— Уверен? — спросила она и положила на стол еще одну купюру. Он сделал глубокий вдох, твердо настроенный это выдержать. — Нет, не слышал ничего, — ответил он на удивление бодро. — А кто слышал? У кого ты покупаешь? — Не знаю. Она впервые начала терять терпение, наклонилась и сильно схватила его за щеки одной рукой. — Нет, знаешь. — Правда, не знаю, — ответил он и произнес «с» менее четко чем обычно, потому что она сжимала его губы в букву «о». — Со времен УВ… или как минимум сейчас… я кладу бабки, шлю сообщение и потом мне присылают… место, где я могу забрать. Катя убрала руку, и Лундин откинулся назад на спинку. Это объясняло, почему никто здесь не знает, кто ведет дела. Если все происходит совершенно анонимно, без личного контакта. — Напиши, что ты обычно пишешь, но не отправляй. — Что? Зачем? — Возьми телефон, напиши сообщение, которое ты пишешь, когда хочешь купить, но не отправляй. Йонте колебался, очевидно, где-то в тумане сознания он понимал, что это плохая идея, но вот взгляд упал на купюры на столе. Три тысячи крон. Вздохнув, он достал телефон и, потрудившись, написал короткое сообщение, которое показал Кате. — Отлично, куда ты кладешь деньги? — Коробка на остановке. За отелем. — Городским отелем? Йонте кивнул и снова откинулся на спинку. Автобусная остановка за отелем — ее она сможет найти. — Кто тебе сказал делать именно так? — поинтересовалась она и оправилась, собираясь уходить. — Не помню. Давно было. — Жаль, — сказала Катя, пожимая плечами, и схватила купюры со стола. Лундин протянул руку, вяло пытаясь остановить Катю. — Но… но я слышал, — раздался тихий голос с дивана, на пару секунд он потерял мысль, поморгал пару раз. Катя наклонилась над ним и дала две легких пощечины. — Ну, давай. — Как-то раз… я слышал… о каком-то французе. — Французе? То есть о ком-то из Франции? — Не знаю… Француз. С такой информацией можно работать дальше. Если он действительно француз, то сколько их может быть в Хапаранде и окрестностях? Даже если это всего лишь псевдоним, кличка, есть о чем спрашивать, понятно направление движения. Она положила две пятисотенные купюры на место, и Лундин сумел достаточно вытянуть спину, чтобы их достать. — Не говори, что это я сказал, — произнес он и снова откинулся назад. Катя промолчала и направилась к входной двери, оставив его в полудреме на диване с купюрами в руках как с успокаивающей игрушкой. Полчаса спустя она сидела в «Ауди» и в зеркало заднего вида наблюдала за остановкой за отелем. Перед этим она положила конверт с полутора тысячами крон в картонную коробку на остановке, села в машину и отправила эсэмэску с телефона Йонте. Теперь она ждет. Тихо работает радио. Какая-то шведская песня о мужчине, который ходил по улице в свитере, который его бывшая девушка ненавидела. Кате нравилась песня, она стучала двумя пальцами по рулю, не спуская глаз с зеркала. Молодой мужчина с темными волосами выбритыми по бокам, засунув руки в карманы застегнутой ветровки, неспешно приблизился к остановке. Быстро оглянувшись на пустую улицу, он подошел к коробке. Катя потянулась на сиденье. Мужчина сунул туда руку, достал конверт, убрал его, так что он ловко скользнул во внутренний карман, и удалился той же дорогой. Катя дождалась, пока он завернет за угол желтого разрушенного деревянного дома, где с первого этажа печально смотрели опустевшие магазины, прежде чем выйти из машины и пойти следом. Мимо водонапорной башни и дальше по улице Щепмансгатан. Мужчина завернул куда-то направо, как Катя узнала из вывесок, на Вэстра Эспланаден, и, не торопясь, пошел вперед по правой стороне. Он ни разу не обернулся, очевидно, не ожидая преследования, но Катя все равно держала дистанцию, прошла дальше прямо, и, перейдя дорогу, оказалась около Спортивного комплекса, не выпуская мужчину на другой стороне улицы из виду. Она увидела, как он подходит к небольшим жилым домам. Проходит мимо первого, но сворачивает перед вторым. Катя прибавила шаг, быстро огляделась и перешла улицу, спеша за мужчиной, который на мгновение выпал из поля видимости. Она зашла за дом как раз в нужный момент, чтобы успеть заметить, как закрывается дальняя из двух дверей. Сейчас диапазон ее возможных действий невелик. Ближе всего находился широкий газон, где негде было спрятаться, но в отдалении за деревьями располагалось небольшое футбольное поле, откуда она могла бы наблюдать за дверью без риска быть обнаруженной. Как только она встала под одной из берез, к ней сразу присоединились комары, но она их игнорировала. Комариные укусы ее не беспокоили, а лишние движения могли привлечь к ней внимание. Долго ждать не пришлось. Через пару минут молодой мужчина снова вышел и пошел обратно тем же маршрутом. Наверное, чтобы доставить ее заказ, но происходящее в данный момент ее уже не интересовало. А вот место, откуда он забрал