Однажды утром в начале ноября из-за стены послышались голоса. А потом — звуки, напомнившие Симону о временах «Виа Терра». Скрежет ног по гравию, обрывки фраз — редкие минуты перед перекличкой, до того, как начнется нечто серьезное. Стало быть, они снова начали проводить свои собрания. «Просто бред какой-то, — подумал Симон. — Как это возможно? Им должно быть запрещено законом возвращаться сюда и снова затевать все это дерьмо». Движимый любопытством, он зашел с задней стороны и проскользнул в калитку. Теперь, когда с деревьев облетели листья, ему приходилось прятаться за большим стволом дерева. Они стояли, построившись шеренгами. Человек двадцать пять — тридцать, половина бывшего состава. Мадлен и Буссе стояли перед строем, Катарина, Анна, Бенни и Стен — в первом ряду. Буссе проповедовал что-то о приоритетах. От его голоса Симона охватило смутное беспокойство, словно вся кожа вдруг зачесалась. Им удалось собрать какую-то форму — все были одеты в серое, но куртки на многих сидели мешковато, а брюки были коротковаты. Вид у всех усталый и потрепанный. Совсем не та крутая команда, которую он помнил. Но стоять вот так и слушать Буссе — насколько это весело? Чудилось какое-то противоречие между неуклюжими серыми фигурами и флагом «Виа Терра», свободно полоскавшимся на ветру. Но, как бы то ни было, они вернулись из небытия. Несчастье случилось в день Рождества. Симон отяжелел после обильного рождественского ужина в пансионате и вышел прогуляться, чтобы слегка размяться. Выйдя на гравийную дорожку, ведущую к усадьбе, он заметил у ворот «Скорую помощь» и две полицейские машины. На дороге собрался народ. Не желая, чтобы его узнали, Симон спрятался в лесу. Из ворот вышли двое мужчин, неся носилки, покрытые серым одеялом. Они сели в машину «Скорой», которая включила сирену и пронеслась мимо него по дороге. Похоже, произошло нечто серьезное. Толпа любопытных начала рассеиваться, и Симон заметил паромщика Эдвина Бьёрка, идущего по дороге. Он вышел из леса и подошел к Бьёрку. — Привет, Симон! — сказал паромщик. — Опять началась дьявольщина… Представляешь, эти идиоты вернулись! — Даже представить себе не могу. Но что там случилось? — Точно не знаю. Кого-то вынесли под одеялом. Поговаривают, что самоубийство. В тот день Симону не удалось больше ничего разузнать. Он ни на чем не мог сосредоточиться, пытаясь понять, кто же лежал на носилках. Ему обязательно нужно было это выяснить, так что утром на второй день Рождества он снова отправился туда. Проскользнул в калитку и спрятался за дубом. Во дворе собрались сотрудники — они стояли повесив головы, как унылая серая масса. Перед ними стоял Буссе, держа в руках стопку бумаг. Говорил он настолько громко, что до Симона в его укрытии долетали отдельные слова — «никакой паники» и «работать как обычно». Когда Буссе стал раздавать бумаги, налетел порыв ветра и вырвал у него из рук несколько листков. Словно бабочки, они разлетелись по двору, приземляясь то тут, то там на увядшем газоне. Взгляд Симона остановился на одном листе, который несся в его сторону, но тут подбежала Анна и подхватила бумагу. Когда все листы были собраны и розданы, сотрудники разошлись. Якоб, ухаживавший за животными, один из немногих друзей Симона, поплелся к скотному двору. У Симона сердце сжалось от сострадания — Якоб казался таким подавленным… Как раз когда Симон уже собирался выскользнуть за калитку, его внимание привлекло что-то белое, лежащее на куче сосновой хвои. Он лег на живот, ползком подобрался к куче и потянул за это белое. Лист бумаги, который тут же был спрятан под курткой. Только вернувшись домой, Симон прочел, что было написано на листке. Основные моменты плана. Моменты, которым следовало уделить внимание на территории усадьбы. Ремонт, закупки, уборка зданий. Он ухмыльнулся, прочтя: «…найти кого-нибудь, кто занялся бы посадками». Стало быть, они обустраивают усадьбу, к чему-то готовятся… К возвращению Освальда? Вряд ли. Ему еще долго сидеть. Но тут Симону пришла в голову мысль, что Освальд может управлять деятельностью секты из тюрьмы. Тут его внимание привлек самый последний пункт на странице, чуть отделенный от других. Своего рода размышление. «София Бауман?» Просто имя со знаком вопроса. 7 София как раз собиралась пойти и лечь в постель. Положив мобильный телефон и ключи на столик, она выключила телевизор и пошла в ванную, чтобы почистить зубы. Плотнее запахнулась в халат, надетый поверх ночной рубашки, — январский холод просочился сквозь рамы. Когда раздался звонок в дверь, она поначалу подумала, что Беньямин опоздал на поезд. Но он всегда звонил три раза. А тут краткий, требовательный звонок. А потом послышался звук подошв, нервно шаркающих по каменному полу на площадке лестницы. София подошла к двери, посмотрела в глазок — и тут же узнала Эльвиру. За ничтожную долю секунды настроение у нее упало. Единственное, что связывало их с Эльвирой, — это «Виа Терра», и она догадывалась, что девушка пришла не по старой дружбе. Кроме того, выглядела она ужасно: волосы сальные, на лице грязные пятна от растекшейся туши, вся в черном и такая бледная, что кожа казалась зеленой при скудном освещении на лестничной клетке. В голове у Софии сразу возникло несколько вариантов. Стоять тихо и беззвучно, пока Эльвира не уйдет. Приоткрыть щель для писем и крикнуть, что она больна чем-то заразным типа ротавируса. Или приоткрыть дверь и объяснить, что у нее просто нет сил. «Ничего личного, но я