Хен отрицательно покачала головой. — Определенно нет. Я бы знала. Он не был несчастен. Изабелла задумалась над словами Хен. «Я бы знала». Почему она бы знала? Потому что жила рядом с ним — вот очевидная причина. Всегда чувствуешь настроение тех, с кем живешь в тесной близости. — Значит, не было никаких признаков? — Нет. Никаких. — Хен остановилась. — Он просто не был таким. Самоубийство — это капитуляция. Он всегда мужественно встречал неприятности. На него можно было положиться. Он был надежным. Совестливым. Вы понимаете, что я имею в виду? Изабелла наблюдала за девушкой, пока та говорила. Слово «совестливый» теперь не в ходу, что странно и огорчительно. Наверное, дело в том, что из современной жизни исчезает представление о вине, что в каком-то смысле не так уж и плохо, поскольку чувство вины делает человека ужасно несчастным. Но это чувство играет важную роль в духовной жизни человека, позволяя предотвращать аморальные поступки. Чувство вины противостоит злу, благодаря ему возможна высоконравственная жизнь. Однако в интонации, с которой говорила Хен, прозвучало нечто большее. Она произнесла свои слова с убежденностью, но их мог сказать лишь тот, кому неведомы чувства угнетенности и подавленности и кто не сомневался в себе. — Порой люди, кажущиеся вполне благополучными, на самом деле несчастны — просто они этого не показывают. Существуют… — Изабелла осеклась. Хен явно не нравилось, когда с ней говорили подобным образом. — Простите. Я не собиралась читать вам лекцию… Хен улыбнулась: — Все в порядке. Вероятно, вы правы — вообще, но не в этом конкретном случае. Я действительно не думаю, что это самоубийство. — Думаю, что должна с вами согласиться, — кивнула Изабелла. — Вы, конечно, очень хорошо его знали. Несколько минут они молчали — Хен медленно потягивала кофе, углубившись в свои мысли, а Изабелла смотрела на Веттриано, не зная, что сказать дальше. Не было особого смысла продолжать разговор: вряд ли она что-нибудь еще узнает от Хен, которая, вероятно, сказала все что хотела, — к тому же, по мнению Изабеллы, она была не особенно проницательной. Хен поставила свою чашку на столик. Изабелла оторвала взгляд от картины, которая почему-то ее беспокоила. Молодой человек, которого она увидела в коридоре, сейчас входил в комнату — на этот раз полностью одетый. — Это Нил, — представила его Хен. Изабелла поднялась, чтобы пожать ему руку. Его ладонь была теплая и чуть влажная, и она подумала: он был в душе. Вот почему он метнулся через холл голый. Может быть, в наши дни в этом нет ничего необычного: соседи по квартире, случайные друзья разгуливают по квартире совершенно голые, в совершенной невинности, как дети Эдема. Нил уселся на стул напротив дивана, и Хен объяснила причину визита Изабеллы. — Я не хочу вторгаться в ваш мир, — сказала Изабелла. — Я просто хотела поговорить об этом происшествии. Надеюсь, вы не имеете ничего против. — Нет, не имею, — ответил Нил. — Если вы хотите об этом побеседовать, я готов. Изабелла взглянула на него. Его выговор отличался от выговора Хен. Наверное, он родился в другой части страны и получил образование в каком-то дорогом учебном заведении. Он ровесник Хен, подумала она, или чуть старше и, как Хен, выглядит так, будто много бывает на воздухе. Ну конечно же, он играет в гольф и проводит досуг на лоне природы. — Думаю, мне не следует больше вас обременять, — сказала Изабелла. — Я с вами встретилась. Побеседовала о случившемся, а теперь должна дать вам возможность заниматься вашими делами. — Надеюсь, после нашего разговора вам станет чуточку легче, — дружелюбно улыбнулась Хен, но Изабелла заметила, что девушка обменялась взглядом с Нилом. Значение этого взгляда совершенно ясно, подумала Изабелла, — вероятно, после она ему скажет: «Зачем ей вообще нужно было приходить? Какой в этом прок?» И она так непременно скажет, потому что Изабелла ничего не значит для этой девушки — для нее она просто женщина за сорок, которую та видит в первый и последний раз в жизни. — Я заберу вашу чашку, — вдруг сказала Хен, поднимаясь. — Мне нужно кое-что сделать на кухне. Извините