиуме. А хочешь знать про самый интересный поворот в этой истории? – Не бывает хороших историй без интересных поворотов, – соглашается Ариэль. – Узнав об ошибке в гене MEN1, я первым делом отправилась к семье. Они в «Горниле» постоянно находились под воздействием радиации и разработали много методов для восстановления генетических повреждений. Но внезапно выяснилось, что Дакота Каур недостаточно Маккензи, чтобы ее лечить. Слишком карие глаза, слишком смуглая кожа. Вот почему, когда ты, твой брат или любой другой гребаный Корта насмехается над моей лояльностью, мне хочется засунуть вам дрын в задницу так, чтобы он вышел из горла. – Прости, – говорит Ариэль. Снова попала, опять пустила кровь. Со временем она разыщет все уязвимые места этой гази. – Сколько еще до сетевого пузыря Рождественского? – Около семи минут. – Мне нужны университетские привилегии и зашифрованный личный сервер. – Я не твой личный ассистент, – огрызается Дакота Каур Маккензи. Ариэль продолжает, словно гази ничего не сказала. – И правовая библиотека. У вас же есть юридический факультет? Мне надо как можно скорее встретиться с Абеной Маану Асамоа. Лицом к лицу. В безопасном месте. Забронируй ей билеты и найди достойное жилье. Заложники вроде меня могут ютиться где угодно, но для команды юристов у меня есть определенные стандарты. – Для этого придется запросить разрешение… – начинает Дакота Каур, но идеи в голове Ариэль вспыхивают и искрятся, словно пыль в зловонной атмосфере ровера. Адвокатесса давным-давно познала эту радость: в момент открытия новых возможностей вокруг загораются яркие звезды, она тянется к ним, и от движения рук те образуют доселе неведомые, блистательные созвездия. У нее появился план. – Я тебе все объясню как маленькому ребенку, простыми и ясными словами, никакой специальной терминологии, чтобы ты поняла, что я пытаюсь сделать, – и, поскольку ты поймешь, окажешь мне всяческую помощь. Я пытаюсь сделать так, чтобы Лукасинью Корта – сын Лукаса, мой племянник – остался жив и невредим. Ему девятнадцать, и по закону он свободный человек с той поры, как в двенадцатилетнем возрасте заключил с Лукасом договор о родительской опеке и агентский договор. Уж я-то знаю, что в них было, я их составила. Однако он получил серьезные неврологические повреждения из-за кислородного голодания, а это значит, что он не способен действовать в защиту собственных интересов, поэтому кто-то должен взять на себя договорные обязательства заботиться о нем. Его мать, Аманда Сунь, и Лукас расторгли свой никах два года назад. Одно из лучших моих достижений за всю жизнь. Если Дворец Вечного света получит опеку над Лукасинью, Лукас фактически превратится в их заложника. Если Лукас выбьет опеку, единственный способ, которым он может обеспечить безопасность Лукасинью, – держать его под личной защитой. Это значит, он перевезет Лукасинью в Меридиан, лишив тем самым медицинского ухода, либо перенесет УЛА на темную сторону Луны. Как благотворно это повлияет на вашу легендарную «независимость»… Я не могу взять его на себя. Мои отношения с Лукасом и без того подверглись испытанию, когда я отказалась представлять его в Суде Клавия. Не хочу, чтобы в его маленькой параноидальной башке всплыло слово «сестроубийство». Значит, остался один кандидат, и она уже доказала, что может заботиться о Лукасинью. И она неприкосновенна. Но надо действовать быстро и доставить документы в Суд Клавия одновременно с Лукасом и Амандой Сунь. И с этим понадобится помощь. Ты поможешь? – Ты все-таки настоящая дрянь, – говорит Дакота Каур Маккензи. – Спасти парня? Как же я могу сказать «нет»? – Еще кое-что. – У тебя всегда будет «еще кое-что», верно? – Насчет ног, которые ты пообещала? Что можно сделать до того, как мы покинем Рождественский? * * * В своем новом любимом