- Они из того самого отряда, который ускользнул от нас в Ля-Вирхене. Между ними - два офицера… - Каррамба! У них были какие-то заколдованные пули! Надо надеяться, что патрон повесит всех этих янки. - Quien sabe! (Кто знает!) - произнес другой голос. - Пинсон захвачен сегодня утром в Пуенте-Морено. Наскочили драгуны. Наши ничего не могли поделать. Вы знаете, как старик любит Пинсона: он скорее лишится жены, чем его… - Так вы думаете, что он предложит обмен? - Очень может быть… - О нас с вами он не стал бы беспокоиться. Изруби нас в куски на его глазах, он и пальцем бы не пошевельнул… - Всегда так бывает. Чем больше стараешься, тем меньше тобой дорожат… - Верно! Мне порядком надоело возиться со стариком. Право, Хозе, я, того и гляди, удеру к падре. - К Харауте? - Ну да. Он сейчас со своим харочо где-то у Puente National. Между ними - несколько человек моих товарищей с Рио-Гранде. Живут они в палатках и ведут превеселую жизнь, как я слышал. Если бы эти молодчики попались вчера падре Харауте, их сегодня не было бы уже на свете… - Это верно. Однако надо развязать их и дать им поесть, - может быть, они и ужинают-то в последний раз… С этими утешительными для нас словами тот, которого звали Хозе, снял с нас повязку. Вечерний свет так ослепил нас, что мы не сразу могли различить, что творилось вокруг нас. Мы лежали в углу patio - широкого двора, окруженного домами с плоскими крышами и толстыми стенами. За исключением первого дома, все здания были одноэтажные. Украшенный балюстрадами портик главного дома был уставлен громадными вазами с растениями и цветами и защищен от солнца пестрой шелковой драпировкой. Посредине патио помещался обширный каменный бассейн с фонтаном, окруженный померанцевыми деревьями, ветви которых свешивались над водою. На самом видном месте стояли две небольшие пушки. С одной стороны двора тянулись большие ясли, насыпанные маисом. К ним подводили проголодавшихся дорогой лошадей и мулов. Громадные собаки, лежавшие на раскаленных плитах мостовой, ожесточенно лаяли, когда появлялся какой-нибудь новый всадник. Это были знаменитые испанские ищейки из породы тех, которыми Кортес травил когда-то ацтеков. Гверильясы расположились вокруг разведенных огней, поджаривая на кончиках сабель куски вяленого мяса. Некоторые чинили сбрую или чистили оружие, другие прогуливались взад и вперед, гордо драпируясь в роскошные manga или живописные серапе. Тут же ходили женщины в цветных рубашках. Служанки приносили большие кувшины с водой или, стоя на коленях перед каменными очагами, скатывали тесто для тортилий и жарили бобы. Все весело смеялись, шутили и болтали. Никому не было грустно, кроме нас, злополучных пленников, которых, быть может, ожидала в ближайшем будущем ужасная смерть… Из вестибюля главного дома выходили офицеры, отдавали распоряжения и снова скрывались. В одном углу двора лежали нагроможденные друг на друга тюки товара. Вблизи них расположились арриеро - погонщики мулов в живописных кожаных костюмах. Через крыши низких зданий - мы находились на возвышении - мы могли видеть зелень лугов и лесов. Вдали обрисовывались снежные вершины Анд. Выше всех вздымался к небу, как снежная пирамида, пик Орисавы. Солнце уже скрылось за горами; последние лучи озарили конус Орисавы, заливая его расплавленным золотом. Облака, отливавшие пурпуром, окутывали вершины более низких Кордильер. Только самый высокий пик - Сверкающая Звезда - одиноко вздымался из тумана… Это была живописная, величественная картина - на один момент я забыл, где я и что со мной… Но грубый голос Хозе вернул меня к действительности. Он вошел с двумя пеонами, несшими наш ужин на большом глиняном блюде. Ужин состоял из черных бобов и полдюжины тортилий. Так как мы успели изрядно проголодаться, то не подвергли его сильной критике. Нам развязали руки - в первый раз за все время нашего пленения блюдо поставили перед нами. Но опять у нас не было ни ножей, ни ложек, ни вилок. Рауль показал нам мексиканский способ есть бобы, зачерпывая их куском тортильи, и мы принялись за ужин… Глава XXXVII. ЧЭЙН УХАЖИВАЕТ Поставленное посреди нас громадное блюдо с бобами было опорожнено в один миг. - Превкусная