Валевская от неожиданности подскочила на месте и обозленно покосилась на Маэля. – Не твое дело! – Тринадцать раз позвонил, – задумчиво продолжил Сантана. – Беспокоится небось? – Конечно, – ответила Валевская. – Я сбежала из студии, едва узнала о том, что мою роль отдали той светловолосой сучке. Маэль стоял, опершись руками о спинку дивана, и улыбался, а его серые глаза поблескивали. Сейчас он походил на довольного кота. – Сразу подумала обо мне, едва беда случилось? Ты ж моя хорошая… Анна-Мария дернулась, когда Маэль дотронулся до ее плеча. Она отложила телефон, встала, повернулась и скрестила руки на груди. Ее лицо сделалось суровым. – Ты велел звонить, когда все будет хуже некуда. Сейчас и есть то самое «хуже». Твое имя ассоциируется с чем-то наихудшим. Тебе действительно это льстит? Сантана присел на подлокотник дивана, почесал подбородок и глубоко вздохнул. Его вид все еще был игривым и насмешливым. – Такая молодая, и уже хуже некуда? Тебе сколько? Лет двадцать? – Девятнадцать вообще-то. – Извини, – засмеялся Маэль. – Просто в тебе столько стервозности, как будто ты ее копишь не один десяток лет. Откуда в такой малышке столько злости? – Ты видел, где я работаю? Ты хоть знаешь, что такое балет и конкуренция? Сантана кивнул и с усмешкой спросил: – Это когда прыгают по сцене в колготках? Валевская медленно подошла к Маэлю, глядя ему прямо в глаза. Ее пронзительные голубые глаза казались такими холодными, словно по синеве пошли белые прожилки инея. Когда она заговорила, ее слова звучали четко и грубо, словно запугивание: – Мальчик, балет – это каждый вечер ноги в кровь. Балет – это тренировки по восемь часов в день, новые травмы каждый месяц и искривленные пальцы на ногах. Балет – это одно яблоко в день, взвешивание по утрам, ненависть к себе за каждый лишний сантиметр и вечный голод. Балет – это постоянная борьба за место, грязные сплетни, конкуренция и ненависть, исступление до дрожи. Это когда ты широко улыбаешься, но на самом деле хочется рыдать; это ровная, как игла, спина, и спокойный вид, когда на самом деле хочется кричать и биться головой о стену. Балет – это когда тебя всегда оценивают, когда ты делаешь то, чего не хочешь, и когда тебя волнует любой взгляд спонсора. Они смотрят на тебя своими сальными глазками, а ты обязана смеяться над их шутками… В балете нет места личности, счастью, дружбе и справедливости. Если ты оказываешься в этой индустрии, ты либо на вершине, либо на дне. Третьего не дано. Так вот, Маэль, я не просто на дне, я, мать твою, пробила это дно. Я позвонила тебе, надеясь, что либо освобожусь от этой дряни, либо уже побыстрее сдохну. Мне девятнадцать лет, а моя жизнь уже рушится. Анна-Мария тяжело вздохнула и посмотрела в окно. – Ты спросил, откуда у меня столько злости? Так вот, во мне нет злости. Я уже давно абсолютно пустая. Осталась лишь жестокость. Без нее меня давно бы не было. Ты обещал, что научишь меня жить заново. Либо ты спасешь меня, либо добьешь. И знаешь, мне совершенно все равно, какой будет исход. Анна-Мария развернулась, взяла свою шляпу и сумку с дивана и направилась к выходу. Тяжелая дверь студии захлопнулась за ней с грохотом. Маэль остался один, пораженный и даже напуганный этим монологом. Ее жизнь показалась Маэлю ночным кошмаром. Больше всего на свете он боялся быть обязанным, фальшивым или скованным обязательствами. Провести жизнь, лишенной удовольствий и смысла, в которой есть лишь злость и усталость. Поэтому Сантана делал все, что хотел, и наслаждался каждой мелочью. А Анна-Мария, сжатая в железных тисках своей профессии и своего образа жизни, не могла и лишнего шага сделать. Может ли быть, что то, что он принял за силу характера в Анне-Марии, на самом деле было просто озлобленностью, жестокостью и омертвелостью? Тяжело вздохнув, Сантана поднялся с дивана и тоже пошел на крышу. * * * – Не думаешь, что это ошибка? Кристиан посмотрел на Кайле, который задал этот вопрос. Они стояли и курили, опершись о перегородку на крыше. Ночной ветер трепал двухцветные волосы Кая. На нем была черная рваная футболка, которая доходила едва не до колен. В зубах он держал сигарету, мерцавшую в темноте красным огоньком. Теплая марсельская ночь пахла зеленью, темнотой и звездами. Было тихо, город освещали огни витрин и уличных фонарей. Такой ночью можно было только наслаждаться. На крыше здания, где они сейчас находились, стояло две скамейки и множество цветов в горшках и ящиках. Похоже, кому-то от нечего делать нравилось ухаживать за растениями. Красоты добавляли и маленькие фонарики, развешенные то тут, то там. – Уверен, что нет. Пусть Маэль и действует наобум, но он не дурак. Чутье его не подводит. Выбрал ее – значит, так тому и быть. Кристиан затянулся, рассматривая старые крыши зданий вокруг. – А вдруг у нее зуб на нас, и она захочет нас