платье Луна Корта прижимается ладонями к стеклянной стене гондолы и выглядывает наружу. Старое розовое скаф-трико бросили в утилизатор и переделали. Окно читает намерения Луны и приглушает внутреннее освещение, но за миг до этого она видит свое отражение: полулицо, парящее над частично затененными холмами и невысокими кратерами Кориолиса. Она утыкается лбом в стекло. – Луна, – с упреком говорит Элис. Мадринья не доверяет стеклу, не доверяет этой вагонетке, не доверяет кабелю, по которому та движется из медицинского центра в западной части Кориолиса. Не доверяет вообще ничему из старых грохочущих университетских механизмов. И это одна из причин, по которым Луна делает все наоборот. Ей нравятся старые купола и обиталища, врезанные в кратеры и горные склоны, безумные трамвайные линии и гиперлупы, канатные дороги и фуникулеры. Все это напоминает ей о туннелях, пещерах и тайных ходах Боа-Виста. – Каким путем приедет поезд тиа Ариэль? Первая Экваториальная – полоса яркого света на сером дне кратера. За западным краем Кориолиса армады лунных бульдозеров застыли в ожидании, пока университет и «Тайян» разберутся в Суде Клавия, имеет ли последний право расширять Солнечный пояс через кратер, тянуть его по всей обратной стороне Луны. – С востока, – говорит мадринья Элис. – С другой стороны. Луна знает, что надо быть очень-очень глазастым, чтобы заметить поезд ВТО, даже когда он замедляется на подъезде к станции Кориолис. Луна-фамильяр может сообщить время и направление, но стоит моргнуть, чихнуть – и она все пропустит. Вспышка. Такая быстрая, что дух захватывает. – Вот он! Я его вижу, вижу! – Гляди, анжинью, – говорит мадринья Элис. Небо над Кориолисом заполнено движущимися огнями, похожими на десятки праздничных фонарей, и все они сходятся с изящным отсутствием спешки. Вагончики канатных дорог едут из множества обиталищ Кориолиса, спускаются по тросам к вокзалу. Приближается поезд, и люди торопятся его встретить. Потом ИИ объявляет о скором прибытии, и вагончик Луны входит в док. Девочка бежит навстречу открывающимся дверям. Мадринья Элис кричит, но ее подопечная уже в коридоре, уже одолела лестничный пролет. Один пролет, два, три, четыре. Луна берет их целиком, радостно прыгает не замедляясь, приземляется и сразу взмывает, чтобы перелететь еще один. Новое любимое платье развевается вокруг нее. Оно без рукавов, с овальным вырезом, высокой талией и широкой юбкой, напечатано в пыльно-сером цвете из такой легкой и мягкой ткани, что кажется пеплом на коже. «Вагон номер 12», – сообщает Луна-фамильяр. Поезд за бронированным стеклом – нечто огромное и мощное. На платформе суетится толпа: люди прибывают, уезжают, здороваются и прощаются. «Луна!» – зовет через сеть мадринья Элис, но шлюз открывается, и выходит гази Дакота в своих великолепных ботинках, а за ней – ох, в двух шагах за ней Ариэль. Ариэль идет! Ариэль идет к девочке, которая бросается к своей тиа. – Ох, анжинью, – говорит Ариэль и подхватывает Луну на руки, как в старые добрые времена, когда приезжала в Боа-Виста после долгого отсутствия. – Oh meu amorzinho. Voce e bonita.[20] – Луна прижимается к ней, Ариэль просовывает под нее руку, приподнимает. – Ты стала тяжелая. – Корта говорят то, что думают. Но она не опускает Луну. – У тебя новые ноги, – говорит Луна, пока Ариэль идет по платформе к ожидающей мадринье Элис. – Старые, – возражает Ариэль. – Но в Рождественском мне поставили одну новую штуку: что-то вроде моста между теми частями моего позвоночника, которые не работают. Лучше, чем те старые страшные ноги, верно? Но у тебя-то новое лицо! – Отпусти меня, отпусти! – вдруг требует Луна. – Что такое, анжинью? – Не хочу, чтобы мадринья Элис видела, – шепчет племянница, бросив взгляд через плечо. – Наклонись, будто хочешь меня поцеловать.