товар, напротив… Она подождала еще несколько минут, чтобы удостовериться, что он не вернется, и подошла к дверям. Стеклянная вставка пропускала внутрь солнечный свет, но она все равно нажала на горевший оранжевым выключатель на стене и зажгла свет, входя. На лестнице стояла полная тишина. Ни звука не доносилось ни из одной из шести квартир. По две на этаже, судя по висевшему на стене списку жильцов. Катя просмотрела его и не смогла сдержать довольную ухмылку, когда увидела, кто живет на втором этаже. Ренé Фукé. Звучит по-французски. — Прости, что так получилось, — сказала Ханна, начиная убирать со стола. — Я хотела переиграть саму себя. После разговора с УВ и совершенно бесполезного визита к Йонте Лундину у нее не было ни времени, ни желания готовить, поэтому она заехала в ресторан Leilani и купила еду навынос. Ну хотя бы поели не прямо из контейнеров, думала она, споласкивая тарелки и убирая их в посудомойку. Хоть что-то. — Ничего страшного, было вкусно, — неубедительно сказал Томас, так как бóльшая часть свиного филе с брокколи и соусом гриль осталась в контейнере. — Хочешь кофе? Он кивнул, а она начала заправлять кофеварку, пока он убирал со стола остальное. За едой она рассказала о расследовании. О приезде Экса и финской помощи, о которой никто не просил. Томас слушал, кивал, задавал уточняющие вопросы. Когда тем для разговора не осталось — о своей работе он как всегда говорил мало, — они по обыкновению переключились на детей. Съехавший три года назад Габриэль учился на логопеда в Уппсале, остался там на лето работать, возможно, заедет на пару недель в конце августа. Томас собирался выделить на это неделю отпуска. Алисия, путешествующая с прошлого сентября, думала вернуться домой к Рождеству, но дата все время сдвигалась. В начале июля она узнает, поступила ли куда-нибудь, тогда решит, возвращаться ли домой или оставаться и снова подавать заявления. Габриэль и Алисия. Их дети. Ни слова об Элин. Чей день рождения приближался. Третье июля. В этом году ей бы исполнилось двадцать восемь. Если бы не внезапный грозовой ливень в тот вечер в Стокгольме. Если бы не Ханна. Они никогда о ней не разговаривали. Теперь никогда. Ханна не хотела, не могла. Томас понимал это и принимал. Тридцать семь лет вместе. Ей только исполнилось семнадцать, когда она впервые заговорила с ним в курилке. Через три года после того как она вернулась домой из школы, включила саундтрек к фильму Fame на кассетном магнитофоне на кухне, танцуя, толкнула дверь в гостиную и увидела висящую на люстре маму. Растерянность никуда не делась. Томаса она заметила в коридорах — пропустить его было трудно, высокий, выше метра девяносто с двадцатью лишними килограммами. Но заметила она его не поэтому. Ее привлекло то, как он держался. Он просто был. Большой и молчаливый, он бродил, не пытаясь вписаться в общество, плевал на то, что о нем думают. Он учился на год старше, хотя Ханна была младше на два года. Пошел в первый класс позже других. Отставал. Теперь он изучал экономику, имел права и машину, любил кучу того, что ей не нравилось — отдыхать на природе, рыбачить и молча сидеть у огня, — но ей было с ним хорошо, так что она составляла ему компанию. Сложно сказать, когда они стали парой, они просто начали проводить больше времени друг с другом и меньше с другими. Но она помнила тот момент, когда поняла, что они будут вместе. Они сидели в кровати в подвале у его родителей в Каликсе, из динамиков тихо играл альбом «Небраска», и он впервые попросил ее рассказать о маме. Ханна тут же начала обороняться. — Зачем? — Наверное, это самое ужасное событие в твоей жизни, но ты никогда об этом не говоришь. — Потому что не хочу. Черт, она мне жизнь разрушила! — Окей. — У нее было плохо с головой и она повесилась. Что еще тут блин скажешь? Он не стал развивать тему, предложил поехать в Лулео и посмотреть «Возвращение джедая». Еще одна вещь, которая нравилась ему, а ей нет — научная фантастика. Но она поехала с ним. После он отвез ее домой, припарковался, остановил ее, когда она собиралась выходить. — Ты не виновата в том, что произошло. — Что такое? — С твоей мамой. — Да я так и не считаю, — солгала она. — Хорошо. Потому что ты не виновата. Больше они эту тему не поднимали. Заговорили о ней только гораздо позже. В тот момент разговор на этом закончился. Она не понимала, как нуждалась в таких словах, пока он ей их не сказал. Ее папа просто сообщил, что у мамы больше не было сил, но так и не объяснил почему. После похорон они в принципе перестали говорить о ней. От бесконечного перемалывания лучше не станет, любил говорить отец. Он никогда не пытался понять, даже не предполагал, что ее бурная реакция, иногда совершенно деструктивная, могла быть вызвана разрушительным чувством вины. Хотя последние годы были наполнены жалобами и нападками. Я больше не могу с тобой.