меня, я на минутку. — Мне пора, — заявила Изабелла, но осталась сидеть на диване, когда Хен вышла из комнаты. Она взглянула на Нила, который наблюдал за ней. Руки его свободно лежали на ручках кресла. — Вы думаете, он прыгнул? — спросила Изабелла. Лицо его было бесстрастным, но в манерах угадывалась какая-то нервозность. — Прыгнул? — Совершил самоубийство? Нил открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Он удивленно смотрел на Изабеллу. — Простите, что я об этом спрашиваю, — продолжала она. — Вижу, что вы дали бы отрицательный ответ. Ну что же, вероятно, вы правы. — Вероятно, — спокойно произнес он. — Можно мне узнать у вас кое-что еще? — спросила она и, не дав ему ответить, задала следующий вопрос: — Хен сказала, что Марка все любили. Не было ли в его окружении человека, который его почему-то не любил? Ну вот, вопрос задан, и теперь она внимательно смотрела на Нила. Он потупился, потом поднял глаза. Отвечая ей, он смотрел не на Изабеллу, а на дверь в холл, словно ожидал, что Хен ответит за него. — Вряд ли. Нет, не думаю. Изабелла кивнула: — Значит, и в самом деле в его жизни не было ничего… ничего необычного? — Да. Ничего необычного. Теперь Нил смотрел прямо на нее, и в его взгляде читалась неприязнь. Он считал — и кто мог винить его за это? — что ей нечего совать нос в жизнь его друга. Она явно злоупотребила их гостеприимством, и Хен недвусмысленно дала ей понять, что теперь пора и честь знать. Изабелла встала, и Нил последовал ее примеру. — Мне бы только хотелось попрощаться с Хен, — сказала она, выходя в холл, куда Нил последовал за ней. Она быстро огляделась. Дверь, из которой он выскочил, когда она случайно взглянула на зеркало, наверное, та, что направо. — Она в кухне, не так ли? — невинно спросила Изабелла и, мгновенно повернувшись направо, распахнула дверь. — Это не кухня, — сказал он ей вдогонку. — Это комната Хен. Но Изабелла уже шагнула в комнату и увидела большую спальню. Ночник был включен, шторы задернуты, а кровать не застелена. — О, простите, — извинилась она. — Кухня вон там, — резко проговорил он. — Вот дверь. — Нил искоса взглянул на Изабеллу. Он нервничает, решила она. Нервозен и враждебен. Выйдя из спальни, она подошла к указанной двери и обнаружила за ней Хен, которая смутилась оттого, что просто сидела на табуретке и читала журнал. Но Изабелла рассыпалась в благодарностях и попрощалась, а затем покинула квартиру под звук защелкнувшегося замка: Нил запер за ней дверь, как только она удалилась. Изабелла оставила свою визитную карточку, сказав, что Нил и Хен могут с ней при желании связаться, но они взглянули на нее с сомнением, и она точно знала, что молодые люди не станут этого делать. Изабелла ощущала неловкость, попав в глупое положение, и решила, что так ей и надо. Но по крайней мере хоть что-то прояснилось. Хен и Нил были любовниками, поэтому он и был у нее в комнате, когда Изабелла позвонила снизу. Хен сказала, что Нила еще нет дома, но не могла же она объяснить незнакомке, что он в ее постели, да еще в такой час. Конечно, это подтвердило ее впечатление от Хен, но никоим образом не прояснило, как именно они жили вместе — эти трое. Конечно, не исключено, что Марк чувствовал себя лишним. Хен сказала, что она познакомилась с двумя соседями, когда въехала в квартиру, а это значило, что в какой-то момент отношения стали интимными. Должно быть, это изменило их совместную жизнь: из трех друзей они превратились в любовную парочку и друга. Не исключено также, что Хен и Нил упали в объятия друг друга уже после смерти Марка, чтобы найти утешение в их общей печали. Изабелла вполне допускала такой поворот событий, но это ничуть не продвинуло ее в понимании того, о чем же думал Марк в тот вечер в Ашер-Холле. Если она мало что о нем знала до визита на Уоррендер-Парк-Террас, то и сейчас ей было известно не больше. Он был приятным молодым человеком, которого все любили и который не испытывал неуверенности в себе. Что неудивительно, поскольку неуверенность в себе присуща тинейджерам, — либо она появляется позже, в результате ряда неудач, но никак