оборвала все связи с „Виа Терра“». Этот краткий момент перед дверью, ныне казавшийся вечностью, вызвал у нее ощущение дежавю. Ей и раньше доводилось поспешно принимать ответственные решения. И всегда все кончалось плохо. Воздух в маленькой квартирке словно застыл. Слабый шум уличного движения за окном стих, словно его выключили невидимой кнопкой. Свет люстры поблек. «Об этом я точно пожалею», — подумала София и открыла дверь. Впустив Эльвиру в прихожую, она постаралась придумать, как сделать ее визит максимально кратким. Спросить Эльвиру, в чем та нуждается, — в одежде, в деньгах? Помочь ей в том, что не связано с «Виа Терра»… Снимая с себя пальто, Эльвира разрыдалась. — Эти подлецы не дают мне пойти на мамины похороны, — проговорила она, всхлипывая. Но София не услышала ее слов, поскольку, едва Эльвира сняла пальто, все стало странно и дико. В полном изумлении София уставилась на ее живот, огромный, раздувшийся — такой контраст к ее худощавому телу… Эльвира передернула плечами с выражением отчаяния на лице. — Это его ребенок? — спросила София, по-прежнему пребывая в состоянии шока. — А ты как, блин, думаешь? — прошипела Эльвира. — Семь месяцев назад у меня был небольшой выбор парней. Как все может настолько пойти ко всем чертям? Просто невероятно… На ней были черные брюки для беременных и черная майка; в носу появилось кольцо, а на шее — татуировка в виде пчелы. Несмотря на минусовую температуру, у Эльвиры не было ни шапки, ни перчаток, только большое черное пальто поверх легкой одежды и ботинки на ногах. — Проходи, садись, — проговорила София. — Так что случилось? Эльвира вошла в комнату и швырнула пальто на диван. — Папа не разрешает мне прийти на похороны. — Какие похороны? — Мамины. Ты что, не знаешь? Мама повесилась. — Что? По-настоящему? — А как еще? Ведь никто не вешается понарошку, черт побери! Это была совершенно новая Эльвира — злая, как пчела у нее на шее. — Садись и рассказывай. С самого начала. Девушка опустилась на диван и издала долгий вздох. Огляделась вокруг. — Отличная у тебя квартирка… София пошла в кухонный уголок и поставила кофе, борясь с охватившей ее тоской и чувством беспросветности. Мона умерла. В памяти всплыли воспоминания о ее первой попытке самоубийства. Тогда Мону настолько затравил Освальд, что она пошла в свою комнату и попыталась повеситься на электрическом проводе, свисающем с потолка. Если б София не заметила отсутствия Моны, та умерла бы еще тогда. Софию никогда не связывали с ней близкие отношения, но сейчас ей стало стыдно из-за того, что Мону так травили в секте. Мать Эльвиры стала для всех удобной мишенью. Когда София вернулась в гостиную, девушка сидела и смотрела в окно пустым равнодушным взглядом. София поставила чашки с кофе и села рядом с ней на диван. — Рассказывай все, как есть. И Эльвира начала свой рассказ. Она начала снова ходить в школу, поселившись в Лунде у своей тетки по отцовской линии. После суда она ни разу не разговаривала с родителями, но это было ожидаемо. Однако на второй день Рождества Андерс позвонил на городской телефон и спросил тетушку. Эльвира узнала его голос и сказала, что тетушки нет дома. Тогда он рассказал все ей. В первый день Рождества Мона повесилась в своей комнате. Она умерла быстро, реанимировать ее не удалось. — Ты хочешь сказать, что они вернулись на остров? В усадьбу «Виа Терра»? — изумилась София. — Я смотрю, ты ни хрена не в курсе… Они торчат там уже несколько месяцев. Я точно знаю, потому что они переслали мне оттуда все мои вещи. И папа рассказывал тетушке, что они вернулись на остров. Хотя теперь он и с тетушкой не общается. Из-за того, что она приютила меня. София ощутила во рту горький металлический привкус — легкую тошноту, которую у нее всегда вызывало упоминание обо всех кошмарах «Виа Терры». — Но что было потом? Что сказал Андерс? — Поначалу я вообще ничего не могла сказать, так сильно расстроилась. Но потом спросила про похороны и все такое. И тут папа заявил, что мое присутствие нежелательно. Чертов папашка! Ты представляешь? Сказал, что похороны будут проходить на территории усадьбы и что охрана меня не пропустит. — Какой ужас, Эльвира! Просто безумие какое-то… Даже не знаю, что и сказать. — Помоги мне отомстить. Это все, чего я хочу. — Но не могут же они похоронить ее там, на территории? — У них будет какая-то своя отвратная церемония, а потом они отошлют тело на материк для кремации. — И всё? — А что, по-твоему, мало? София перевела многозначительный взгляд на живот Эльвиры. — А, ты об этом… Да, еще одна маленькая проблемка. Не понимаю, как мне закончить школу и одновременно стать мамой. Глаза ее переполнились слезами, но она крепко закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться. София сделала глубокий вдох, которому, казалось, не будет конца. Строго говоря, ей совсем не хотелось ввязываться в эту историю, но от несправедливости происходящего в голове у нее зазвенело, словно там заработала бензопила. Разве это законно? Разве можно запретить ребенку пойти на похороны собственной матери? — А он вообще в курсе? — спросила она. — В смысле, по поводу ребенка? И тут произошло нечто странное. Эльвира расхохоталась. Первый сдержанный смешок мгновенно сменился диким хохотом, от которого она сложилась пополам — насколько это было возможно с таким большим животом. Из глаз у нее потекли слезы. Несколько раз Эльвира пыталась что-то сказать, но снова начинала смеяться. София заразилась ее смехом.