подставить? – спросил Кай. – Возможно. – И она сама ему позвонила, значит, решила втереться в доверие и кинуть нас. – Возможно. – Какого хрена тогда? – недовольно спросил Кай, выбросив окурок. Кристиан спокойно курил. Его вообще редко можно застать за проявлением ярких эмоций. Он был едва ли не гением IT-сферы, и экспрессия была для него нехарактерна. – Маэль, повторюсь, не дурак. Уверен, он уже подумал о том, что эта девочка захочет нас подставить. Все, как обычно, решится в последний момент, и мы выберемся из задницы, как всегда и получается. Научись доверять тому, кто ведет вас. Проницательные черные глаза Кристиана смотрели на Кайле, который опустил голову. – Да доверяю я ему, доверяю… Просто не хочу, чтобы все пропало. – Это все из-за того, что она тебе губу разбила? – усмехнулся Крис. – Еще чего! Нет. Мне она даже понравилась. Просто по ней видно же, что сука… Жди беды, вот и все. Кристиан тихо засмеялся, Кай тоже улыбнулся. Но они оба вздрогнули и обернулись, когда услышали за спиной голос Маэля: – Нет, господа, она другая. Вы даже представить себе не можете, на что способна эта девочка. Оба парня удивленно смотрели на Сантану, который, оказывается, давно уже слушал их разговор. – И что же такого она умеет? – спросил Кай. – Нам давно не хватало именно ее, – произнес Маэль. – Второй такой же, как я. Глава 5. Попробуй найти свое место Скрипя зубами, Анна-Мария неспешно шла к танцевальной студии «Перо», в которой занималась последние несколько лет. Ежедневные походы туда превратились для нее в рутину. А ведь недавно она думала, что уже не вернется в студию и вообще бросит балет навсегда. Но он, балет, сковал Валевскую по рукам и ногам и не отпускал. Поэтому она вновь шла репетировать, сжимая в руке спортивную сумку. Вспоминая слова Маэля, который заявил ей по телефону: «Возвращайся в балет», она злилась еще больше. Он обещал ей свободу и при этом насильно возвращал в этот гадюшник. Маэль пояснил, что, если Анна-Мария дальше будет работать с ними, ей понадобится какая-то работа для отвода глаз. Во-первых, потому что в банде четко разделяли жизнь на дневную и ночную, то есть днем все они отвлекались на человеческие заботы, мирные и спокойные, а дикую и противозаконную жизнь вели ночью, и смешивать это было нельзя. А во-вторых, если Анна-Мария и дальше будет балериной, никто и никогда не подумает, что она имеет отношение к «Лобосу». Маэль объяснил, что у Валевской должен быть «дневной образ». Он сказал: «Кем ты будешь днем? Милой флористкой или, может, ужасно занятой библиотекаршей? В обычное время у тебя должен быть образ, которым ты будешь прикрываться. Уверен, никто не заподозрит тебя, стерву-балерину, в чем-то плохом». Най, например, в обычной жизни – креативный директор одного небольшого издательства. Кристиан был студентом технического университета, изучал программирование, попутно подрабатывая официантом. Кайле – инженер-разработчик, вечно загруженный заказами. А сам Маэльен числился специалистом по ценным вещам в галерее искусств. Все они где-то работали, имели прикрытие. Поэтому Анне-Марии было приказано вернуться на работу, чтобы ее знали как увлеченную каким-то делом и совершенно не способную на те ужасные вещи, которыми группировка занимается под покровом ночи. «Сложная и глупая система», – недовольно подумала Валевская. Она зашла в холл студии, прошла мимо секретарши, холодно кивнув ей в знак приветствия. Та из-за монитора компьютера проводила балерину странным взглядом. Через пару минут Анна-Мария, даже не переодевшись, вошла в танцевальный класс, где танцоры уже расставляли станки по местам и разминали ступни в мягких толстых носках. Все уставились на нее, разговоры стихли, в студии повисла тишина. Анна-Мария замерла, ожидая чьей-нибудь реплики. – Анрия! – воскликнул Северин, вскочил с пола и кинулся к ней. Иногда он звал ее этим сокращенным именем. Он обнял девушку за плечи и прошептал: – Что с тобой случилось? – Где тебя носило два дня, Валевская? – недовольно спросил Аллен. – Исчезла без предупреждения, и все. Это, по-твоему, профессионально? В их сфере это нормально: в один день кто-то тебя обожает и боготворит, на другой даже не здоровается. Поведение Аллена уже не удивляло Анну-Марию. Девушка скрестила руки на груди и спокойно ответила: – Были неотложные дела. Теперь все в порядке. Уверена, я ничего не пропустила. Аллен покачал головой и направился к выходу из танцкласса. Проходя мимо Анны-Марии, он на ходу бросил ей: – Ты теперь на замене у Софи, поэтому вдвоем учите партию Жизели в «Виллисах». Иди разогревайся. И он вышел. * * * – Сама понимаешь, что это значит, – сказал Северин. Его влажные после тренировки белые волосы облепили лоб, словно нити, а чистые фиолетово-голубые глаза рассматривали Валевскую. – Что? – равнодушно спросила она, натягивая спортивную куртку.