Что они могут рассказать? Все их мысли так или иначе крутились вокруг нее, но когда они попытались резюмировать, то поняли, как на самом деле мало о ней знают. Как она выглядит, что она была в полицейском участке, что убила пятерых и взорвала номер в отеле, что разговаривает на шведском. — Она бегло говорит как минимум на четырех языках, насколько нам известно, — вклинился Хенрик. — Со шведским как-то странно все-таки, это не особо распространенный язык, — констатировал Морган. — Она работает в Скандинавии, мы знаем также, что она еще говорит по-фински. Он кивнул им, прося продолжить, но никто не успел ничего сказать, как Ханна выдвинула стул и резко встала. С фотографией в руке, ни слова не говоря, она покинула переговорную и своих удивленных коллег. Когда она медленно просыпается, идет дождь. Ее ожидает день, наполненный разговорами, недоумением и беспокойством. Несмотря на дождь, многие будут стоять за оцеплением у полуразрушенного отеля и говорить, что чувствуют себя небезопасно, что подумывают об отъезде. Никто этого не сделает. По крайней мере, не по этой причине. Она уже переживала подобное. Что-то происходит, проходит пара недель и все возвращается в привычное русло. Через год событие становится «годовщиной», а потом всего лишь воспоминанием среди прочих. Так случилось с ограблением и убийством почтальона у деревушки Харриойя в 1906 году, жертвами холеры, взрывом в Паловааре при разминировании в 1944-м, с падшими во время Финских войн, голодным бунтом на острове Сескаре в 1917, с инвалидами войн. Если спросить ее жителей, они ответят, что она хорошая, надежная, комфортная для детей, близко к природе, немного бедная на события, есть проблемы с наркотиками, безработицей и плохими дорогами, но люди все равно продолжают смотреть вперед. Имеют веру в будущее. В то, что она будет расти. Международные контакты снова обозначат ее место на карте. На этот раз контакты с Китаем. Новый шелковый путь. Инфраструктурное строительство, добравшееся до Коуволы, которое, возможно, продолжится через нее до Нарвика. Она по-прежнему обладает единственным в стране железнодорожным сообщением с Финляндией. Она ничему не радуется заранее. Вместе с большинством жителей с годами она научилась подавлять ожидания. У них не получилось снова связать ее с Лулео и Буденом, как пойдут дела с Китаем? Хорошо, надеется она. Она снова хочет быть в центре внимания. Честно говоря, она скорее считает, что те дни закончились и больше не вернутся. Но пусть будущее покажет. Теперь дождь орошает жаждущую влаги землю, очищает крыши, автомобили и улицы. Словно потоп. Ближайшее будущее уже здесь. Его переживут не все. Он проснулся позже, чем обычно; вчера принял и болеутоляющее, и снотворное. Кровать Ханны пуста. Похоже, она вообще на ней не спала. Рано или поздно она к нему вернется. Когда будет готова. Вовлечено так много эмоций, а она никогда не умела с ними справляться. В детстве ее никогда не учили их демонстрировать. Мать, которая их не выносила, отец, который не понимал, зачем они нужны. От бесконечного перемалывания лучше не станет. Томас знал, как много она уже потеряла. Конечно, маму, но более сильные переживания были связаны с Элин. О чем они никогда не разговаривали. Несмотря на то, что Элин связана со всем подавленным горем, бесконечным страхом, с огромным чувством вины. Когда ее мама покончила с собой, он помог ей это пережить. Намного позже она сказала ему, как важно ей было от кого-то услышать, что она не виновата. Но с Элин… Что бы он ни говорил, это не играло никакой роли. Он не мог до нее достучаться. В то время как вина за мамино самоубийство была испепеляющей, она не шла ни в какое сравнение с этой виной. Горе и поиски превратились в одержимость, которая буквально чуть не убила ее и абсолютно точно их отношения. В конце концов ему пришлось поставить ей ультиматум. Ради них обоих. Идти вперед или пойти ко дну. Для начала покинуть Стокгольм. Начать процесс исцеления где-нибудь в другом месте. Они переехали домой. Или почти домой. Обратно на север. В Хапаранду. Медленно, медленно вернулась и Ханна — к будням, к обычной жизни. Через три года после исчезновения Элин она снова забеременела. Все могло по-разному обернуться, но она погрузилась в новую жизнь с маленьким ребенком, в суетливые годы младенчества. Чуть более опекающая, в то же время чуть менее вовлеченная, но в целом они все снова стали семьей. До сегодняшнего момента, когда ей придется расстаться и с ним. Томас вылез из кровати и вышел из спальни. Наморщил лоб, увидев, что люк на чердак открыт. — Ханна! — закричал он наверх в черное отверстие. Ответа не последовало, так что он