не у молодого мужчины двадцати с лишним лет. Она неторопливым шагом шла к себе. Вечер был теплый для этого времени года, с легким намеком на лето. Люди возвращались домой пешком. Большинству было к кому спешить: их ждали мужья, жены, любовники, возлюбленные, родители. А ее ждал дом, большой и пустой, и она знала, что это результат сделанного ею выбора, — правда, нельзя было винить во всем ее одну. Она же не нарочно влюбилась так отчаянно и бесповоротно, что после этого не взглянула ни на одного мужчину. С ней случилась большая любовь, а то, что с нами случается, не всегда зависит от нас. Она встретила Джона Лиамора, и это означало пожизненный приговор. Она не предавалась размышлениям на эту тему и не обсуждала ее с другими (правда, вчера вечером она поговорила об этом с Джейми — наверное, зря). Раз уж так получилось, нужно не падать духом и жить полной жизнью, что она считала нравственным долгом перед самой собой, который есть у всех и в который она верила. Сказав «а», нужно сказать «б». Но почему, скажем, не «в»? Глава девятая Следующая неделя прошла довольно спокойно. С «Прикладной этикой» было бы совсем мало работы, если бы не следующий номер журнала, который скоро уходил в типографию, в то время как два члена редакционной коллегии были в отъезде. Изабелла много читала, а еще помогала Грейс наводить порядок на чердаке, что давно пора было сделать. Но все равно оставалось время для размышлений, и она не могла не возвращаться к тому, что мысленно называла теперь «происшествие». Ужасная картина, преследовавшая ее после того вечера в Ашер-Холле, определенно потускнела, но только теперь у нее возникло ощущение, будто она проявила недостаточно решимости. Она считала, что ее встреча с Хен и Нилом не дала никаких результатов, и у нее теперь больше не было зацепок. Все сведется к обычному расследованию несчастного случая с летальным исходом. Местный прокурор уведомил ее о дате этого расследования и поставил в известность, что ее, как непосредственную свидетельницу, вызовут для дачи показаний. Однако прокурор намекнул, что это дознание будет чистой формальностью, так как дело совершенно ясное. — Думаю, сомневаться здесь не приходится, — сказал он. — Мы убедились, что высота перил вполне достаточна и что с галерки можно упасть, только сильно перегнувшись через них. Должно быть, именно это он и сделал по какой-либо причине — может быть, высматривая кого-нибудь внизу. Приблизительно вот так. — Тогда зачем же нужно дознание? — спросила Изабелла, сидя перед столом прокурора в его скудно обставленном кабинете. Он вызвал ее для беседы, и она нашла его за дверью с надписью «Смерти». Это был высокий мужчина с худым печальным лицом. На стене у него за спиной висела фотография в рамке. Двое молодых мужчин и две молодые женщины с чопорным видом сидели в креслах на фоне каменной арки. Внизу шла подпись: «Эдинбургский университет, комитет Общества юристов». Одним из них был местный прокурор — его вполне можно было узнать, так как он был таким же долговязым и угловатым, как и сейчас. Надеялся ли он на что-то большее, нежели его нынешняя служба, и предавался ли мечтам о будущем? Прокурор посмотрел на Изабеллу, затем отвел взгляд. Он занимался смертями в Эдинбурге. Смерти. Каждый день. Смерти. Самые разные. Смерти. Он занимался этим круглый год. И так каждый день: преступления, жестокость — до самой отставки. «Итак, как же мы поступим? — спрашивал он, стараясь не показать свою усталость. — Закрываем прения?» И дело с концом. Произошла совершенно неожиданная трагедия, в которой некого винить. Она случайно оказалась ее свидетелем и сделала все возможное, чтобы объяснить ее себе. Но трагедия так и не получила удовлетворительного объяснения, и больше она ничего не может сделать — только принять все как есть. И Изабелла попыталась сосредоточиться на чтении, которое по чистой случайности как раз относилось к делу. Это была присланная ей книга, посвященная вопросу о границах нравственного долга. Тема была не нова: философы давно ею занимались, утверждая, что акцент следует переместить с того, что мы делаем, на