штука, хотя и неказистая, - со вздохом говорил Чэйн, грустно смотря на пустое блюдо. - Милый сеньор, не можете ли вы дать нам еще немного бобов или тортилий? - обратился он к стоявшему возле нас Хозе. - No entiende (не понимаю), - ответил тот, отрицательно качая головою. - No in ten days! (Не раньше десяти дней!) - воскликнул Чэйн, принимая испанское «nо entiende» за дурно произнесенное английское «no in ten days». - Ох, как жестоко вы изволите шутить! Через десять дней Муртааг Чэйн будет ужинать на том свете, где дадут чего-нибудь получше ваших бобов! - No entiende, - повторил мексиканец. - No in ten days, да мы до тех пор успеем умереть с голоду! Мы сейчас хотим бобов!… - Que guiere? (Чего он хочет?) - обратился мексиканец к Раулю, хохотавшему до слез. - Что он там лопочет? - горячился Чэйн. - Говорит, что не понимает тебя… - Так скажи ты ему, что мы просим дать нам еще бобов и лепешек. Рауль перевел слова Чэйна. - No hay (нету), - сказал Хозе, водя перед носом взад и вперед пальцем. - No I (не я), - повторил по-своему Чэйн. - Вы не желаете постараться для нас сами?… Так сделайте милость, пошлите кого-нибудь! Мы на это нисколько не обидимся, только бы прибавили нам порцию… - No entiende, - еще раз проговорил мексиканец, продолжая мотать головою. - Да что ты все толкуешь мне о десяти днях! - кричал Чэйн, окончательно выходя из себя. - Ты ведь отлично понимаешь, о чем я тебя прошу, только делаешь вид, что не понимаешь!… Жаль горсточки дрянных бобов!… - Да он все время толкует тебе, что нет больше, - сказал Рауль. - Нет больше? Врет, прохвост. На пятьсот человек приготовлен ужин, и вдруг - нет больше… Не может быть!… - Frijoles - no hay (бобов нет), - сказал Хозе, догадавшись, о чем говорит Чэйн. - Fray hobys (от святых), - продолжал коверкать Чэйн испанские слова. - Что ты тут еще толкуешь о святых, когда у вас дьявольские порядки! Все мы так и покатывались от смеха, слушая эту интересную беседу. - Рауль, попроси ты у него хоть воды! - злился Чэйн. - Уж в ней-то он отказать не может, раз под носом чуть не целое море… Рауль исполнил его желание. Кстати сказать, и всем нам очень хотелось пить. Хозе сделал знак одной из служанок; девушка принесла нам полный кувшин воды. - Потрудитесь, моя красавица, сперва напоить нашего капитана, - сказал Чэйн, указывая на меня. - Надо давать не только поровну, но и по чину. Служанка поняла его и поднесла мне кувшин. Напившись, я передал воду Клейли, который в свою очередь передал ее Раулю. Наконец, кувшин дошел до неугомонного ирландца. Однако, вместо того чтобы напиться, этот чудак поставил кувшин между колен, прищурил глаз и вкрадчиво прошептал: - Скажи-ка, моя милая мучача… ведь так их зовут, Рауль, а? - Muchacha, да, да… - Так вот, красавица-мучача, не можешь ли ты достать нам одну капельку… ты уж знаешь, что нам нужно… Рауль растолкуйте! - No entiende, - проговорила женщина, улыбаясь. - Черт возьми! И эта тоже твердит о каких-то десяти днях! Да что они, сговорились, что ли!… Рауль, внуши ты ей, пожалуйста, чего я прошу… Скажи ей, что денег у меня нет, потому что ее милые земляки обобрали меня, но есть два серебряных образка и крестик. Пусть она достанет мне хоть каплю водки, а я за то дам ей на выбор любой образок или крестик… С этими словами он достал из-за пазухи ремень с реликвиями. Увидав их, женщина вскрикнула от восторга и наклонилась, чтобы рассмотреть лучше. Потом она опустилась на колени и пробормотала молитву - половину по-испански, половину по-ацтекски. Поднявшись снова на ноги, она ласково взглянула на Чэйна и, сказав: «Bueno catolico!» (Добрый католик!), - торопливо убежала. - Как ты думаешь, Рауль, принесет она мне водки? - спрашивал Чэйн. - Наверное принесет. Я уверен, в этом… Действительно, минут через пять служанка возвратилась и сунула Чэйну маленькую бутылочку с какой-то жидкостью. Ирландец начал развязывать ремень, висевший у него на шее. - Что вам больше нравится, миссис? Впрочем, можете взять и то и другое - Чэйну не жалко. - No, senor! Suproteccion necesita usted! (Нет, сеньор, вам самим нужна эта защита!) - произнесла служанка, отводя руку Чэйна. - Что такое она говорит, Рауль?