закрыл люк и вышел на кухню. Она сидела за столом, рядом на полу — коробка, которая, оказывается, у них осталась, а он надеялся никогда больше ее не увидеть. Бумаги, папки и фотографии разложены перед ней на столе. Та же одежда, в которой она уходила из дома вчера утром. Глаза немного красные от недосыпа, но во взгляде какая-то одержимость, когда она повернулась к нему. — Это Элин. — Что? — Она, она, за кем мы охотимся. Это Элин. Загнанный, почти задыхающийся голос, казалось, внутри она была настолько взбудоражена, что его удивляло, как она сидит на месте. — Хорошо, хорошо, подожди немного… — сказал он, выставляя вперед руки, выдвинул стул и сел. Он ничего не понимал, но видел по ней, что, что бы это ни было, каким бы образом она ни пришла к тому, что это связано с Элин, для нее это уже за гранью. — Успокойся, успокойся… — Молодая женщина, за которой мы охотимся, — продолжала она без малейшего признака спокойствия. — Я рассказывала о ней? — спросила она, и он даже не успел отрицательно покачать головой, как она начала говорить. Она явно точно не знала, что уже рассказывала, быстро и несвязно рассказала все с начала: о Тарасове, деньгах, наркотиках, что русские прислали кого-то, об убийствах, исчезновениях, бомбе в отеле. — В отеле взорвалась бомба? — удалось ему удивленно вклиниться с вопросом. — Да, сегодня ночью. Она взорвала свой номер. Эта информация, очевидно, была достойна только упоминания вскользь, потому что она продолжила рассказывать, как эта женщина, Луиза Андерссон, побывала в полицейском участке, что они встретились, а потом что сотрудники службы безопасности сообщили ей всего пару часов назад. Что девочка появилась в деревне в России. В возрасте двух лет. В 1994 году. — Это она. Это Элин, — подытожила она и посмотрела на него, глаза полны слез, а она — ожидания и надежды, что он разделит ее воодушевление и радость открытия. — Нет, это не она, — спокойно сказал он, вынужденный ее разочаровать. — Да, она. Я знаю. — Ханна… это не Элин. — Что-то там было, когда я ее увидела на фотографии у Хорвата, он убирается у нас, — продолжила она, не обращая ни малейшего внимания на его слова, — Что-то там было… Томас молчал, с грустью в глазах он смотрел на нее, пока она что-то искала в бумагах перед собой. — Она немного похожа на Алисию, я об этом не подумала, когда увидела ее у себя в кабинете, в парике, но посмотри сюда… — Она положила перед ним снимок, который, похоже, был сделан камерой наблюдения. — Видишь? Конечно, это она. Смотри! В полиции есть снимок более хорошего качества. Томас даже не стал смотреть, а просто отодвинул его в сторону, наклонился и взял ее за руки, серьезно глядя ей в глаза. — Ханна, дорогая, хватит, это не Элин. Не поступай так с собой… — Все сходится. — Это не она. Он почувствовал, как она остолбенела, потом отдернула руки, сделала глубокий вдох и вытерла одинокую слезу, застрявшую на ресницах. Он заметил, как изменилось все ее тело, и как холодно она на него смотрит. — Так значит, я просто сумасшедшая. — Нет. — Как моя мама. — Нет, ты не сумасшедшая, — сказал он мягко и нежно. Ему приходилось бережно подбирать слова. Это он умел. — Ты не спала, мы не поговорили, как следует, ну знаешь, обо мне, болезни, о том, что случится. Он снова попытался взять ее за руки, установить с ней телесный контакт, достучаться до нее, но она отпрянула. — Ты хватаешься за соломинку. Я тебя понимаю, но тебе нельзя на это надеяться. Милая. Ты же только ранишь себя. — Я не сумасшедшая, — тихо повторила она, как будто не слышала ничего из его слов. — Но ты расстроена. Ты хочешь что-то вернуть, а не только терять. — Это она, — решительно припечатала она, выдвинула стул и резко встала, обиженно взглянула на него, казалось, она была больше расстроена тем, что он не может разделить с ней это переживание, чем зла, что он ей не поверил, когда молча развернулась, собираясь уходить. — Это невозможно, — продолжал он. — Эта девочка, все, через что она прошла, где была, и вот она попадает именно в Хапаранду, где ты расследуешь ее дело. Тишина. Он услышал, как захлопнулась дверь в туалет и повернулась ручка замка. Он остался за столом, посмотрел на снимки, на дело из Стокгольма, которое она достала, на красную лакированную туфельку. Он всегда знал, что она будет тяжело переживать его уход, но впервые забеспокоился о том, может ли она вообще с ним справиться. Что-то такое ощущалось в дожде. В том, как злобно он стучал по крыше, и ей становилось не по себе. Он всегда так влиял на нее, сколько она себя помнила. На самом деле она не имела ничего против дождя, любой погоды. Но она не любила сидеть в машине, когда шел дождь.