то, чего мы не делаем, — позиция обременительная для тех, кто искал спокойной жизни. Автор требовал большего внимания к нуждам других, нежели была способна уделить Изабелла. И уж совсем не годился такой подход к проблеме для тех, кто хотел что-то побыстрее забыть. Согласно мнению автора, такой поступок расценивался как сознательное уклонение от выполнения нравственных обязательств и заслуживал порицания. Эту книгу было трудно читать — все пятьсот семьдесят страниц, и она порождала тягостное чувство. У Изабеллы возникло искушение отложить ее или не читать вообще, но если бы она так поступила, то подтвердила бы точку зрения автора. «Черт бы его побрал, — подумала она. — Он загнал меня в угол». Когда она наконец-то дочитала эту книгу, то поставила ее на полку с легким чувством вины оттого, что засунула в самый дальний угол на верхней полке. Была суббота, и Изабелла решила, что, одолев этот нудный талмуд, она заслужила прогулку по городу. Она посетит одну-две галереи и выпьет чашку кофе с пирожными в кафе на Дандес-стрит. Она поехала в город на автобусе. Подъезжая к своей остановке, сразу же за Куин-стрит, она заметила Тоби, спускавшегося под гору, с полиэтиленовым пакетом в руках. Сначала она заметила вельветовые брюки цвета давленой земляники и улыбнулась при мысли, что они бросаются в глаза, и все еще улыбалась, выходя из автобуса. Теперь Тоби оказался впереди нее, их разделяло метров двадцать-тридцать. Он не заметил, как она наблюдала за ним из автобуса, и слава богу: она была не в настроении с ним беседовать. Но теперь, спускаясь под гору на безопасном расстоянии от него, она задумалась о том, как он здесь оказался. Очевидно, он ходил по магазинам; но куда он направляется? Тоби живет в Манор-Плейс, на другом конце Нового города, — значит, он идет не домой. Как это нелепо, подумала она. Как нелеп мой интерес к этому довольно скучному молодому человеку. Ну какие у меня причины размышлять о том, как он проводит субботний день? Никаких. Но этот ответ только разжег ее любопытство. Интересно было бы узнать о нем хоть что-нибудь, — например, что он любит заходить в магазин «Вольвона и Кролла», чтобы купить пасту. Или что он имеет привычку заглядывать в антикварные лавки (что вряд ли). Может быть, она станет теплее к нему относиться, если узнает о нем побольше. Кэт намекнула, что в нем таятся глубины, о которых Изабелла не подозревает, и ей нужно хотя бы попытаться в них заглянуть. (Нравственный долг — сделать дополнительное усилие, дабы преодолеть свое предубеждение? Нет. Пятьсот семьдесят страниц водружены на полку, и эта тема не обсуждается во время прогулки.) Тоби шел довольно быстро, и, чтобы не отставать от него, соблюдая дистанцию, Изабелле пришлось прибавить шагу. Она увидела, как он переходит через Хэриот-роу и идет вперед по Дандес-стрит. Теперь она следовала за ним, смутно ощущая нелепость своего поступка, но тем не менее получая от этого удовольствие. Он вряд ли зайдет в художественный салон и определенно не заинтересуется книгами. Что же остается? Может быть, туристическое агентство на углу Грейт-Кинг-стрит? (Вспомним о лыжных прогулках.) Тоби внезапно остановился, и Изабелла, погруженная в размышления, обнаружила, что подошла к нему слишком близко. Она замерла. Тоби заглядывал в витрину магазина, словно пытаясь рассмотреть какую-то деталь на выставленных там товарах или прочитать ценник. Изабелла посмотрела налево. Она стояла перед частным домом, а не магазином, и у нее не было возможности смотреть на витрину — только в окно гостиной. Она смотрела внимательно — на случай, если Тоби обернется, — чтобы он не заметил, что она за ним наблюдает. Это была элегантная гостиная с дорогой обстановкой, типичная для георгианской части Нового города. Изабеллу отделяло от окна около пяти метров. Внезапно за окном появилось женское лицо. Эта женщина прежде сидела в кресле, и ее не было видно. Сейчас она выглянула в окно и с удивлением наблюдала за женщиной, смотревшей на нее. Их взгляды встретились. Изабелла застыла от смущения. Женщина в окне была ей смутно знакома, но она не могла вспомнить, где ее видела. С минуту обе ничего не предпринимали, а затем, когда во взгляде женщины удивление сменилось досадой, Изабелла перевела взгляд на свои часы. Она решила изображать рассеянную особу: как будто, пройдя половину Дандес-стрит, она внезапно остановилась и пыталась вспомнить, что же забыла. Она постояла, вперив отсутствующий взгляд в пространство, потом взглянула на часы и «вспомнила». Уловка сработала. Женщина за окном отвернулась, а Изабелла продолжала спускаться с холма, заметив, что Тоби сдвинулся с места и теперь собирается пересечь Нортумберленд-стрит. Изабелла вновь остановилась — на этот раз она на законных основаниях смотрела в окно, ибо это была витрина магазина. Она подождала, пока Тоби перейдет через улицу. Пора было принимать решение. Она могла прекратить это странное преследование и продолжить свою прогулку — либо следовать за Тоби. С минуту поколебавшись, она перешла дорогу. Но при этом ее не оставляло чувство, что она ведет себя нелепо. Она, редактор «Прикладной этики», крадется по улицам Эдинбурга, средь бела дня преследуя молодого человека. И это она, осуждающая вульгарность нашего времени, которое сует нос в личную жизнь, ведет себя как глупая школьница. Почему же она разрешила себе вмешиваться в чужие дела, как какая-то грязная ищейка (кажется, их так называют)? Нортумберленд-стрит была одной из самых узких улиц Нового города. Они все здесь были немного тесными, в отличие от тех, что располагались к югу или северу от них, и имели своих почитателей, которым нравилось то, что они называли «интимностью». Но Изабелла считала, что эта улица слишком мрачная: тут нет ни перспективы, ни атмосферы веселой роскоши, благодаря которым жизнь в Новом городе выглядела такой оживленной. Не то чтобы ей ни за что на свете не хотелось тут жить — конечно же нет. Но она предпочитала умиротворяющий покой Мерчистона и Морнингсайда и ту светлую радость, которую дарил ей ее сад. Изабелла взглянула на дом направо, который знала по тем временам, когда здесь жил Джон Пинкертон. Джон, который был адвокатом и который знал историю архитектуры Эдинбурга как никто другой, создал дом, безупречный во всех отношениях, в георгианском стиле. Джон был таким забавным, со своим странным голосом и манерой откашливаться — он издавал такой же звук, как шипящий индюк, — и он был очень щедрым и всегда придерживался фамильного девиза: «Будь добрым». Ни один человек не изучил так свой город — он знал здесь каждый камень. А как мужественно он вел себя на смертном одре — он рано ушел, — распевая почему-то церковные гимны, которые так же великолепно помнил, как и все остальное. Тоби замедлил шаг, и Изабелла забеспокоилась: а что если он повернется? Ведь на такой узкой улочке он вряд ли ее не заметит. Правда, тут нет ничего предосудительного: почему бы ей в субботу днем не прогуляться по той самой улице, по которой шагает он? Единственная разница между нами, подумала Изабелла, заключается в том, что он явно куда-то направляется, а я понятия не имею, куда в конце концов приду. Наконец Нортумберленд-стрит резко свернула налево и перешла в Нельсон-стрит — гораздо более приятную улицу, как всегда считала Изабелла. Она была знакома с одним художником, который жил там в квартире на последнем этаже. Крыша его квартиры-студии была застеклена, окна выходили на север, и все его картины заливал яркий свет. Изабелла хорошо знала и его самого, и его жену и часто с ними обедала, а потом они уехали во Францию. Как она слышала, там он перестал писать картины и занялся виноделием. А потом внезапно умер, и его жена вышла замуж за француза и переехала в Лион, где ее муж занимал должность судьи. Раньше Изабелла время от времени получала от нее весточки, но через несколько лет письма перестали приходить. Судья, как ей рассказали, был замешан в скандале, связанном с коррупцией, и его посадили в тюрьму в Марселе. Вдова художника переехала на юг, чтобы навещать мужа в тюрьме, и ей было стыдно рассказывать своим старым друзьям о случившемся. Таким образом, Нельсон-стрит пробудила в душе Изабеллы смешанные чувства.